Чарльзу не хотелось никого видеть.  Да что там видеть, ему и просыпаться-то не хотелось. Но, увы, его мнение мироздание опять забыло спросить, поэтому получасовой сон, больше похожий на очередной провал в никуда, желаемого отдыха не принес. Да, мышцы расслабились, сердце перестало бешено колотиться, но голову по-прежнему разрывало на части. Таблетки не спасали, и промучившись еще пару часов, Чарльз все же слез с кровати. Часы показывали глубокую ночь, и почти все население базы помимо дежурных спокойно спало на своих койках. Но Чарльз все равно просканировал коридоры, чтобы в этом убедиться. Просто он действительно не хотел никого видеть… И не хотел, чтобы его видели таким.
Уставшим. Разбитым. Почти сломанным. Немного сумасшедшим. Слегка неадекватным из-за дикого приступа мигрени и отголосков той боли, которую ему совсем недавно пришлось пережить. Чарльз, конечно, имел полное право на слабость после всего произошедшего, но… Слабым профессор Чарльз Ксавьер никому не был нужен. Эту простую истину жизнь доносила до Чарльза самым примитивным и действенным способом – отнимая тех, кто был ему дорог. Маленьким мальчиком не смог защитить свою маму, и мама умерла. Попав в коляску, Чарльз потерял друга, сестру и женщину, которая в будущем могла бы стать ему женой. Умерев, Чарльз потерял все. Себя, друзей, своих детей и дело всей своей жизни. И теперь, когда он только-только нашел для себя новое место под солнцем, он просто боялся позволить себе слабость.
Чарльз понимал, что прежде всего ему нужно выспаться. Когда не помогали таблетки, всегда спасали разговоры, но говорить Ксавьеру было не с кем. Как и играть в шахматы. Здесь не было его любимого камина, его кресла, бутылки старого коньяка и книг в тяжелых, затертых до блеска кожаных обложках. Оставался только какао. Какао всегда работал с детьми, и Чарльз надеялся, что поможет и ему. Если и не успокоит, то хотя бы немного расслабит.
То, что на кухне кто-то есть, Чарльз понял еще метров за пятьдесят. За тридцать он уже знал, кому именно не спится этой ночью. Наверное, стоило дождаться, пока Джин уйдет. Телепаты всегда были более восприимчивы к чужому состоянию, а уж к состоянию другого телепата и подавно.
- Доброй ночи, профессор. Выспались, пока были в коме?
- Скорее, наоборот. Просто не спится.
Улыбнуться у Чарльза не получилось. Ни он, ни Брюс никому не сказали, что трехдневная кома по-настоящему была не комой, а сорокадневным кошмаром, вытащившим наружу такие воспоминания, которые Чарльз бы, если бы мог, с радостью стер из своего разума. Это было слишком личное, и по негласному договору и Брюс, и Чарльз пообещали друг другу не распространяться о деталях.
- Чай или кофе? Или молока?
- О, спасибо, не стоит. Я сам. Хочется деть куда-то руки… Сделаю какао. Ты будешь?
Робкая попытка понять, что привело Джин на кухню ночью закончилась провалом. Джин тут же воздвигла ментальный щит, и Чарльз в примиряющем жесте поднял ладони. Ему не хотелось ни пробивать защиту своей ученицы, ни тем более пролезать мимо ее барьеров тайно. Джин уже была достаточно взрослой, чтобы понимать, когда просить помощи, а когда справляться самой. Чарльз уже не мог, да и не хотел за нее решать. Его маленькая девочка выросла, и если она была готова вылетать из гнезда, то нужно было просто ее отпустить. И строить общение на принципиально новом уровне.
Молоко медленно закипало. Чарльз смотрел на синие язычки пламени, пляшущие по донышку небольшой кастрюли. Теперь уже Джин смотрела ему в спину, словно ждала от него каких-то слов и действий. Только Чарльз не знал, чего именно она ожидала. Вопросов было слишком много. Слишком. И… И все же надо было их решить. Поэтому Чарльз решил начать с самого простого.
