Локи просыпается посреди ночи, как от удара. В первый момент ему кажется, что сам мир содрогнулся. Он долго лежит в темноте, глядя в тьму потолка и пытаясь понять. Где именно он проснулся?
Асгард.
Ощущение, словно вернулся на века назад и лежишь, теперь, в своей огромной кровати, в собственных покоях младшего принца Асгарда, а за стенами вечный день и, лишь благодаря собственной магии, он может наслаждаться тьмой ночи. Но вот, в дверь уже долбит пудовым кулаком родной брат, мешая отдыхать, ибо ему в голову пришла очередная гениальная идея. Или, нужен партнёр для прогулки к озеру. А может, он удумал потренировать своего хилого брата по утру.
Локи смаргивает и картинка с тихим шелестом осыпается. Это всё было века назад, в другом мире. В другой жизни. В Асгарде. А сейчас он совсем в ином мире.
Мидгард.
Йотун прислушивается, медленно садится и, наконец, осознаёт, что именно не так: в жалкий смертный мир вползло столь знакомое, холодное, вечное...
Комнату заполняют неоново-голубые цветы мёртвого мира, призрачно сверкая. Весь пол вокруг кровати покрыт этим сияющим ковром, а там, где простыня сползла с кровати до пола, они уже взобрались по ней и на край постели, медленно подбираясь к ногам Лафейсона.
Красивые. Ароматные. Вечные.
Цветы Хельхейма в самом сердце Мидгарда.
Локи срывается с кровати, безжалостно топча хрупкие лепестки, на ходу надевает халат,  распахивает створку балкона и выскальзывает на ночной воздух. И замирает у парапета, слушает ночной город и дальше, песню ветра, шепчущего о...
Совершенно точно, Хельхейм шагнул в мир живых, но, как бы странно это ни звучало, хозяйки мира нет тут, она, всё ещё, не шагнула через границу миров, а  значит...
- Нагльфар. Что же ты делаешь тут, старое корыто? - Тихо выдыхает Локи, слепо глядя в сторону, с которой слышит беззвучный зов мёртвых. Там, где остался тонкий шрам от раны, начинает зудеть, тянет, как на цепях, да и тонкие, невидимые, обычно, глазу браслеты, вспыхивают зелёным сиянием на запястьях, тянут Лафейсона туда, где уже расползается вечный туман Хельхейма. И он не в силах тому возражать. Воли хватает лишь на то, чтобы облачиться в достойные последней битвы одежды.
А уже через несколько минут йотун вышагивает из портала в зоне поражения, недалеко от корабля, плавно покачивающегося на помертвевших волнах.
Тишина.
Впрочем, она обманчива. Там, где, казалось бы, всё должно замереть перед ликом пожаловавшей смерти, определённо, весьма людно. Тишина скрывает всё, но магический слух никуда не деть и Локи слышит чужаков в тумане его мира. В основном, это смертные, возомнившие себя спасителями и защитниками Мидгарда, но, среди них, сияют три... Четыре ярких души, окрашенных в королевское золото Асгарда.
- Ну, кто бы сомневался. Милый братец решил пожаловать к началу пирушки? Да и приволок с собой свою королеву... - Сам того не осознавая, Локи облизывается, зелёные глаза загораются мёртвым пламенем, плещущимся в глазницах воинов Хель. Сами черты его, кажется, искажаются, цвет лица бледнеет, сереет и, сейчас, больше всего он похож на собственные кошмарные видения, насланные в сны Громовержца, даже богатые доспехи и плащ теряют блеск, красуются прорехами и ржавчиной. Ему плевать, вряд ли, он даже замечает такие мелочи, подобно голодному хищнику следуя на запах и звук своей жертвы.
Печально-знакомый силуэт с развевающимся плащом и рогатым шлемом сгустком тумана возникает позади спутников Тора, открываясь лишь взгляду последнего. Проявляется и исчезает, чтобы проявиться чуть в стороне. Чуть ближе появляется рыжеволосая Линда, улыбается, манит к себе взмахом руки, и сразу, вновь в стороне, Локи. В голове Тора звучит шепот, так похожий на мёртвый зов воинов Нагльфара. Но зовёт он знакомым голосом, уводит вслед за туманным силуэтом.

