Зимнему кажется, что раньше, до того, как Бартон начал слышать, его голос был другим.
Он был смелее. Громче. Он был свободнее.
То, что Клинт слышит, сомнению не поддаётся. Они сидят близко друг к другу, плечом к плечу, один позади другого, грудь Зимнего прикасается к чужим лопаткам, и он чувствует эту реакцию, чувствует, как Клинт в ответ на его голос вздрагивает кожей. Этот невольный жест насквозь сквозит дискомфортом, но Зимний не жалеет, что приволок сюда слуховые аппараты, не жалеет, что не спросил разрешения.

- Здесь опасно не слышать, - поясняет он всё тем же шепотом, укладывая подбородок на чужое плечо. Руки Зимнего висят вдоль туловища, он расслабленный и усталый, одно - следствие второго. Кажется, сегодня у него не остаётся сил держать спину прямо и гордо поднимать подбородок. А, может, просто причин для гордости нет. - Каждый шум, каждый шаг.. Всё может стать решающим. Ты ведь хочешь жить?.. А аппараты можно откалибровать.. Попробуй - любой рукой. Устройство интуитивно понятно. Нажми, тяни... можешь убавить звук.

Зимнему кажется, что у него слипаются глаза. Он опять мёрзнет, как и каждый раз, когда устаёт, как и каждый раз, когда вспоминает о том, что можно ведь пойти по лёгкому пути. Можно просто сдаться. Но легче не станет - Зимний лучше других знает, что там ещё холоднее. На той стороне, где нет сопротивления, и размываются рамки между его личностью и белым листом, заполненным программой, его веки покрыты льдистым инеем, и сон вовсе  не из тех, что приносит спокойствие.
Сидящий рядом Клинт кажется ему тёплым, немного напряженным, но очень тёплым, и Зимний помнит мягкость его кожи - с прошлой ночи, когда они спали рядом, Айова и Зимний в волчьей форме, в ворохе одеял на узкой койке.
И всё же он держит себя на расстоянии.
Потому что ещё не время для отдыха, и, в отличие от Клинта, он сегодня многое слышал, отлично слышал, и имел возможность кое-что сообразить.
В его хитром обмане, почему он решил оставить Бартона себе, не состыкуется один пунктик.

Сперва он решается отсесть. Отодвинуться от Клинта, тихо позвать его - прежним "эй, Айова", от которого внутри попрежнему что-то вздрагивает, и, когда тот посмотрит ему в глаза, склониться поближе и снова заговорить.

Во-первых, он слишком хочет удерживать взгляд Бартона, когда он будет говорить эти странные вещи, почему-то ему кажется, что только так он сможет донести всё это правильно.
Во-вторых, в помещении есть камеры, но нет достаточно чувствительных микрофонов, и, сидя достаточно близко друг к другу, они без малейших подозрений создают для видеонаблюдения слепую зону в области собственных лиц.
По губам их никто не прочитает, и это - то, чего хотел добиться Зимний.

- Тебя заберут отсюда. Заберут и поселят в лабораториях, поди, понравилось-то там находиться?..

Зимнего тоже заберут, потому что в состоянии исправности мой модуль поведения не позволяет врать медперсоналу. А он соврал, и не один раз. и всё для чего? Чтобы скрыть за маской жестокости и похоти - сочувствие? Жалость? Попытку защитить кого-то, кто не должен был оказаться близким? У Зимнего близких нет, это знают все на базе. Разве что, кэп, но в основе их отношений лежит нечто совершенно другое - жесткая и безусловная иерархия. Так было всегда, так было до сих пор. Пока в его жизни не появился Айова.

- Они думают, ты - игрушка для меня. И это не противоречит их целям, пока что. Это бы позволило выиграть немного времени, потому что, Айова, из лабораторий не всегда возвращаются, и почти никогда - собой. Но вот незадача - они не поверят мне, потому что мы не трахаемся, - Зимний делает паузу. - Эй, Айова, ты хотел бы отсюда сбежать?

Правая рука замёрзла почти до онемения, левой давно всё равно. Губы Зимнего подрагивают в улыбке. Во взгляде - чистое безумие. Ему кажется, он окончательно сошел с ума. Когда-то он договорится со своими страхами, но сперва он собирается договориться с Клинтом.

- Мы могли бы их обмануть. Сделать вид. Выиграть время, время - всё, что мне нужно..

"И чтобы к тебе вернулся волк."

