Мрак. Глубокий, непроницаемый мрак. Такой, что непонятно, открыты ли еще глаза, зрячи ли, или уже давно ослеп от этой темноты.
Фенрир не знал, сколько прошло времени. Сколько лет, веков, а может и тысячелетий.
В этой тьме была Вечность.
Вечность боли и удушья, вечность отчаяния и ненависти, вечность проклятий и бессильного, сотрясающего стены его темницы, воя.
Во всех мирах время шло своим порядком. Рождались и уходили в прошлое поколения асов, ванов и альвов в их благословенных землях. Рождались и умирали даже ледяные великаны, а сколько десятков поколений пролетело в Митгарде, среди этих бабочек-однодневок, именуемых людьми - и не сосчитать.
Ушли в прошлое времена викингов, знавших и почитавших богов Асгарда. Подернулась тленом сама память о них в памяти людской, ушли в разряд даже не легенд, а старых, мало кому известных сказок, и возникли новые верования, новые войны, новые боги и герои. Отгремели крестовые походы и альбигойские войны, отгорели костры инквизиции, собрала свой урожай на земле Черная смерть, вихрем пронесся по устрашенной земле Тамерлан, раскололось христианство, вновь и вновь заливало Европу огнями пожарищ и реками крови, взвилось и погасло стремительное пламя Орлеанской девы, открыли для старого Света новые земли корабли Колумба, и проплыли вокруг земного шара суда Магеллана, содрогнулись новые земли под копытами коней конкистадоров, кровью и золотом утоляя ненасытную жадность завоевателей ушла в прошлое цивилизация инков, отпочковались от веры христовой приспешники Кальвина и скатилась под топором голова Марии Стюарт, тысячи, десятки тысяч человек залили кровью улицы Парижа в одну-единственную ночь, отплавал свое лорд-пират, и надрывали глотки тысячи зевак, когда горел на костре монах-еретик, смевший утверждать правоту мало кому известного сбрендившего поляка, горели и другие, пробивая мелкими росточками знания о мире, все дальше уводившие людей от того знания, что было дано им еще на заре времен. Гибла в водах Непобедимая армада, создавались и распадались империи, раздираемые все возраставшей частотой восстаний. Полилась кровь королей и королев, и волна революций помчалась по миру со скоростью взбесившейся лошади, отгремели по Европе пушки корсиканца, встретившего свой конец на Святой Елене, протрясло весь мир стремительным ростом новых, доселе невиданных открытий, отлихорадило Клондайк от золотой напасти, удушили друг друга Север и Юг, вцепившись друг другу в глотки, зализала раны земля. Короли и поэты, ученые и художники, полководцы и предатели, рождались и умирали, уже не то, что позабыв, но даже и никогда не зная того, что много веков назад знали их предки. Охватило весь мир, и в отчаянной борьбе все же погибло кровавое безумие, развязанное каким-то худосочным австрийским ефрейтором, умудрившимся ввязать в невиданную доселе бойню миллионы людей, откричали свое крикуши на митингах и саммитах, расцвела буйным цветом промышленность и электроника, подарившая людям доселе невиданные возможности, все сильнее и сильнее мерялись амбициями люди и страны, все глубже и глубже вгонялся раскол, разъедая прогнившее человеческое общество...
А здесь ничто не менялось.
И мрак, разрываемый надрывным воем бессильнго бешенства,  отравленный бесконечной ненавистью, сотрясаемый то хрипом то гулкими ударами, то грохотом скал - оставался все тем же.
Мраком подземелья. Могилы, в которой он был погребен заживо.
Только вот если погребенному полагается рано или поздно сдохнуть - от удушья, голода и жажды, а потом лежать смирно, и честь по-чести разлагаться, как положено природой - Фенрир и не думал подыхать. Мало того, вместо того, чтобы захиреть и зачахнуть - он продолжал расти и матереть, невзирая ни на голод, ни на жажду, ни на отсутствие света и воздуха, вопреки постоянной грызущей боли в нёбе, вопреки тяжелой, удушающей цепи, вопреки всему, что должно было сломить, убить и изничтожить его.
И все так же, потоками лилась слюна из распяленной мечом Одина пасти, собираясь в мощное русло реки Ван, что пробила себе дорогу сквозь камень, и бурлясь по каменистым уступам устремлялась в неизвестность. Все так же выл он, ревел и метался, налетая на каменные стены, дробя в крошку каменный пол ударами бессильных дотянуться до цепи когтей, все так же давила и душила его Глейпнир, от каждого движения, сжимаясь все туже и туже, пока вой его не переходил в хрип и исполинский волк не падал на раздробленные им камни, задыхаясь и почти подыхая в кровавой темноте, которой заволакивалось подземелье, но стоило цепи, обманутой его неподвижностью, хоть чуть-чуть разжать хватку, как Фенрир снова начинал биться в своих путах, мотая головой, бросаясь на пол и стены, круша в пыль все, до чего мог дотянуться лапами, с воем и ревом, от которых впору было оглохнуть даже асам.
Вначале - из чистой ярости, неукротимой, несовместимой с какими-либо рассуждениями и мыслями
Потом - с отчаянием и злобой, и пониманием, что помощи ждать неоткуда. Кто мог помочь ему во всех мирах? Брат и сестра? О нет.
Теперь он знал цену предательским посулам асов, которыми успокаивали их, детей, так убедительно уверяя, что все это временно, а потом их всех ждет лучшая жизнь. Вот она - эта лучшая жизнь. И если с ним поступили так, то, как знать, что сделали с Хель и Йормунгандом, да и живы ли они еще. Локи, так внезапно появившийся папаша, объявившийся вскоре после суда? Да как бы не так, он уже достаточно наслышан был за всю долгую ссылку, чтобы понимать, что тот может появиться и сделать что-нибудь для кого-нибудь, только если это за каким-то лядом выгодно ему самому. Бывший друг Тюр, готовый даже стать калекой для того, чтобы предать?
Нет. Не на кого было надеяться, он и не надеялся.
Одним только инстинктом зверя понимал Фенрир одно - все когда-нибудь заканчивается, и нет ни в одном из девяти миров ничего, ни живого ни неживого, чему предназначено существовать вечно. Когда-нибудь, всему настает предел.
Чему настанет предел раньше - прочности зачарованых пут или его собственной бесконечной выносливости - он не знал, но оттого яростней рвался, бился и выл в своих цепях, ни на секунду не смиряясь с заточением, с остервенением бешеного зверя, которому нечего терять