- Ты, как обычно, склонен к романтике и вере в сказки. Даже, если они чужие. Эти сказки. Да, братец? -Голос Локи звучит вовсе не призрачно и не где-то на краю сознания. Да и сам Локи материален, пусть и кажется несколько потрёпанным, увитым мороками мёртвого тумана. Так в том не его вина и даже не его умысел. И кто, как не Громовержец, может это понять лучше? Да и браслеты на запястьях, как и сияющая призрачная рана в груди, выглядят вовсе не его воображения плодом.
Лафейсон появляется в проходе, идёт медленно, от входа, скользит кончиками пальцев по спинкам лавок по обе стороны от прохода, осматривается, не глядя на брата вовсе.
- О, кстати, может мне стоит сменить одеяние, братец? Кажется, тут не жалуют доспехи. - Он улыбается, переводит взгляд на брата, а его одежда подёргивается туманом и меняется на глазах. Теперь Локи запросто можно принять за местного настоятеля. Католическая чёрная сутана с белым прямоугольником на шее, идёт ему едва ли не больше, чем привычные зелень и золото. Он, даже, руки складывает в этаком молитвенном жесте перед собой.
- Итак, ты долго и упорно меня искал. Но, пока, безрезультатно и все наши встречи происходили лишь потому, что я тебя находил и появлялся рядом. Но ты был упорен, дорогой брат. Я готов оценить твоё упорство и уступить ему. Особенно, в свете произошедшего. - Со сменой одеяния не изменилось то, что запястья его закованы в призрачные браслеты, а место от раны, всё так же, сияет зеленью Хельхейма.
- Это мы решили. Будем считать, в силу сложившихся обстоятельств, кстати, не моими стараниями случившихся, чтоб ты знал, что ты меня нашёл. Ну, или я сам сдался на волю победителя. Так вот, дорогой брат, ты меня нашёл. А дальше-то что? Исповедаешься? - Лафейсон замирает в шаге от Громовержца, смотрит глаза в глаза.

- Отчего же не принять, братец? Как видишь, нынче бал тут правит Хель, так почему бы не побыть мне её глашатаем для тех, кому пора преклонить колени перед новой хозяйкой? - Локи не стесняется продемонстрировать свои браслеты на запястьях, а после, слушает "исповедь", как соловьиную песню. Лицо его одухотворено счастливой, понимающей улыбкой. И правда, вот-вот, отпустит Громовержцу все грехи, простит и вымолит прощения сам, приведёт за руку пропавшего Одина и будут они жить долго и счастливо...
Вот только, на упоминании Всеотца на бледное лицо набегают тени. Правда, никуда не девается улыбка. Тонкие пальцы соединены перед грудью подушечка к подушечке. В черной сутане Локи кажется ещё тоньше, ещё нереальнее, чем в привычных золотых доспехах. Морок самого себя, не более.
Впрочем, смешки его звучат близко, если и прячется в тенях, как обычно, то, где-то, очень близко. Вероятно, просто за спиной стоит? Или, за левым плечом, как полагается искусителю из этой, местной веры.
Вот только...
Сильные пальцы Одинсона отнюдь не хватают впустую воздух, проходя сквозь шею морока. Нет, они сжимаются на живой, тёплой шее его брата. Перед ним стоит самый настоящий Лафейсон, не спрятавшийся в этот раз ни за какими тенями.
И он смеётся в ответ на грубость, хрипло, радостно, вздёргивает подбородок, пытаясь выиграть себе пару миллиметров свободы, смотрит на брата с какой-то счастливой сумасшедшей искрой во взгляде.
- О, любишь пожёстче, братец? Неужели, и со мной обошёлся бы так же? - Последнюю фразу произносит уже Линда, в которую преображается Хитрец в неуловимое мгновение. Рыжая грива волос, холодные серые глаза и та же усмешка.
- Неужели ты так расстроен, что у нас ничего не вышло? Прости, Тор, в следующий раз приглашу тебя в гости. - Смеётся она и преображается в мёртвого Локи, пачкающего руку брата чёрной кровью.
- Ммм, неужели, тебе не хватало наших ночных встреч? Тебе стоило просто позвать меня... - Мерзкая маска сползает, оставляя Локи обыкновенного, даже, "переодевшегося" обратно в доспехи и плащ.
- Я тоже рад тебя видеть, Тор Одинсон. А теперь, давай поцелуемся? - Почти мурлычет он, тратя остатки дыхания, едва пробивающегося через сжатые пальцы. При этом, сам он даже не пытается сопротивляться, даже рук не поднимает, чтобы попытаться вырваться из железной хватки Громовержца.

