Все в жизни – это только вопрос выбора и под каким углом на какую проблему не взгляни, окажется, что она лишь результат того или иного хода без возможности сделать последующий откат к изначальным установкам. Это как то слово, что горячим, теплым от дыхания воробьем слетает с языка и звенит в воздушном пространстве атмосферы, и никак его не поймать, не вдохнуть обратно в легкие, не загасить вибрацию рожденную в тугом переплетении голосовых связок. Можно лишь пытаться оптимизировать последствия, минимизировать причиняемый ущерб, стараться как можно искреннее просить прощения, возможно, повезет и будешь услышан. Всего лишь выбор от малого до великого решает все в мире, где нет границ, кроме тех, что люди себе навязывают и выдумывают, руководствуясь различными, вживленными им общественным мнением установками.
Есть предположение, что Солженицынское утопичное самоограничение не работает на практике, но по факту, оно повсеместно, куда не брось взгляд, на ком его не сфокусируй. Пригибайте голову как можно ниже к земле, сгибайте спину до треска в позвонках, не высовывайтесь, не выделяйтесь, будьте как все, как одно сплошное море движимых молекул воды, в этом есть сила, но отсутствие личности как таковой. И все кругом, как в том хрестоматийном примере объяснения теории о самоограничении – лишь цирковые слоны.
Иван Петрович впервые взял Наташу в Москву, когда той было около семи лет и шел к концу, кажется, 1934 год, когда под землей 15 октября пустили первый пробный состав от Сокольников до Комсомольской площади, но маленькой Наташке это было не интересно ровным счетом никак, ведь опекун пообещал сводить ее в цирк. Всю дорогу от Сталинграда девочка не находила себе места в предвкушении, постоянно только и говоря, что о диковинных, выступающих там животных. И, конечно, тогда еще неведомо отчего девочку больше всего впечатлил огромный исполинский слон. Красивый, с добрыми и спокойно-мудрыми глазами, с грустно понурой головой и огромными ушами, он казался размером с целый дом, стоящий на месте неподвижно, за мощную как колонна ногу прикованный тоненькой цепочкой к крошечному колышку-петельке, вбитому в пол. Животное стояло и тоскливо смотрело вперед, перед собой, о чем оно думало – спрашивала у себя завороженная Наташенька, наверное, о доме. О доме и далеких африканских саваннах, мутных водопоях и холодных ночах, когда высокие звезды кажутся размером с плошку, он мечтал, совершенно точно, о свободе, но стоял невольный на хлипкой привязи, словно не понимал того, что ему – такому здоровяку ничего не будет стоить сорвать ту и просто уйти. Тогда Наташа ничего не знала о том, что у слонов особенно долгая память и всякий из их племени помнит то время, когда еще малышом, отлученным от матери, он отчаянно рвался прочь от оков, но малышу недоставало сил сорвать путы и он смирялся рано или поздно. Нежную еще морщинистую ногу ранило стальное кольцо и боль, смешивалась с бессилием неволи, он помнил об этом с тех пор и это стало для него барьером, непреодолимым рубежом.
Шестилетняя девочка не понимала этого, не проводила аналогии, но горько плакала на ступеньках цирка и как ни старался уговорить Наташу Иван Петрович перестать плакать, чем только не обещал вознаградить ее слезы, она долго еще не могла успокоиться. Люди – это те же слоны, с долгой и мучительной памятью, те же животные, питаемые страхами и не решающиеся сделать шаг на свободу. В чем-то, возможно, и прав был Локи, говоря о том, что человечество мечтает о порабощении, оно не мыслит иного пути развития к существованию, кроме как согнув спину, припав к земле. Они сами себя ограничивают, выдумывая несуществующие пределы, совершая всякий раз выбор не в пользу свободы. И Наталия Романова, вынуждена была смиренно признать, что она ничем не лучше, такая же, как и все – одна из множества душ, облаченных в плоть и кровь.
В ее руках был ключ, не согревающаяся от теплой ладони. Флешка в металлическом каркасе, где все изложено, со слов Беловой, как есть. Здесь шифр к деактивации впаянной Наташе в мозги программе Гидры, но сама мысль об этом заставляет все внутри сжиматься – возможно ли, это часть защитной установки, сродни инстинкту самосохранения. Почему уже прошло два дня, а Романова ничего не сумела предпринять, почему медлила или чего ждала. Она видела своими собственными глазами, как работают эти вещи в руках, желающих использовать коды отнюдь не во благо, да и разве станет кто-то кому-то полоскать мозги с тем, чтобы творить добро во всем мире? Конечно же, нет. Но Наташу бросало в холодный озноб при мысли, что можно пойти к кому-то и попросить помочь. Страх, это был банальный страх, что даже среди тех, кого считала другом, найдется злоумышленник и ее снова пожелают нагнуть и поиметь по полной программе эдакую беспристрастную машину убийств или просто как козла отпущения. Кому довериться, когда даже себе не в состоянии верить, вне возможности определить собственное ли опасение деактивации, либо же чье-то предусмотрительное решение, корзина с двойным дном.