- Ты стараешься не смотреть мне в глаза и до сих пор иногда удивляешься, когда меня видишь. Джин, милая… Я понимаю, что к такому мне привыкнуть сложно. Особенно тебе. Ты ведь не застала меня таким…Назовем это «молодым». Но это по прежнему я. – Чарльз снял кастрюлю с плиты, всыпал туда порошок какао, добавил сахара и начал перемешивать. Старая алюминиевая ложка тихо звякала, но этот звук не раздражал, а как ни странно создавал более уютную и домашнюю атмосферу. Чарльз налил себе какао в кружку, повернулся к Джин и нашел в себе силы улыбнуться, хотя даже элементарная улыбка вгрызлась острой болью в виски. –Я же вижу, тебе хочется о чем-то спросить. Поэтому спрашивай. Раньше ты никогда не стеснялась задавать вопросы. Поэтому и стала моей лучшей ученицей.

-  От тридцати до сорока… Самый прекрасный возраст.  Ты уже не совершаешь ошибок юности, но еще не подвержен усталости, свойственной старости.
Чарльз кинул на Джин короткий, не читаемый взгляд, и снова уткнулся носом в кружку с какао. Он не очень любил сладкие напитки, но… Как же ему в детстве хотелось, чтобы мама перед сном принесла ему кружку с какао и теплое печенье. Но Шэрон ни разу на памяти Чарльза не зашла на кухню. А потом и в комнату перестала приходить, и перед сном лба Чарльза касались сначала мягкие, пахнущие молоком губы няни, а потом – сухие, пахнущие крепким кофе губы гувернера. Наверное именно поэтому Чарльз всегда находил время, чтобы перед сном заехать к своим детям. К Джин он заезжал каждый вечер. И не потому, что ее телепатические способности мешали ей нормально заснуть. А потому, что Джин в первое время больше всех остальных нужно было ощущать себя частью семьи.
Как же давно это было… Безумно давно. Его маленькая Джин Грей совсем выросла. И сейчас Чарльзу казалось, что он говорит чуть ли не с незнакомой женщиной, а не своей любимой ученицей, которую давным-давно считал своей дочерью. Но что уж тут поделать… Дети взрослели, Чарльз старел и уже не всегда успевал за изменениями, происходившими с миром. И с его собственным домом.
Джин научилась задавать правильные вопросы. Те самые, на которые не могло существовать единственно верного ответа. Понимала ли она, что все далеко не так просто? Что на заданный ею вопрос как такового ответа быть не может?  Чарльз поднял взгляд и в очередной раз залюбовался чистой зеленью в глазах Джин. Ее глаза всегда напоминали Чарльзу о весне.
- Думал, конечно. Я человек, Джин, а людям свойственно ошибаться. Я часто думаю о том, а что было бы, поступи я иначе? Что было бы, если бы я не отпускал Логана и Реми? Если бы позволил Хэнку доработать его сыворотку, блокирующую способности? Что было бы, если бы я попытался научить тебя пользоваться той силой, которую мы все так боялись?
В жизни каждого человека существуют переломные моменты, способные полностью изменить ход истории. В жизни любого учителя таких моментов несоизмеримо больше, потому что учитель несет ответственность еще и за своих учеников. И их жизни неизменно становятся частью его собственной.
