О некоторых вещах не хочется говорить: ты их просто делаешь и стараешься забыть, молчать, не вспоминать, но кто-то их должен делать. Приблизительно так выглядит война и все события на ней, их хочется вспоминать по минимуму, о них не хочется рассказывать, не хочется делиться и жить в том, что случилось там, но когда вся жизнь похожа на войну. Раньше Стивен думал, что его путь разделился на "до" и "после" в момент эксперимента, потому что он сначала не имел возможности как-то влиять на мир, а сыворотка дала такую возможность. Потом ему показалось, что точка переместилась на разморозку, дескать, было прошлое, а теперь вот оно будущее, где он застрял, не понимая, как можно вписаться в настоящее.
Теперь же Ролджерс даже не знал, как оценить всё правильнее, его уже не первый год преследовало чувство временности, как будто все должно поменяться, наверное, так ощущали себя люди, творящие революции в странах, и оно вроде как поменялось, пусть трудно было сказать, в худшую или лучшую сторону. Но чувство никуда не делось. Ему постоянно говорили про дом, и Стив часто просыпался с одной простой мыслью: "Хочу домой". Она же появлялась в голове в моменты трудностей, принятия важных решений, наивысшего напряжения. Он думал, хмурился, что-то делал, а в голове билось это - хочу домой.
На вопрос, где же этот чертов дом находится, ответа не нашлось ни разу, Стив даже посетил то место, где жил в Бруклине до того, как уйти на войну, его душу встревожили воспоминания, но больше ничего. Потому что дом нет. Этими переживаниями он ни с кем не делился, но порой, когда Ведьма смотрела на него очень пристально, ему казалось, что она знает все и обо всех. Конечно, он понимал, что это не так, и у нее самой достаточно проблем и неопределенностей, чтоб влезть в чужие и все понять, у них у всех было все сложно.
- Кофе с молоком.
- Капучино?
- Да... И круассан. И вот это еще.
- Вам с собой?
- Да, - Стив помедлил, вдохнул, выдохнул, - два кофе. И два круассана. Всего два, - милая девушка в маленькой кофейне, больше напоминавшей закуток, улыбнулась ему и кивнула. Стив как-то грустно, как умел, улыбнулся в ответ. Он адекватно оценивал свои силы, он был очень голоден и знал, что если его визави откажется от еды, то он сам справится. Роджерс был очень голодным.
Он прекрасно помнил то чувство, которое возникло, когда впервые увидел Тони Старка. Это был восторг, предвкушение, надежда и разочарование. Тот же разворот плеч, тот же прищур, тот же насмешливый взгляд - Стиву казалось, что к нему приближается Говард, что вот он, человек из прошлого, из его жизни, его друг, товарищ, соратник. Каким бы Старк ни был в то время, что бы о нем ни говорили, Роджерс относился к числу тех, кто восхищался ученым, его талантом и им самим как личности. Специфической, своеобразной, но очаровательной.
Но это был не Говард, а его сын. С ходу он оказался вредным засранцем, конечно, харизматичным и очаровательным, как и старший Старк, но Роджерс был готов его вкинуть через иллюминатор вниз, чтоб он проветрился в полете, настолько Тони умел бесить и выводить из себя даже таких спокойных обычно людей как Роджерс.
Нет, потом они подружились, и это было сверх командной или парной работы, где они прикрывали друг друга. Тони оказался куда талантливее, умнее и приятнее, чем почему-то хотел создать впечатление о себе, Стив перестал в нём видеть Говарда и нашел индивидуальное, свое. Да, он действительно привязался к этому антогонисту современного общества, которые не стеснялся каких-либо пороков, но стремился скрывать то, что Роджерс воспринимал как самые важные проявления человеческих чувств.
Ему порой было сложно со Старком. Точнее, ему всегда было сложно со Старком, и это он не обсуждал даже - особенно - со Вдовой, и уж тем более с самим Тони. Наверное, неумение Стива говорить и озвучивать мысли, неумение это делать, тоже сыграло не малую роль. Он был скрытным с самого детства, потому что жил в тяжелые времена, когда некому было слушать о его проблемах, когда они никого не волновали, и это было лишено всякого смысла. Жаловаться глупо, стоило делать что-то, чтоб справляться. И Роджерс справлялся, так длилось по сей день.
Они не виделись несколько долгих месяцев.
Стив следил за жизнью Старка, это было не трудно, учитывая его публичность, потому знал, что тот жив и здоров, занимается делами, и он ни разу не прибегнул к средству экстренной связи, значит, все окей. Было до недавнего времени, пока телефон не высветил его имя. Роджерс тогда был занят, находясь в логове арабских террористов, но не мог же он проигнорировать такой звонок. Так и пришлось зажать шею одного из боевиков ногами и слушать, что Старк ему говорит и в чем обвиняет, но когда тот повторил одну и ту же фразу в третий раз, Стив заподозрил неладное, проанализировал тембр голоса и расстановку пауз в предложении и сделал ясный вывод. Предложение встретиться казалось здравым.
И вот неприметная гостиница в неприметном квартале Парижа. Стив в неприметной кепке с прямым козырьком и логотипом "Нью Эра", свободных спортивных штанах и свободной толстовке, как будто он едет куда-то на площадку KotD выяснять отношения с таким же парнем путем наиболее остроумных шуток про родственников, в частности матерей. Бороду Роджерс тоже никуда не дел, а в нужный номер предпочел влезть через окно, не светясь в холле и перед чьими-то глазами.
Он просочился внутрь, закрыл окно и прошел вперед мимо кровати на выход через дверь, которая вела в холл номера, где на диване и обнаружился Старк. Не надо было обладать тонки нюхом, чтоб понять, что тот пил что-то алкогольное.
- Надеюсь, ты еще трезв, - Стив по пути надавил рукой на кресло и протащил его по полу, ставя напротив дивана. Между ними был столик с бутылкой коньяка, а теперь ещё двумя стаканчиками кофе и пакетом с круассанами. Роджерс сел, снял кепку и оглядел Старка, пытаясь отметить наличие каких-либо повреждений скорее по привычке. Но нельзя было сказать, что тот выглядел здоровым, бодрым и довольным. И Стив был готов к нелегкому разговору.