Бежать бессмысленно, укрыться негде на всем земном шаре не найдется такой дыры, где ее бы не отыскали в конце концов, пусть это не совсем так, но Наташе по-другому не думается, потому что она устала, но и это, конечно же, пройдет. Просто надо потерпеть и решиться, перебороть этот внутренний ступор и начать действовать, ведь Романова в бездействии сгинет, заживо сгниет, иначе не может и быть. Велосипед держащийся только на ходу, в противном случае падающий.
Женщина, почти не следящая за происходящим вокруг нее, ставшая такой удачной и легкой добычей, останавливается как в трансе и медленно поворачивается всем корпусом на голос, окликнувший ее. Джин Грэй, одна из Людей Икс. Что она здесь делает, ищет ли Романову? Шаг в обратном прежнему направлении, другой, Наташа собирает пальцами со лба свитые после купания и так просохшие в кудри волосы, закидывая те назад, чуть прижимая к затылку ладонью.
- Смотря куда ты держишь путь, Джин, - говорит с натянутой слабой улыбкой Наташа, рассматривая женщину перед собой, осведомленная о том, что не имеет смысла прятаться и юлить, когда ее могут рассмотреть, что препарировать как на ладони, будь на то воля желания, - я, кажется, сбилась с курса, - вот так запросто признается она, машинальным движением убирая флешку во внутренний карман куртки.
- Мы же не будем затевать спор, кто и где был прав, а что кто виноват в недавних событиях? Надеюсь, на это, - она короткую делает паузу, чтобы добавить, - я сегодня немного не в голосе, чтобы устраивать не столь актуальные теперь уж дебаты.

Люди, боги, мутанты, инопланетяне и черт пойми, что еще есть в этом мире, на этой крошечной совсем планете, что когда-то считалась и плоским блюдом на черепахах, слонах, китах, совсем одинокой и предположительной точкой вокруг которой болтается туда-сюда по вечному кругу яркое-яркое светило. Слишком много всего, с чем приходится мириться, хотя разве homo sapiens так могут? – вечно пребывая в поисках врага, не найдут со стороны, так среди своих отыщут повод для разногласия, конфликта, а то и вовсе необходимости для войны. По другому оно и скучно и не интересно вовсе, иные сильные мира сего не мыслят альтернативных рычагов возможности доказать значимость существования, оправдания к тому что они сжигают в гнилых легких драгоценный кислород, что все больше из года в год становится перенасыщенным продуктами биологического сгорания ввиду грядущей проблемы перенаселенности.
Романова знала, умея жить и мыслить, смотреть дальше за границы зоны собственного комфорта о том, что происходило и происходит с мутантами, но рассуждала что в этих делах ее хата эдак совсем будет с краю, как следствие, "ничего не знаю". Так было ровно до того момента, пока все это не коснулось и ее тоже, не зацепило взрывной волной последствий, в чью топку она росчерком перьевой руки подлила масла на глазах у мировой общественности. Но что сделано то сделано, она за это себя не привыкла винить, как следствие не испытывала ни малейших угрызений совести за прародителя Акта о регистрации мутантов.
- Надо же, - иронично подмечает Вдова, что держится достойно снаружи, пока внутри рассыпается, по ощущениям. Откалываясь от былой целостности по кускам, - а я-то претендовала на уникальность с этим своим нежеланием разводить бесплодные демагогии о том, кто тут прав, а кто заблуждается.
Если Джин Грэй могло показаться, что Романова не умеет нормально разговаривать, когда к ней подходят без щита и меча, то ей вовсе не показалось. У Наталии это своего рода условный рефлекс несчастной во имя доказательства научной гипотезы собаки Павлова, придерживаться той манеры общения, благодаря которой все возможные контакты с ней предпочтительно сводить к нулю, ибо кому оно надо – мараться-то? Так из года в год она и отталкивала от себя людей, лишь самые стойкие приживались поближе, да и то события разного толка исправно подтачивали какое бы то ни было доверие ик этим крепышам. Ей не мало лет, и она не треклятый лопоухий Чебурашка, пребывающий в поисках друзей, по итогу находящий оного в лице престарелого крокодила. За сим что одной проще, только вот сейчас не так чтобы очень, когда доверия и к себе не остается. Специалисты Гидры постарались настолько, насколько могли.