- Но считаю ли я, что в итоге ошибся? Нет. Считаю ли я, что поступил правильно? Тоже нет. Джин, тогда мы столкнулись с тем, что не в состоянии были понять. Кто-то назвал бы это великим космическим явлением, кто-то – сошествием бога. Я действительно мог попытаться научить тебя подчинять себе эту силу. Мне кажется, мы бы в итоге смогли. Но… Джин, а что в итоге осталось бы от тебя? Пока ты сопротивлялась, ты оставалась собой. Джин, имел ли я право выбирать в тот момент за тебя? За всех нас? Нет. Не имел. В тот раз – не имел. И в итоге… Мне рассказали, как все закончилось. Я понимаю, что ничего, кроме боли, Феникс не принес ни тебе, ни Скотту, ни Логану, ни мне. И все же в последний момент судьбу мира решали не мы, а ты. – Чарльз отпил какао, задумчиво посмотрел в кружку, потом снова поднял взгляд. – Я точно ошибся только в одном. Я не подготовил тебя к этому выбору. До последнего надеялся, что каким-то чудом мы победим и обойдемся без жертв. Не получилось. Я слишком сильно берег тебя, и в итоге ты оказалась не готова к тому выбору, который тебе предстояло сделать. Выбор меньшего зла… Самое жуткое решение, которое приходится принимать в этой жизни. Но ты выбрала, Джин. Ты, а не Феникс. И это… Как бы это сейчас ни звучало, но я горжусь тобой.
Чарльз все же оставил кружку в сторону. Подошел к Джин, обхватил ее за плечи, притягивая к себе.
Он так давно хотел ее обнять.
- Отчасти мою совесть успокаивает то, что все мы снова живы. С другой стороны теперь я понимаю, что мое желание защитить вас от боли, падений, набивания шишек было слишком фанатичным. Я… - Чарльз отстранился, но рук с плеч Джин не убрал. – Слишком сильно боялся отпускать вас от себя. Вы уже давно не дети, как бы сильно мне не хотелось обратного. Так что… Буду учиться отпускать. Но и вы должны мне помочь, Джин. Напоминать мне об этом, если я стану забывать. И... Прости меня, Джин. Тогда я так и не успел попросить у тебя прощения.

- От меня и так ничего не осталось, профессор. Разве вы это не чувствуете?
- Осталось больше, чем ты думаешь. Возможно, больше, чем тебе бы хотелось. И чем хотелось бы Скотту. Вы оба живы, Джин. Вот они вы. Дышите, думаете, чувствуете. Да, иначе, потому что смерть меняет все.
Джин ошибалась. Точнее, не то, что ошибалась… Наверное, думала по привычке и априори считала, что Профессор – константа, а не переменная. И у нее на то были причины, потому что Чарльз, несмотря на новое тело, вел себя так, как раньше. Те же жесты и интонации, тот же взгляд и улыбка, те же идеи, принципы и идеалы. Это то, что действительно не изменилось. Но и Чарльз потерял не меньше, чем все те, кто умер и воскрес. Потерял свое место в жизни. Потерял себя самого и все никак не мог ужиться со своим новым телом. С произошедшими в мире изменениями. Не было больше того Чарльза Ксавьера, который примирился с коляской, отринул свои желания и не искал журавлей в небе. Был новый Чарльз, который все еще привыкал к той мысли, что теперь ему доступны абсолютно все стороны жизни обычного человека... Остался Профессор Икс – мутант, который уже начинал уставать от кажущейся бесконечной жизни, вечной борьбы за оную…и от побед в этой самой борьбе, маленьких и больших.
Просто у Чарльза было больше опыта. Просто Чарльз уже умирал. На Кубе, когда Рейвен и Эрик унесли вместе с собой его сердце и душу. Тогда Чарльзу тоже потребовалось время, чтобы собрать себя по кускам – калеку, но живого и способного жить дальше.
- Тебе больно, Джин. Страшно. Ты не понимаешь, что делать, и это в такой ситуации нормально. Мне тоже больно и страшно. Просто не спеши. Знаешь, в чем главный плюс жизни? В том, что ты можешь что-то сделать. Неважно плохое или хорошее, просто что-то. Ты все еще можешь что-то изменить. А когда ты умираешь… Все. Это абсолютный покой. Отсутствие движения. Невозможность развития. Не задумывайся о том, какой ты была. Это пройденный этап.