О, он с нетерпением почти ждёт, когда же сорвётся его драгоценный братец, никогда не умевший держать себя в руках. По крайней мере, не в присутствии Локи. А уж подержаться за горло или швырнуть Лафейсона от души - это у Тора вообще любимая забава.
Ну, и конечно же, он дожидается предсказанного весьма скоро. Всего-то, и успел сменить, что три ипостаси. Даже не дошёл до любимых тем для подколок, считай, только-только начал.
И вот, он уже летит спиной на алтарь, едва успев охнуть и вцепиться руками в держащую его руку. Это становится традицией между ними. Не иначе. И это настолько смешно, что Локи, действительно, хохочет, едва только его дыхание возвращается к нему после удара об поверхность. О да, Тор умеет швырнуть так, что дух выбивает даже из бога. На его счастье, Локи куда крепче, чем кажется. Мидгардский человечишка, даже с суперспособностями, от такого прикладывания об стол уже не очнулся бы.
А дальше?
О, дальше, любимая забава обоих. Это почти, как секс, только, без проникновения. И Одинсона это, кажется, особенно заводит. Молот. Проклятый молот из звёздного сердца. Локи стонет, закусывает губу, откидываясь и хихикает.
- Мой милый братец, неужели, ты так боишься, что я снова сбегу? Или, предпочитаешь, чтобы партнёр лежал смирно? Мне прикинуться мёртвым, а? Кстати, всё то, что ты говорил Линде, это правда или это такой способ подцепить девочек? - Хихикает он, повернув голову и скосив взгляд на Громовержца. Ну,а  что ещё остаётся, если сдвинуться с места нет ни единой возможности?

Локи наблюдает за ним со счастливой усмешкой. Огонёк какого-то весёлого безумия в его взгляде разгорается всё заметнее. Рваться из-под Мьёльнире он даже не пытается, наоборот, расслабляется, сгибает одну ногу в колене, упираясь стопой в стол, да ещё и руки за голову закидывает, словно собрался прямо тут вздремнуть, насладившись тишиной и покоем.  На брата он, при этом, смотрит с таким насмешливым снисхождением и ожиданием, что удавить его захотелось бы и святому.
- Ммм, а уложил ты меня вот на этот замечательный алтарь зачем? Неужели, грозному Громовержцу наглые смертные давно не приносили жертв? Решил сам себе её принести? Мило. - Локи хихикает, сверкает на Тора зелёным сумасшествием взгляда.
- Ну что же, давай попробуем поиграть в вопросы, братец. Что сейчас происходит, да? Ну, прямо сейчас, я лежу распластанный на алтаре чужого храма, аки жертвенный агнец, прижатый к камню сердцем звезды. - Лафейсон заливается весёлым смехом, но, тут же, закашливается от тяжести, давящей на грудь, и осуждающе косится на Громовержца.
- Ну серьёзно, Одинсон, попробуй использовать голову по назначению. Нет, не для еды, по другому назначению. И не для выбивания дверей лбом. Подумай. Ну или, хотя бы, попробуй это сделать. Поверь мне, тебе может понравиться. Мозги забавно щекочут череп изнутри, когда шевелишь ими. Так вот, твой же молот очень магический и не приемлет чужую злую магию. Как же, тогда, вокруг продолжает твориться это милейшее непотребство, если его гипотетический виновник прижат Мьёльниром, а? Сам посуди, иллюзии не развеялись, мир во всём мире не настал. Да и украшения подобного вида, - Локи встряхнул руками, ненадолго высвободив их из-под головы и, тут же, вернув обратно. - Я никогда не предпочитал. Эта тема не из моих предпочтений. И, Тор... Надеюсь, слово "гипотетический" тебе знакомо и разъяснений не требуется, как и убеждений в том, что это не было страшным оскорблением наследнику трона? - Йотун ухмыляется от уха и до уха, повернув голову и наблюдая за своим надсмотрщиком.
- О, кстати, братец, ответь-ка и ты на вопрос. Давно ты мечтал положить на меня свой молот?