Женщина покосилась на машину, пристроенную Грэй к парковочному участку улицы, оценивая все немногие причины согласиться сесть и преимущественное большинство доводов максимально вежливо отказаться от совместного времяпровождения. Не хотелось ни чужих проблем, ни свои выкладывать, ища того, кто утешительно подует на эти незаживающие разбитые коленки, прикрытые 501-ми винтажными Levi's. И смежив веки, фыркнув усмешкой, Романова покачала головой в сторону мутантки:
- Ты же понимаешь, что где-то наверняка есть порнофильм, который начинался точно так же?
В сущности, терять Наташе нечего, ведь себя за последней промывкой она почти утратила и та надежда, что холодной металлической флешкой тянула как целая тонна сомнений в кармане, казалась абсолютно бессмысленной. Что если сделка с Беловой в который уже раз лишь попытка воспользоваться ситуацией, получив и желаемое и на елку забравшись задницу не ободрать, вдруг станет только хуже, ей же – Нат. Вдруг, если выдаваемое за спасение не более чем Троянский конь, что снова отнимет у Романовой ту хлипкую свободу, в которой она снова пыталась обосноваться, прижиться. Это ведь как заново учиться дышать, ходить, мыслить...
- Ладно, - соглашается русская, кивая, - поехали.
Наплевать какой точки зрения в отношении прибытия Феникса держится прошлая его жертва, наворотившая таких дел, что долго расхлебывали причастные. В любом случае, репутация Джин говорила о том, что она неплохой человек, в отличие от той же Наташи, подобно флюгеру меняющей ориентиры в зависимости от направления ветра. Женщина обошла машину, почти ласковым прикосновением накрывая ручку пассажирской дверцы, оттягивая ту на себя, чтобы оживить запирающий механизм и погрузиться в салон, где пахнет чистой кожаной обивкой, пластиком и едва улавливаются нотки парфюма, должно быть, след духов Грэй. Не то чтобы Романова была в этом большим экспертом, но запах кажется знакомым, смутно узнаваемым, кто-то когда-то принес на себе его, кто-то... или это просто глюк. Она задумчиво покосилась на занявшую кресло водителя мутантку и наклонила голову, теменем прислонившись к подголовнику.
- Смотрю на тебя, - какое-то время держась молчания, заговаривает Таша, - и прихожу к выводу, что гляжусь как в зеркало. Нет, дело не в цвете волос, - она слабую тянет полуулыбку, - а в том, что так выглядят женщины, которых все задрало. Иначе зачем им устраивать побег, не так ли?
Подтянув руку к лицу и проведя костяшкой указательного пальца вдоль линии носа, вспоминая как недавно словила локтем выпад, женщина усмехается чуть шире:
- Не хочешь, чтобы окружающие видели, что ты не из стали, Чудо-девушка, а из воды?

«Ты в курсе, что я вообще мертва?», - эта фраза Джин заставляет Наташу посмотреть на ту с каким-то удивительным не под стать ситуации уважением, чтобы покачнуть головой и сдержать на языке замечание о том, что для мертвеца слишком уж та бодра и тем более достаточно открыто перемещается по городу. Но междоусобицы крестиковых людей Романову вообще все еще слабо интересовали и сейчас что-то вряд ли изменится, впрочем, и среди Мстителей есть в достатке таких «восставших», но и всегда остаются те, кто не вернулся. Тут-то она и вспоминает о Клинте и по лицу от этой мысли, прямо под скулами наливаются напряжением желваки.
И от накатившей бури чувств ничего другого не остается, кроме как толкнуться затылком в подголовник кресла и прикрыть глаза: три, два, один... и сейчас отпустит, ослабнет накативший шквал.
