[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]- Я здесь.
Ждать отклика долго не пришлось. Впрочем, как и обычно – Хогун неизменно оказывался поблизости, если только сам не стоял в карауле или не уходил по какому-то важному делу. Или не оставался в одиночестве, упражняясь в каллиграфии, пока застенчивые рассветные лучи солнца скользили по его лицу.
Освещаемый огнем воин возник из темноты, будто призрак из древних легенд, и бесшумно приблизился. Ходил он и впрямь, не издавая ни звука, ни шороха, даже если нужно было пройти по сваленному скопищу сухого хвороста или жухлых листьев.
Тонкокостным изящным юношей, как его брат, ван никогда не был; крепкий, невысокого роста, он хоть и уступал асам в мощи и ширине плеч, но грацией не обладал. Оттого еще более удивительным казалось то, как этому воину, скромному и спокойному человеку, многое давалось с такой легкостью. Например, пройти сквозь прижимающиеся друг к другу от холода тела так, чтобы никто не повел и ухом. Или, зацепившись за край кровли, взобраться на ветхую крышу освещаемой луной землянки, пока она не успела издать и вздоха. То ли дело было в неком физическом самообладании, то ли в пройденной жизненной школе – неясно.
Ясно было другое. Подобная изнуряющая походная жизнь была для самого угрюмого члена Воинственной троицы как вода для рыбы. Здесь выглядел он так же уместно, как в скромных, тонущих в уютных сумерках, продуманных до мелочей стенах своего ванахеймского дома. Однако даже среди «своих» держался Хогун сурово и обособленно, далеко и надолго не покидал отправленного в ссылку принца, никогда не живописал ни боев, ни подвигов, редко вел пространные разговоры, да и вообще предпочитал хранить молчание.

… Облюбованный золотоволосым юношей пятачок с очагом за время их остановки уже успел превратиться в место для бесед вояк. Самой животрепещущей темой была погода. Второй после нее – дальнейшее передвижение. Третья – женщины. Ваны прекрасным полом не гнушались, своих дородных женщин почитали как богинь, соперничали в количестве детей, а таимые под платьями прелести называли сокровищами. Ну а в дождливое время, когда вокруг одна только липкая грязь, сырость и девственно-робкий, холодный свет звезд, такие разговоры могли согреть ни одну душу.
Если же все три темы исчерпывались, то здесь попросту молчали. Но сейчас кроме них двоих, принца и его мрачного друга, у очага никого не было.

В руках у Хогуна была охапка поленьев, и, осторожно склонившись над огнем, словно над спящим приятелем, с которым вана связывала давняя и крепкая дружба, он принялся хлопотать у очага. Если, конечно, так можно назвать сдержанные аккуратные движения воина.
Разбуженное свеженькими бревнами пламя теперь отбрасывало на лицо ванира тень, похожую на забрало шлема, на стены холодного тренировочного зала - дрожащее мерцание.
Прошло не больше минуты, когда Хогун, закончив, поднял стоящую поодаль чашу с густой похлебкой (в его спокойных глазах мелькнуло одобрение) и протянул юноше.
- Поешь, - тихо сказал он, садясь рядом и оправляя плащ-дождевик, серый, залатанный как у скитальца. - Нам скоро идти. Голодный волк не сражается, а только кухню стережет.

Отредактировано Hogun (2018-06-06 20:37:02)

[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]Самое скверное, что могло застигнуть врасплох любого в такую погоду, от деревенского мальчонки до отшельника, от воина до героя-любовника, отправившегося ночью в хижину к чужой жене – это сырость. Осенняя сырость была беспощаднее хищного зверя. По ее пятам следовал холод и озноб, пробирающий до кости, а потом начинались разного рода недуги, которые в походе усугублялись и почти не поддавались лечению.
Вот почему почти сразу же, как только сын Одина засопел, его товарищ направился к циновкам, на которых Громовержец сейчас спал сном младенца, лицом вниз, вытянув босые ноги.