Отредактировано Loki Laufeyson (2018-05-09 23:40:32)

Локи так откровенно смеётся в лицо брату, что всерьёз рискует получить, как минимум, в глаз. Он и получает. Когда сильная рука сгребает его и приподнимает, становится тяжело дышать - молот никуда не девается и, если для Тора он, как пушинка, то на Локи давит с удвоенной силой, выбивая воздух из лёгких и грозя сломать рёбра просто за то, что жертва посмела приподняться. Впрочем, йотун не позволяет себе даже надломить улыбку, будто прилипшую к его лицу. И смотрит. Смотрит таким незнакомым ранее взглядом, полным плещущегося на дне зелени насмешливого безумия.
Когда рука Громовержца разжимается и Лафейсон прикладывается об алтарь спиной и затылком, впору застонать. Но он лишь смаргивает и позволяет себе стереть улыбку. На мгновение. Чтобы поймать открытым ртом воздух, выдавая с головой своё состояние, жадно глотнуть его и облизаться.
А после...
После, его лицо, вновь, озаряет насмешка, довольная, высокомерная, абсолютно бесстрашная перед яростью бога грома.
- Подмога? Норны упаси от такой подмоги. Разве не ты плакал на весь Мидгард, призывая потерянного брата? О, как искренне ты излил мне душу, Одинсон. Линде. И я пришёл, приняв сердцем эти признания. Так что же теперь прикидываешься, будто ничего не было?  Мне послышалось или ты так вешал на уши прекрасной девы лапшу, чтобы забраться к ней под юбку? - Локи, снова, облизывается, переводит сбившееся дыхание и, будто, назло Тору, опять закидывает руки за голову, возится, устраиваясь поудобнее, насколько, это вообще возможно в его положении.
- Ты мне уже помог, Одинсон. Именно там, в Свартальфахейме, про который так не хочешь слышать. Когда бросил. Хотя, не мне, конечно. Другой. И тут... - Локи высвободил руку и поднял указательный палец вверх, будто профессор, читающий лекцию тупому студенту,а  не пленник, прижатый к алтарю неподъёмным молотом.
- Тут мы подходим к сути твоего вопроса. С одной стороны. А с другой... С чего бы мне вообще что-то тебе объяснять, если ты неспособен сложить два плюс два, а? Ты же в курсе пророчества и знаешь, кому принадлежит тот милейший кораблик, братец. Или правда веришь, что, даже, Она у меня на посылках? Или, ты считаешь, что для Неё большая тайна - твои страхи и внутренние чудовища? Или... - Лафейсон делает просто каноничную театральную паузу, суживает глаза, внимательно глядя в лицо Громовержцу. Облизывает губы и продолжает:
- Ты побродил по туману, повоевал с чудищами, а слона-то и не приметил? Там кораблик такой замечательный на пристани качается, дорогой братец. Сходи, посмотри. - Он расплывается в усмешке и хихикает, довольный тем, как бесится брат. Самого Локи давно не задевают попытки Тора оскорбить. Слабоват его брат в искусстве слова, чтобы суметь так запросто оскорбить бога лжи.

Отредактировано Loki Laufeyson (2018-05-10 06:57:52)