«Забудут? - вот чем удивили! Меня забывали не раз, сто раз я лежала в могиле, где, может быть, я и сейчас. А Муза и глохла и слепла, в земле истлевала зерном, чтоб после, как Феникс из пепла, в эфире восстать голубом», - по памяти, наизусть на когда-то родном и кажущимся самым объемным, полноценным и живом языке проговаривает в мыслях Наташа ровным речитативом без соблюдения нужных пауз и расстановок, просто как как это делают люди сами с собой, без посторонней публики. Она, помнится, уже много лет работала на КГБ, когда в один из приездов в Союз, навещая знакомого генерала, увидела на чайном столике аккуратно лежащую книгу. Серо-василькового цвета переплет серии выпускаемых с 1931 года сборников «Библиотеки поэта» под номером №561 посвященный советскому писателю Анне Ахматовой. Генерал сказал, мол, это его жены, уехавшей на грязелечебные процедуры куда-то в южные союзные края и если Романова хочет, то может до отъезда из страны, до нового назначения взять ту почитать. Книгу она взяла да так и не вернула, тот генерал чем-то уже через неделю впал в немилость правительству и оно незамедлительно постаралось устранить неугодного человека, а сборник Таша забрала с собой в Штаты. Тот, конечно, по прошествии стольких лет казался ей утраченным, но столько раз она снова и снова перечитывала те стихотворения и поэмы, что знала наизусть. Только редко вспоминала. Ни к чему было возвращаться к некоторой «древнерусской тоске», что преследовала ее в час особой моральной хандры.
Наташа, коротко предавшись забвению прошлого, реагирует на нервный смешок Джин Грэй и задумывается теперь, что они вообще делают? – но этот вопрос не останавливает женщину, выходящую из машины и невольно проверяющую наличие в кармане куртки флешки. Тот застегнут, но мало ли информационный накопитель и не существует вовсе. Когда в голове сам себе не царь уже и не знаешь чему доверять, пока достаточно положиться на тактильное ощущение металлического уплотнения под выделанной кожей.
- Обожаю смотреть порно, - поддержала она со своей стороны эту немного затянувшуюся шутку, вызвавшую с легким оттенком искренности улыбку на женском лице. Лице, что сделалось равнодушным и безучастным, пока Джин возлагала на себя обязанности по оформлению их пребывания в гостинице.
«Что ты здесь забыла, Наташа?», - снова задает она себе этот вопрос и не находит ответа. Внутренний раздрай становился все больше и объемным, все больше и больше поглощал от нее, отхватывая огромными кусками ту целостность сознания, что Романова так старательно берегла после всех тех процедур, что к ней применяли на родине.
- Для того, чтобы это понять не обязательно обладать твоими способностями. Секс, грязь и похоть - это то, что зачастую движет людьми, независимо от того кем они являются, - замечает в ответ женщина, осматриваясь в номере, чистеньком и нарочито простеньком, совершенно нейтральном. Таком же, как и все, в которых когда-либо доводилось ей бывать по тем или иным обстоятельствам.
Наташа подходит к окну и замирает перед тем, задернутым поволокой занавески, смотрит сквозь муть тканного узора на парковку перед зданием и пересчитывает машины, удостоверяясь что новых там не появилась с момента их приезда. Паранойя? Пожалуй, да. Этот диагноз давно стал для нее хроническим. Потянув на куртке молнию и расстегивая ту, чтобы снять. Небрежно стряхнув с плеч и отбросить на стоящее рядом просиженное и в паре мест, кажется, даже прокуренное кресло, Таша оборачивается на Джин, только что закончившую ревизию мини-бара, где все стоит каких-то совершенно баснословных денег.
- Дерьмо случается и довольно часто, - отвечает русская, - случилось и в очередной раз; я в кои-то веке хотела, как лучше, а обернулось все наперекосяк. Знаешь, когда-то я бежала из родной страны в поисках места, где мне будет позволено быть самой собой, но в итоге по прошествии многих лет тот неприятный, отталкивающий опыт повторился. Мне буквально вскрыли тупой алюминиевой ложкой башку и провели небольшую лоботомию. Нашпиговали что рождественскую индейку всякими установками по определенным командам, активирующим во мне не классные, но в отдельных случаях кому-то удобные функции. Моими руками, - и тут она не могла не взглянуть на собственные ладони, чуть подрагивающие как при приближающимся кризисе недостатка сахара в крови, - снова могли управлять, заставляя убивать. Нет, поверь, я не брезгливая и делала многие вещи в своей жизни, но предпочитаю, чтобы всякий поступок что совершается мной был, действительно, моим выбором.
Сжав кулаки и отвернувшись обратно к окну, замечая, как какой-то при среднем статусе костюма мужчина, торопливо озираясь, направляется к машине, чтобы спешно в ту погрузиться и уехать. Не прошло и пары минут, как на ходу поправляющая прическу женщина в юбке-карандаш проделала то же самое. Любовники? Возможно.
- У меня поперек горла стоит то, что любая сволочь может сделать из меня марионетку, Джин, - тяжело выдохнув, вытолкнув из себя это не слишком-то обличительное, но какое уж есть признание Наташа более праздным тоном поинтересовалась, - что там есть в баре? Я бы выпила.