Не было нужды спрашивать - кто пришел. Здесь, в этой подземной темнице, в которой даже глаза хищника, глаза ночного зверя, уже много веков  не видели ничего, кроме тьмы, он бы не увидел гостя. Но спрашивать не было нужды. Запах, полузабытый запах, тем не менее напомнил о себе сразу же, мгновенно, уколов все тело как тысячей копий разом, и заставив вновь напрячься каждый мускул. Впрочем, он и не смог бы спросить. Фенрир уже давно не мог издавать никаких других звуков, кроме воя и рева, от которых содрогались скалы.

Но запах не мог обмануть. Прикосновение было слишком легким, чтобы он мог его почувствовать, сквозь толстую шкуру и густую, длинную шерсть, свалявшуюся в закаменевшие от сырости, времени и грязи колтуны. Но запах обмануть не мог.
Это был он. он явился сюда. он сейчас переступал по толстому слою битого камня, которым был устлан пол волчьего подземелья, он шептал что-то в надежде успокоить и приободрить, он, все эти годы зривший свет и тьму, рассветы и закаты, мокнувший под сотней дождей, подставлявший лицо сотням ветров, вдыхавший ароматы сотен цветов и трав, вкушавший пищу и воду, он, пришел сейчас сюда, и с его языка слетают слова... сочувствия?

От утробного рычания, низкого и предостерегающего задрожал каменистый пол под ногами. Любое живое существо было сейчас врагом. И он - тоже. Называющий его сыном. Фенрир не верил этим словам, как вообще больше не верил никому из двуногих. Снова и снова, годы, десятки, сотни лет, не зная, сколько пронеслось дождей и больших солнц за стенами его могилы, он все так же вел свою бесконечную войну с проклятой цепью, и жил, казалось, одной лишь яростью и ненавистью. И лишь это и был способен ощущать и теперь, как бы ни был мягок голос пришедшего, какими бы обнадеживающими не казались бы его слова.

Волк все еще лежал неподвижно, вывалив на камни язык, с которого ручейком стекала пенистая слюна, после очередной серии рывков, привычно пережидая, пока Глейпнир, обманутая его неподвижностью, снова начнет расслабляться.  Лежал, и отодвигаться не стал, но, когда Локи взялся за рукоять меча, упертого рукоятью под языком, а острием упирающегося в нёбо  - он глухо взвыл, и рывком дернул голову назад.