О, Локи совсем не нужна рука, чтобы встать самому. Ему вообще, давно уже, не нужны ничьи руки помощи, он поднимается раз за разом сам, не завися ни от чьей милости и помощи.
Но, разве Тор, хоть когда-нибудь, спрашивал его самого, чего же он хочет? Нет, всегда делал по-своему, искренне считая, что знает, как нужно, как должно и как хочется его брату.
И Лафейсон встаёт, позволяя себя дёрнуть. Не вырываться же. Впрочем, предплечье Громовержца он, демонстративно, не сжимает пальцами, оставляя руку совершенно расслабленной.
По большому счёту, он и вовсе не ожидал столь скорой смены гнева на милость и, даже, совсем немного, разочарован этим фактом. Хотелось ещё подразнить драгоценного братца, подлить масла в огонь, разжигая его бешеную ярость. Пусть бы посверкали кругом молнии, в тумане это было бы очень эффектно. Да и Хель полезно осознать степень опасности. И потом, разве он сам, бедный, лишённый свободы, бог обмана, не заслужил персональный фейерверк в честь своего длинного языка и ядовитой натуры?
Он отряхивается и оправляет одежду привычными жестами, скорее, для восстановления душевного равновесия. И никуда не спешит. Пусть не так, как хотелось бы, но ведь можно довести Тора и другими способами.
- Союз? Теперь это так называется, Одинсон? Примерно такой же союз, как у нас с тобой тогда, когда ты вёл меня в наморднике в Асгард. Кажется, со стороны, кто-нибудь тоже мог назвать это союзом. Я же добровольно держал капсулу с тессерактом, да? Или ты много слышал о тех, с кем Хель торговалась за их жизнь? Я, конечно, бог хитрости, но, боюсь, даже мне нечего было бы ей предложить. Не находишь? Она бы и так получила в полную власть мою душу и мою магию, просто забрав меня себе. Ах да, у нас же игра: Локи, всегда, виноват. Я забыл, прости, братец. - Йотун смеётся, наблюдая за братом довольным издевательским взглядом.
- Ах, ты так благороден, почти-царь. Хочешь вырвать из её рук поводок, ведущий к моему ошейнику, да? Как заботливо, как это мило.  А не боишься, что ты слабее её? Давай сложим два и два. Ты меня не победил, а она победила. Значит, она сильнее тебя, раз ты слабее меня. И будет у Неё два замечательных цепных пёсика. Колдовской и просто сильный. Что же, идём. Мне очень интересно посмотреть на эту великую битву. - Хихиканье Локи, вновь, отдаётся непривычным сумасшествием в голосе. Сам он отталкивается от алтаря, который подпирал бёдрами, неторопливо дефилирует мимо Тора, тягуче, медово ему улыбнувшись вскользь и идёт к выходу. Он, будто, никуда не спешит. Плащ оборванной тряпкой стелется следом, вокруг Лафейсона уже можно заметить едва-видное слабое зеленоватое свечение, что сопровождает всех мертвяков Хозяйки.
Оказавшись снаружи, Локи смутным силуэтом мелькает в густом тумане, погружается в него, как в сумеречные воды.

Локи скользит впереди призраком, полупрозрачной зеленоватой тенью, чьих шагов и дыхания не слышно совершенно. Он, будто глубоководная рыба у самого дна океана, скрывается в сумерках тумана, чтобы возникнуть уже, где-нибудь, сбоку. Ощущение от него такое, будто, и не живой и вполне материальный йотун рядом, а морок, скорбный дух неупокоенного возник перед Тором.
Такие же молчаливые силуэты "мертвецов" он обходит аккуратно и, кажется, вовсе не интересует их, как, если бы, был для них своим. А может, и есть. На тревожный зов брата Лафейсон не отзывается, лишь притормаживает всякий раз, позволяя туману расступиться, дожидаясь, пока Громовержец заметит его и догонит. И, тут же, вновь тает в молочных волнах.
Лишь тогда, когда вскрик Тора привлекает смертных, поражённых отравой тумана, когда они кидаются на него, когда кругом рассыпаются жгучие искры небесного пламени, Локи останавливается, проявляется четче, наблюдает со странной, голодной усмешкой, будто, подумывает, не присоединиться ли к нападающим? Или, смеётся над испугом брата? Кормится его растерянностью?
Пока он стоит, вокруг расцветают синие цветы, ползут по плащу, собираются вокруг ног, расцветают целым букетом в солнечном сплетении, куда, когда-то, пришёлся вражеский удар.
Локи улыбается шальной, сумасшедшей улыбкой, осознавая причины появления этой внезапной клумбы.
Хель.
Госпожа явилась в Мидгард.
Пока он ждёт Одинсона, синие цветы заползают вверх по плащу, обвивают запястья поверх браслетов. Йотун стряхивает их с досадой, безжалостно обрывает букет с груди.
- Что ты кричишь тут? Хочешь созвать всех мертвецов? Или, испугался парочки одержимых, братец? - Зелёные глаза, кажется, начинают светиться в туманных сумерках.
- А меня не боишься, Одинсон? Вдруг в глотку вцеплюсь клыками. Я же, тоже, Её пешка, мертвец в мире живых. Знаешь, этот туман довольно ядовит. Ещё немного, и сам ты начнёшь желать крови живых. Если доживёшь. А то ведь... Брат-зомби, и при жизни-то бивший тебя не раз, может оборвать твоё божественное бессмертие. И молот не спасёт. - Даже голос Локи кажется иным. Шепчущим, хриплым. Ядовитым каким-то особым ядом, не привычным Тору, тем, что так похож на огненно-ледяной угар забытья, в котором юный (тогда ещё) бог пребывал много веков назад, получив отравленную царапину в бою. Этот голос, тон, интонации совершенно чужие, незнакомые Громовержцу.