Чарльз не рискнул обнять Джин второй раз. Она не отталкивала, но ясно дала понять, что как раньше не будет – по крайней мере сейчас не будет. От этого тоже было больно, но Чарльз не протестовал. Джин имела полное право не прощать – прощение нужно было заслужить. И Чарльз собирался это сделать, если Джин даст ему шанс. Он же со своей стороны давным-давно ее простил. Еще до того, как умер – чувствовал, что там, за бушующей яростной энергией Феникса отчаянно страдает его девочка. Ну как он мог испытывать к ней отрицательные чувства? Это была не совсем она. Ксавьер убрал руки и снова взял в руки чашку. Просто нужно было эти чертовы руки куда-то деть – Чарльз давно не чувствовал себя настолько неуверенным.
- Теперь я не собираюсь держать никого из вас, Джин. Помогу в любом случае, если моя помощь будет необходима. Но многое из того, что я давал вам раньше, вам уже не нужно. И теперь не только мне вас учить, но и вам учить меня. Для меня теперь очень многое… изменилось.
Чарльз попытался улыбнуться. Он все еще не был уверен в том, что такой он будет нужен иксменам. Но об этом Чарльз старался пока что вообще не думать. И в любом случае, тут не ему было решать.
- Как вы себя чувствуете после комы?
Перевод темы оказался слишком…резким. К тому же тема для Чарльза была слишком болезненной. Как ножом по еще не успевшему зажить сердцу.
- Ты ведь одна из немногих, кто знает, что это была не кома.  Ты пыталась к нам пробиться, я чувствовал. Но, к счастью, не пробилась. Я никому не пожелаю увидеть то, что… Мы с Брюсом прожили в том аду около сорока дней. – Видимо, Чарльз сжал кружку слишком сильно, потому что тонкий фаянс с громким треском развалился на крупные осколки. Горячее какао выплеснулось на руки, в ладонь впились мелкие осколки. Чарльз тихо охнул, затряс руками и слегка ненормально улыбнулся. Почему-то у него даже мысли не возникло о том, чтобы подставить ладони под холодную воду. – Это как насильственная исповедь. Я чувствую себя вывернутым наизнанку, распятым, выпотрошенным и как никогда грязным. – голос сорвался. Волна псионической энергии шарахнула во все стороны, но Чарльз практически мгновенно ее погасил. Это был единственный случай, когда Ксавьер в присутствии кого-то из учеников потерял контроль над собственными способностями. И это, пожалуй, было самым ярким описанием того, насколько там было хреново. – Зато я обрел нового друга. Значит, не все так плохо. Справлюсь, куда я денусь.
На этот раз у Чарльза получилось улыбнуться.
- Только я никак не ожидал, что моим исповедником окажется Халк. Надеюсь, ты не пострадала, когда пыталась пробить его барьер?
Вроде бы в этом плане с Джин было все в порядке. Но не спросить Чарльз не мог.

- А нас не спрашивали, Джин. Знаешь, о чем я думал, когда умирал? Ты ведь тогда не читала мои мысли, хотя впервые перестал их прятать, - Чарльз говорил спокойно, словно о недавно прочитанной книге или просмотренном фильме. – Что наконец-то все. Что я отдохну. Что не будет больше усталости и сомнений. Не будет коляски. Я был рад, что не доживу до того момента, когда мои руки станут настолько слабыми, что  я буду не в состоянии самостоятельно перебраться в кровать. За моей спиной был Эрик… И я знал, что он не оставит вас, не даст в обиду. Был уверен в том, что все будет хорошо, потому что… Потому что я всегда в это верил.
Надо было чем-то занять руки, и Чарльз снова вернулся к плите и взялся за сотейник, наливая очередную порцию молока и щедро добавляя в него порошок какао.
- Да, Джин. Я убивал. Ты убивала под влиянием Феникса, я – под вилянием Онслота. Но до этого я убил самого главного человека в своей жизни. Я убил Эрика. Не физически, нет. Уничтожил его личность. Разум. Память. Оставил пустую оболочку.
Раньше Чарльз никому об этом не рассказывал. Ну, упал Магнето без сознания – а кто знал, что было там, внутри? Никто, кроме Чарльза. Руки дрогнули, молоко выплеснулось на плиту и зашипело. Чарльз автоматически взял в руки тряпку.