Сколько раз он мотал так головой. Рвался и метался, в надежде вышибить проклятый меч. Сколько раз бился головой, носом, то одной, то другой челюстью о каменные стены, стискивал челюсти что было сил, в надежде хотя бы вогнать меч поглубже, чтобы тот пробил кость насквозь и вышел острием наверх из его морды, чтобы хоть удалось сомкнуть челюсти и сглотнуть хоть глоток слюны. Невозможно было вытряхнуть крепко вбитый, точно распорку, меч, не имеющий никакой точки опоры извне, потому что меч словно бы являясь частью его самого - вертелся вместе с пастью. Невозможным оказалось и заставить меч пройти насквозь - против Фенрира оказалась его же собственная природа - даже меч Одина оказался неспособен пробить плоскую кость верхнего нёба, и лишь все глубже увязал в ней острием, все так же, надежно, удерживая пасть волка распяленной, точно бездонный зев подземной шахты.

Но сейчас...
Сейчас было совсем другое дело. Фенрир не стал дожидаться и проверять - хватит ли у Локи сил выдернуть то, что так глубоко вколотил сам Отец Битв. Что ни говори, а Повелитель Магии не был воином. Да и выдернуть меч, за многие сотни лет практически вросший острием в кость - это совсем не то, что вынуть оружие из свежей раны. Но Волк на это и не рассчитывал. Главным было то, что Локи взялся за рукоять. Слегка сдвинул с мертвой точки тот конец меча, что был тупо вбит под языком, принося невыносимую, тяжелую и постоянную боль. Дал мечу ту самую точку опоры извне, без которой вырвать проклятое оружие было невозможно. Теперь эта точка опоры появилась, как бы ни была, на первый взгляд, мала эта опора.

Волк не упустил возможности, и, вопреки совету отца, что было сил дернул голову назад, так, что Локи, ухватившегося за меч, оторвало от земли и заставило описать полукруг в воздухе. Отрие сдвинулось, глухо скрежеща по кости,  безумным звуком отдающимся, казалось, в самой глубине черепа. Волк дико взвыл, но тут же, вопреки логике и здравому смыслу, которые велели бы притихнуть и дать боли время успокоиться, с силой дернулся назад и вскочил на ноги, отрывая Локи от земли. Глейпнир словно ожила, засветилась мягким золотистым светом, начиная сжиматься еще туже, но Фенрир уже вновь рвался и метался, исступленно выл и мотал головой так, что Локи, вцепившегося в рукоять швыряло в воздухе из стороны в сторону.
Боль заискрила в непроглядной черноте перед глазами, цепь все сильнее сжималась, сдавливая горло, передавливая грудь и брюхо, заставляя лапы подгибаться. Фенрир неистово забился в своих путах, хрипя и что было сил напрягая шею, сражаясь с проклятой цепью за эти минуты, секунды, пока острие сдвигалось наружу все больше и больше, пропахивая глубокую борозду по кости, взрезая опухшую слизистую черными, рваными пластами, веером разбрызгивая вокруг уже не слюну а кровь. Сильнее, еще сильнее... Все больше клонилось лезвие под весом Локи, вот оно стало под углом, и вот, наконец, после очередного рывка, скользнуло вперед, звякнуло острием о зубы, пропороло десну меж резцов и...

Под дикий вой Волка, меч вылетел наружу и отлетел вместе с Локи в темноту, а стены пещеры содрогнулись от неистового, хриплого рева, в котором полузадушенный скулеж от боли и удушья смешался с исступленным воем долгожданной победы.
Фенрир рухнул на усеянный битым камнем пол пещеры, точно измотанный пес - расставив лапы, свалив голову набок меж них, распластавшись брюхом по камням,  дыша часто-часто, с присвистом и хрипом,  вывалив язык из пасти, и даже не пытаясь слизывать кровь. Мгновенное облегчение от внезапно исчезнувшей распорки в пасти сменилось сильнейшей болью ниже ушей, там, где за столетия пребывания в растянутом состоянии и неподвижности, суставы наконец, позволили себе шевельнуться, смыкая челюсти.

Никогда, ни разу за свою долгую жизнь, ни до, ни после этого, Фенриру не доводилось испытывать боли настолько смешанной с блаженством. Возможность закрыть, наконец, пасть, почти оглушила его, настолько сверхъестественным было это невероятное облегчение. Настолько, что, впервые, за многие сотни лет, ненависть и ярость, пылавшие в нем, словно бы исчезли на мгновение, и, вместо того, чтобы, немедленно накинуться на того, кто неосмотрительно подошел слишком близко, Волк лишь прохрипел, едва ворочая распухшим от жажды, отвыкшим от движения языком.
- Во-ды...