Вот именно это выражение лица Сиятельного он знает слишком хорошо. И слишком ненавидит.
Чёртова жалость, пополам с этими его братскими замашками.
Локи готов поспорить, что почти слышит дурацкие мысли Тора, его самобичевание, его жажду всё вернуть, повернуть вспять, добиться своего, искупить. Короче, в лучших традициях всех его идиотских поступков. Сначала наломает дров, а после бегает, всех спасает и жертвует собой.
Бесит.
Наверное, в нём, сейчас, говорит уже не собственная душа, а мёртвый яд тумана, разлившийся по венам, ползущий щекоткой под кожей, просочившийся в каждую пору, напитавший волосы. Локи кажется, что, открой он рот и яд закапает с языка, с, вдруг удлинившихся клыков, с заострившегося и раздвоившегося языка. Он сглатывает и самым кончиком языка ощупывает свои зубы, убеждаясь сразу в двух ошибках. Всё по-прежнему.
Но яд...
Мёртвый яд, что он когда-то выводил из жил Громовержца собственным живым теплом и созданным противоядием, теперь напитывает всё его тело, наполняет, как губку, упавшую в лужу, отравляет, мутит сознание и, кажется, сочится из глаз.
И Локи передёргивает плечами, резким движением скидывает с себя обжигающе-живую руку.
Смеётся в участливое лицо Тора.
- Страшно? Это мне-то страшно, Одинсон? - Смех его перекатывается, расцветает, превращается в хохот. Йотун, вдруг. вскидывает руку и упирается растопыренной пятернёй в грудь брата, надавливает и, кажется, невидимые звериные когти прошивают доспех, впиваются ледяными лезвиями в грудь,  стремятся добраться до горячего, бьющегося сердца.
- А что такое страх, Одинсон? - Шипящим шепотом интересуется Локи, неотрывно глядя в глаза Тору зелёным, мёртвым пламенем.
- Ты знаешь, что есть страх, мой милый, живой братик? Кажется мне, что это ты боишься. - Он по-звериному тянет носом у самой щеки Громовержца, облизывается, вновь смеётся, скалится, примеряясь, будто собирается впиться зубами в глотку.

Пожалуй, он, действительно, перегнул палку с шутками. И теперь, всерьёз рискует быть поколоченным. Тор никогда не понимал его шуток. Всё, что было чуть сложнее пошлого бородатого анекдота, воспринималось братом, либо всерьёз, либо оскорблением. Оба варианта были для Локи, обычно, не самыми благополучными в своём исходе.
Перед Тором, сейчас, и впрямь, вовсе не Локи, а лишь морок, навешенный поверх одного из местных недозомби, который так вовремя попался на глаза Хитрецу в тумане. А уж подменить себя им не составило труда. Можно, конечно, было обойтись и простым мороком, но, тогда ведь, любое неосторожное движение и, наученный горьким опытом, Громовержец раскусил бы его в два счёта.
Всего ожидал Лафейсон. Удара. Того, что Тор отшатнётся или оттолкнёт. Того, что попытается вытрясти дурь из брата. Да мало ли чего.
Но только не вот этого.
Бедный мидгардец, казалось, даже очнулся от влияния ядовитого тумана, задёргался в мощных ручищах бога грома, жалобно захныкал.
А Локи расхохотался, сломавшись, не выдержав такой нагрузки на свою тонкую душевную организацию, чуть не лопнул, пытаясь сдержать смех.
- О норны, Тор! - Сквозь слёзы простонал он, пытаясь хватануть открытым ртом воздух, переводя дыхание от хохота и, вновь, заливаясь.
- Да отпусти ты беднягу, брат мой заботливый. А то, кажется, даже он уже очнулся от наваждения хельхеймского тумана. - На всякий случай, йотун переместился чуть в сторону, ближе к левой руке аса, дабы не оказаться на прямой линии атаки. А то, мало ли, кто этих нервных наследников трона разберёт? Как кинет в него мидгардцем...
- Неужто, ты думаешь, что бог Хитрости, бог обмана и магии так просто поддастся наваждению? Я, конечно, на крючке у Госпожи Хельхейма, но, пока ещё, жив и сил не лишился. Я не жалкий смертный, Тор, так просто меня это не съест. - Хихикнул он, постаравшись казаться как можно более дружелюбным и менее язвительным.