- Ты одна из немногих, кто знает, насколько сильно я люблю Магнето. Да, потом все это удалось исправить. Все эти смерти. Но простил ли я себя? Нет. Знал ли я, как после этого жить? Нет. Хотел ли я жить? Нет. Но я должен был, Джин. Мои желания, страдания, чувства не имели значения. Чтобы как-то оправдать то, что я живу, я поставил своей целью искупить вину. Искупил ли я ее? Не знаю.
Какао категорически отказывалось растворяться, плавало комками, и Чарльз, недовольно нахмурившись, начал их отлавливать и растирать ложкой о бортик. Он по-прежнему стоял спиной к Джин. Не потому, что было стыдно – потому, что Джин сейчас не хотела смотреть ему в глаза.
- Я не знаю, почему мы все воскресли. Но я знаю одно, милая… Какие бы планы на мою персону не выстроило мироздание, я буду продолжать делать все то, что делал раньше. Если я не заслужил покоя, и мне дали целую жизнь на вторую попытку… Значит, надо пытаться.
Очередная чашка приятно грела руки. Чарльз выключил плиту, вернулся на свое место и наконец-то взглянул на Джин. Улыбнулся грустно и понимающе. Возможно, Джин ждала от него другого. Четкого ответа, который расставит все по полочкам. Который даст смысл всему происходящему. Но этого ответа у Ксавьера не было, а ставить ложные цели перед Джин он не собирался. Она этого не заслужила.
Замечание Джин против воли заставило Чарльза улыбнуться. Обычно слова «неразумное решение» произносил именно он. И вот теперь услышал в свой адрес от своей лучшей ученицы. Это было… и забавно, и приятно одновременно.
- Да, это было очень неразумно. И очень опасно. Но у меня не было выбора. Нужно было спасать доктора Беннера… Он ведь спас Курта. Курт встречал Брюса и должен был проводить его на базу. Но… Курт был болен. Брюс рискнул и дал ему лекарство – вовремя дал, кстати. Но побочное действие этих таблеток – временная потеря над способностями и симптомы, схожие с таковыми при лихорадке. Они  не успели дойти до базы – агенты ГИДРы нашли их раньше. Брюс защищал Курта и себя… Халк превратил тех солдат в кровавую кашу. Это сильно ударило по Брюсу. Когда я к нему пришел, он уже потерял связь с действительностью. Это могло закончиться катастрофой. А я… Я был Брюсу должен. Он создал лекарство в конце концов.
Вспоминать о Клетке было слишком неприятно. Голова сразу же закружилась, к горлу подступила тошнота, но Чарльз усилием воли взял себя в руки. Выжил в Клетке – значит, и с воспоминаниями сможет справиться. Но, к счастью, Джин снова сменила тему, и Чарльз поспешно ухватился пусть и не за приятные, но более щадящие для психики события.
- После воскрешения? Сложно… Контроль над способностями был утерян. В первый же день я чуть было не выжег сознания людей в радиусе квартала. И чуть было не разрушил больницу. Попытался уйти туда, где нет людей, но Старк меня перехватил. В Башне он сделал для меня особую комнату, которая гасила псионическую энергию. Там я восстанавливал контроль. И мог спать, не опасаясь проснуться в случайно уничтоженном  доме. Или городе… Или мире.
У Джин с этим вроде было бы легче. Но кто знает, какие условия воскрешения были у каждого из них? Может, имели значение обстоятельства смерти? Чарльз и Скотт были фактически разнесены на молекулы, а тело Джин осталось целым – за исключением ран от когтей Логана. Может, именно поэтому у Чарльза и Скотта после воскрешения было все мягко говоря не в порядке?
- Но сплю я до сих пор плохо. Хотя вряд ли дело в воскрешении. А у тебя какие проблемы со сном? Не можешь уснуть? Или…боишься того, что увидишь во сне?