Фенрир все так же лежал неподвижно на битом камне, наблюдая за манипуляциями Локи, но уже не бессильной выпотрошенной шкурой, а  постепенно подбираясь, по мере того как тело его, хоть и медленно, но верно вновь наливалось силой, словно черпая ее из тех самых камней. Собственно, так было всегда, на протяжении истекших столетий, в непрестанном сражении с чудовищным творением цвергов - которое иначе попросту задушило бы его после первой же попытки вырваться. 
Эта особенность, о которой он прежде не ведал, особенность  не зависящая от разума, не требующая ни обучения ни практики ни знаний, чисто физическая, которой он обладал так же неосознанно как и возможностью дышать, была обусловлена самой сутью его существа, и не только его - но и его брата и сестры, и которая делала их едва ли не самыми опасными существами во всех мирах.
Волк не имел ни малейшего понятия о том, как это называется, и почему происходит - как растение не задумывается о своей возможности тянуть воду из земли.
Он никогда не беседовал с учеными мужами, которые нашли бы верное название этому странному дару, и пояснили бы ему, что это ничто иное как хтоника - когда живое существо является не просто тушкой из мяса и костей, а вылеплено непосредственно из той самой первостихии, что лежит в основе силы мироздания, когда это самое существо является комочком той самой глины, из которой неведомый гончар-создатель лепил все обитаемые миры.
Их теоретически можно было убить - точно так же как теоретически возможно разрушить любой мир, но сделать это было не проще чем уничтожать миры.
Они трое были песком среди песка, водой в воде, огнем в огне и ветром в воздухе, принимая эту свою суть как данность, и не слишком над ней задумываясь.  И здесь, запертый на века среди голых камней, многие сотни лет обходясь без пищи и воды, безжалостно расходуя собственные силы - он вновь и вновь обретал их вновь,  словно черпал из неиссякаемого источника - из самой ткани реальности, частицей которой он являлся. И каким бы измученным он не казался несколько минут назад, по мере того, как он лежал неподвижно, наблюдая за отцом, тело его, хоть и медленно, но верно вновь наливалось силой.
Так, не веря своим глазам, он смотрел на то, как священнодействует Локи над вплавленым в камень концом цепи.

Фенрир ничего не понимал в магии, но сейчас его не оставляло странное  чувство, будто ему хорошо знакомо то, что сейчас творил Локи. Как будто оно встречалось ему и раньше, нечто, неуловимое настолько, что не мог бы объяснить - что оно такое: запах, цвет, вкус или ощущение. Определенно - встречалось.
Но когда же? Где? В Варихайме? Совершенно точно - нет. В Асгарде? Смешно. Нет.
Выходит еще раньше, до ссылки?
На свободе?
В детстве?
По всему телу волка пробежала короткая дрожь, заставив каждую волосинку на спине вздыбиться.
Воспоминание было не сознательным а чувственным, накрыло как облаком целым букетом ощущений, из которых и сплетался весь его мирок - запахом воздуха, вкусом молока, шершавой мягкостью подстилки из шкур, прикосновением больших, ласковых , сизо-серых рук матери...

Озарение накрыло так внезапно, что он вздрогнул, вскинул голову, распахнув глаза и недоверчиво уставившись. на Локи.
Он вспомнил.
Вспомнил ясно, без тени сомнения, и хотя это ощущение казалось совершенно диким и невозможным - Фенрир бы скорее усомнился в законах мироздания, нежели в собственном носе.
Таким пронзительно - холодным, свежим, морозным, запахом льда пахло от....
От мамы!!!

Одного этого было бы достаточно, чтобы удержать громадного волка от нападения, по крайней мере до того времени, пока не прояснится ответ на этот невозможный вывод.  Но была и другая причина.
Лишь двуногим свойственно воздавать злом за добро. Фенрир был волк.
И хотя доверия к Локи он по-прежнему не испытывал - дух всепроникающего льда, исходивший сейчас от него  - пьянил.

Громадные клыки клацнули в воздухе, не сделав попытки перекусить Локи пополам, а глаза впились в него с таким напряженным вниманием, точно готовы были прожечь насквозь. Только сейчас Фенрир заметил конец цепи, который все еще был в руках отца.
Его передернуло.
Уж не собрался ли Локи вызволить его отсюда лишь для того, чтобы сделать своим личным пленником?
Уж не полагал ли он, что держа в руках Глейпнир, может с ее помощью управлять им, Фенриром, как игрушечной лошадкой?
Вариантов было много, но у Фенрира слишком громко стучало в голове, чтобы думать. Он медленно стал подниматься на лапы, хотя шею его по-прежнему тянуло вниз, а хриплый рык вновь зазвучал угрожающе.

- Хочешь, чтобы я доверял тебе? Для начала - отпусти эту проклятую цепь. К цвергам магию!