Локи успевает успокоиться и за истерикой братца наблюдает со скептически выгнутой бровью. Наверное, ему стоило бы обидеться на вот эти все вещи. На крысу. На уточнение про собственную бесчувственность. И, особенно, на уверенность Тора в том, что у него, Локи, всё отлично. И спасение ему не требуется, а демонстрация была просто злой шуткой.
Значит, Одинсон, ты считаешь, что я пошутил? Снова?
Йотун со смесью злости и разочарования усмехается.
— Извини, для крысы и бабочки я сейчас несколько ослаблен. Чем мельче объект, тем больше требуется сил для превращения в него. Мне мешают браслеты. И это... — Он тыкает пальцем в собственное солнечное сплетение, из которого продолжают вырастать новые цветы, срываемые раз за разом, но более упорные, чем любые сорняки в мире живых.
— Что же, идём, Одинсон. — Выдаёт он официально и холодно, беря себя в руки. Проходит мимо и скрывается силуэтом в тумане. Впрочем, при желании, Тор может легко следовать, не теряя Локи из виду.
— Значит, брат, ты считаешь это очередной злой шуткой? — Выдаёт он через несколько минут пути, когда перед взором, наконец, начинают проступать смутные силуэты мачт неподалёку.
— Что же, пусть будет по-твоему. Можешь верить в это всем сердцем. Теперь, все равно. Особенно, когда оба мы, через несколько часов, именно такими чудовищами и станем, если не сможем решить проблему тумана и его владелицы. Сейчас мы в зоне власти Хельхейма. Хельхейм сам пришел сюда. Этот туман — не проклятие и не магия.  Это проявление мира мёртвых. И уйдёт он только вместе с Нагльфаром. Не думаешь же ты, что попав в мир мертвецов, останешься непричастен? Тут можно быть или своим, или жертвой. Хотя, тебе и выбора не оставят. Так уж работает механизм этого мира. Который, кстати, создал твой отец. Но ничего, пока есть время, братец. Можешь осмотреться в моём будущем доме. Хоть знать будешь, где твой брат обитает.

Локи болтает просто потому, что хочется. Здесь, в сыром тумане, несущем запах тления, тоски и вечного "никогда", хочется слышать самого себя, пусть даже, собеседник не отвечает. Но, раз уж этот собеседник, чисто теоретически, есть и тащится, где-то, позади, то проще вести с ним диалог, который и не диалог вовсе.
Неизвестно Лафейсону, что то, что он уже озвучил, Тор считает выданными тайнами. И где только тайны нашел? Вроде, и браслеты, и рана йотуном не скрываются, да и о туманах Хельхейма знает любой, кто хоть немного времени уделял учёбе в их очень далёком детстве.
По большому счёту, Хитрецу, даже, ответы не нужны. Ему плевать, слышат ли его, хотят ли ему отвечать, думают ли над его словами. Не будь тут Тора, он общался бы с туманом, с невидимыми мёртвыми стражами, подобно глубоководным рыбам, скрывающимся в густой пелене, с пока-не-явившейся дочерью, а то, и вовсе, с этим дурацким мирком.
И только смех Громовержца заставляет Лафейсона сбиться с мысли, споткнуться об собственную болтовню. Он успевает ещё обернуться через плечо, чтобы едко поинтересоваться у брата, что же такого смешного тот услышал в его словах. Или, быть может, усмотрел в окружающем пейзаже? Хотя, тут же и не усмотришь ничего этакого, кроме смутных теней, да стылого зелёного марева.
Локи не успевает задать свой вопрос, вздрагивает от цепких жёстких пальцев на локте, непонимающе смотрит на них, кажется, даже вопрос пропускает мимо ушей. Он, будто, просыпается от транса, в коем был всё то время, что шёл чуть впереди, исполняя роль проводника.
- Что, прости? - Роняет Лафейсон тихим вкрадчивым голосом. И медленно поднимает на Тора взгляд. Зелёные, горящие пламенем Хельхейма и совершенно неживые глаза, будто, подёрнутые серым пеплом глубоко внутри. Его образ, вновь, плывёт и двоится, накладывается проекция мёртвого принца, что являлся в сны своего старшего брата, но что-то точно указывает на то, что теперь это не игры самого Локи, не миражи и наваждения, а влияние тумана, приближающегося к ним сердца этого проклятия, обрушившегося на Мидгард столь внезапно.
- Ты о чем, Одинсон? К какой мысли мне следует привыкать?