Айова - тот самый парень из леса, который схватил его. Который после, пока другие решали его судьбу, так искренне хотел пустить ему кровь, перерезать горло на месте. Зимний видел в его глазах столько ненависти, словно это было личное, словно Айова собирался утопить его в собственной крови, заставляя мучительно задыхаться.
Айова - тот самый парень, который после того, как всё закончилось, пытался об него убиться. Раненый и измождённый, он бросался на него до последнего, не боясь, что в его глотку вцепятся и будут трепать, пока он не истечёт кровью, о нет, он даже надеялся на это, он этого хотел. Зимний видел это в его глазах.
Айова - тот самый парень, который теперь перед угрозой опасности почти ласково прижимается к нему, утыкается в его щеку холодным кончиком носа и гладит руку. Поглаживает металлический протез, словно и не видит в этом малейшего намёка на самое настоящее уродство. Он, чёрт возьми, играет с ним, и делает это так хорошо, что у него даже не сбивается дыхание теперь.

Зимний пытается держать себя в руках. Так, чтобы себя не выдать, ну хоть немного. От лица отливает кровь. Он не знает, почему этот человек так для него важен. Почему для него, оказывается, вообще может быть важен человек. Но виток его безумия выходит на новый уровень, определённо, потому что Зимний позволяет обнулённому мужчине рядом с собой с ним играть. Притворство всё ещё кажется ему отличной идеей, чтобы обмануть надсмотрщиков, но теперь он без понятия, как дорого ему это обойдётся. Потому что просто играть роль у него больше не получается. Всё оказывается сложнее, чем на словах.

- Ты пойдёшь в душ, - Зимний укладывает живую ладонь на чужую грудь. - Разденешься, станешь под воду. Сейчас, - он нажимает на ладонь, устанавливая дистанцию. Небольшие отличия, на самом деле, он всё ещё чувствует дыхание на своём лице, но от этой видимости контроля над ситуацией ему становится легче дышать. Он встречается взглядом с блондином и указывает ему на дверь.

План с душем, на самом деле, кажется ему хорошей идеей. Картина в сознании выглядит почти идеально - два обнаженных тела рядом за запотевшими стёклами, им просто нужно находиться рядом, а Айове, возможно, придётся как следует покричать, но он ведь и не это может, правда?.. Зимний провожает его взглядом и шумно выдыхает, когда за ним закрывается дверь. Единственное, что он может сейчас - плотно закрыть глаза и дышать, считая до девяноста, полторы минуты должно быть достаточно, более чем, и почти хватает ему, чтобы снова взять себя в руки.

В ванную комнату он заходит почти спокойный. Ему зверски холодно сейчас, но оказаться там, под струями тёплой воды, почему-то для него сейчас страшно, и он не может не вспоминать, как тепло было ночью, когда Айова прижимался к нему во сне. Наверное, он просто боится потерять контроль. Зимний раздевается, аккуратно складывая одежду по привычке рядом с чужими разбросанными вещами, мельком ловит своё отражение в зеркале - бледный мужчина, покрытый шрамами, не кажется ему похожим на человека. Он всего лишь оружие, сколько себя помнил, не так ли?..

Зимний открывает стеклянную дверцу и перешагивает через перегородку внутрь. Он пытается не смотреть на чужое голое тело, на гибкую спину и бёдра, по которым стекает вода. Старательно не замечает чуть выпирающие лопатки и уж точно совершенно не хочет смотреть Айове в глаза. Ему кажется, этот человек прочитает его по взгляду, узнает о нём что-то, чего Зимний не знает сам, а этого допустить нельзя.
Он делает шаг навстречу, медленно, так, что их тела почти соприкасаются, и можно не смотреть, можно просто дышать, склонив голову и коснувшись лбом коротко стриженого затылка, и пытаться вспомнить. Как Зимний любит это? Предпочитает ли он немного поцелуев, предварительных ласк, или же сразу перейти к делу? Оказывается, притворяться сложнее, чем если бы он просто хотел потрахаться, в таком случае ему бы подсказывало тело, а сейчас Зимнему кажется, он не чувствует никакой связи между телом и собой. Они с блондином здесь просто для того, чтобы им не лезли в голову, и Зимний пытается понять, как он ведёт себя обычно, когда хочет разрядки.
Проблема в том, что он ни черта не помнит.
Вопрос примерно той же сложности, что и если спросить у него, какое он любит мороженое. Или когда он в последний раз ел мороженое? У него нет предпочтений, не должно быть. Он даже не помнит его вкус.

- Ты умеешь кричать, Айова? - Зимний тихо выдыхает.

Ему по-прежнему холодно, и всё, на чём он концентрируется  сейчас - это тепло, исходящее от чужой кожи. Он подаётся вперёд - меньше, чем на четверть шага - и прикасается грудью к чужой спине, бёдрами - к чужой заднице, коленом поглаживает сгиб ноги. Так теплее в разы, но это слишком тонкий лёд, и почему-то по-прежнему слишком страшно навредить Айове именно сейчас непрошеной близостью. Зимний касается ладонью бока Айовы, это, наверное, это должно быть похоже на ласку, но все его жесты сейчас слишком выверены, замедлены и искусственны, они не для удовольствия.

- Так, будто тебе хорошо. Или больно, без разницы, наверное.