Чарльз пожимает плечами. Его щиты не работают в полную силу, и он ловит настроение Джин. И совершенно не удивляется тем обрывкам ее мыслей, которые так или иначе долетают до его сознания. Идеальный профессор… Впрочем, он сам виноват. Не позволял себе быть человеком со свойственными людям слабостями – и теперь придется разгребать последствия. Или вновь входить в привычный образ. Только этот образ самому Чарльзу кажется несколько… несостоятельным.  Прошлый профессор был хорош на своем месте. В школе. В то время, когда речь не шла о насильственной регистрации, прикрытой громкими правильными словами с трибуны Сената. Он вполне справлялся со своей задачей учить и просвещать. И… Чарльзу нравилось таким быть. Нравилось наблюдать за взрослением детей, их становлением как личностей. Нравилось видеть, что они способны найти свое место в этом мире – пусть даже это место и было где-то далеко.
Но теперь мутантам нужен тот, кто умеет воевать и не боится пачкать руки. Чарльз еще не успел привыкнуть к этой мысли – ему претит само слово «война». Ему больше не хочется никого на эту войну отправлять. Хватит уже. Навоевались. Натерпелись. Но и просто развернуться и уйти Чарльз не может. Уже не может.
Но и сразу перестроиться Чарльз не в состоянии. Ему и времени-то на это не дали. От него снова ждут чего-то… правильного? Великого?.. А Чарльзу все еще нужно время. Видеть осуждение в глазах бывших учеников и новых друзей Чарльзу… уже почти привычно. Но все же немного обидно – он учил их прощать ошибки. Протягивать руку тем, кто в какой-то момент позволил себе слабость. Не забывать о человечности. И сам охотно подавал пример. Но… Видимо, снова пришло то время, когда ему нужно быть чуть более понимающим, чуть более осторожным. И Чарльз осознает, что теперь это будет сложнее, потому что помимо родных учеников на базе живут и другие, пока что еще незнакомые люди.
Интересно, а как справляется с этим Тони?
- Я взвесил, Джин. Риск был оправдан. И я в любом случае не имел никакого права от него отвернуться, потому что он пришел сюда ради нас. – Чарльз трет виски, снова смотрит Джин в глаза. – С лекарством все не так просто. Оно не совершенно. У доктора Беннера несколько образцов. И как оказалось, лекарство обладает побочными эффектами… Я только что это упоминал, да, - Чарльз устало и грустно улыбается. – Тех, у кого способности связаны с регенерацией и кто без нее не проживет, эти таблетки убьют. И неизвестно, как они подействуют на мутантов, чей дар изменил их на молекулярном уровне – возможно, для них оно тоже будет смертельно. Плюс лекарство не работает, если болезнь перешла в третью стадию. С утра доктор Беннер, Хэнк, я и остальные ученые начнем тесты в ускоренном режиме. И сразу же синтез, потому что в каких-то случаях придется рисковать. Я бы попросил тебя составить списки заболевших, не только иксменов, и выделить в отдельную группу тех, кто во второй фазе. Тогда завтра днем мы сможем начать лечение в тех, для кого препарат будет безопасен. И само собой, нам так или иначе придется привлечь тебя к работе в лаборатории. Надо будет бороться и с побочными эффектами. Кстати, Джин, выбери себе пару-тройку помощников, разбирающихся в медицине. Работы будет очень много. И надо будет тщательно записывать все симптомы. И не забыть брать каждый час анализы. Надо понять, что и когда происходит после принятия лекарства и быть готовыми…к неприятным неожиданностям.
Чарльз действительно надеется на то, что Брюс вместе с Хэнком создадут новую формулу. Беннер гений, но он раньше не работал с геном Икс. А Хэнк знает об этом гене практически все. Но больше работы в лаборатории Чарльза тревожат больные. На базе мало мест, подходящих для лазарета. И обычных лекарств тоже мало, особенно жаропонижающих… Но Джин отвлекает Чарльза от размышлений – увы, не самыми радостными новостями.
- Тебе снится Феникс. Знаешь… Мне почему-то кажется, что это нельзя игнорировать. Даже если это просто сны, лучше быть готовыми ко всему. И не повторять ошибок прошлого. Кроме снов есть какие-то другие странности? Предчувствия?