Мужчина окинул принца хмурым взглядом. Держи ноги в тепле – наказ, который знает в Ванахейме каждый ребенок. Холодные, не укрытые ноги – мишень для слякоти, и по ней она ударяет в первую очередь. Знать это должен каждый, кто покинул дом бессрочно, и чья постель оказывается там, где выдалось сегодня уснуть. 
Хогун глубоко вздохнул. Нет, он не устал, даже выспался и как раз пробудился за несколько мгновений до возвращения Тора с дежурства. Вздох, слетевший с его сомкнутых губ, был наполнен досадой. Ему хотелось бы, чтобы дорогой друг не терпел неудобств в Царстве, что славится теплом плодородной земли, чтобы, вместо ночлега в холодной зале, он вкушал его дары и радовался его гостеприимству. Чтобы отдыхал, а не перебивался в пути. Чтобы дыхание его было ровным и спокойным, а не дрожащим от холода.
Кажется, юноша во сне забормотал, и время от времени стал негромко похмыкивать. 

… Затрещало полено. Неяркое, чуть поднявшееся в очаге пламя ударило своим светом в темные, непроглядные глаза вана, устремленные на будущего короля и похожие сейчас на отполированные агаты. Затем мужчина склонился над ним, укутывая ноги в сухую ткань, оставшуюся от предыдущего ночлежника.
Крепкие сильные руки ванира поднялись по мускулистым, атлетически слаженным икрам и бокам, похлопали по ягодицам, спине и плечам, проверяя одежду (так добрый друг после боя ищет на ничком рухнувшем теле смертельные раны, которые мог не заметить).
Он не улыбнулся, не выразил удовлетворения, даже не моргнул, и, прежде чем укрыть спящего приятеля шерстяным покрывалом, вновь длительно поглядел на него.
Дождь между тем снаружи начался вновь, начал усиливаться. Черный, неподвижный, укутанный в плащ, склоненный над другом воин осел рядом, на соседнюю циновку. Невозмутимый страж очага превратился в стража сна и покоя.
Потом он откинулся на спину, слушая трещащий огонь, тихий храп и стучащий по крыше ветер.

- Война и правление Одина породило много чудовищ и уродливых существ, - шепчущий голос, который послышался совсем рядом с Тором, принадлежал почти подростку, чумазому от грязи и копоти. - Вражда между ванами и асами всегда будет свежей, как будто началась только вчера.
Одет он был, как и все в отряде, ничем не отличался, разве что слишком гладким, как шелковая бумага, молодым лицом. Стоя рядом с златоволосым юношей, он смотрел вперед, краешком глаза со зловредной искоркой уставившись на… аса? Или на разлитую по траве кровь, которая, когда пройдет время, как следует напитавшись ненавистью и болью, даст всходы и плоды. Но это будут кровавые плоды.
Парень презрительно и дерзко хмыкнул, сплюнул под ноги, а когда вновь послышалась возня, отозвался на имя Чен и скоро исчез в толпе.

На плечо асгардского принца легла чья-то заботливая рука. Это был молчаливый сдержанный Хогун, на которого все произошедшее, казалось, не произвело никакого впечатления, хотя не было человека справедливее, способнее к состраданию. Он всегда дорожил жизненной силой, умел развидеть в недоброжелателе заблудшую овцу (в Локи – спесивое великовозрастное дитя) и мерил извилистые повороты течения жизни философским взглядом. Сейчас же складывалось впечатление, что происходящее было для вана делом обычным, приевшимся, что Хогун многотерпеливо мирился с тем, что стало с его некогда сплоченным, единым, великим народом. Гордым, полным духа яростной брани, имеющем право на власть, на царствие, на устланный шкурами каменный трон, с которого можно править слабыми.
Но он никого не винил… Или хорошо скрывал обвинения… Чем больше наша боль, тем суровее сердце.
На секунду он нахмурился, словно мужчине показалось, что этого паренька он впервые видит, однако, овладевающие в этот момент другом чувства занимали его гораздо больше.
- Возьми вот это, надень, - ванир нагнулся и поднял с земли плетеную шляпу с острым конусом; местные занимались в таких земледелием, нередко прятались от дождя, солнца и перезрелых плодов, грозящих упасть прямо на голову. Отряхнув ее парой хлопков, мужчина протянул шляпу товарищу. – Спрячь волосы. Если пойдем дальше, тебе лучше не быть таким приметным.
Похоже, ванир беспокоился, что появление аса в этих краях разбудит страшную угрозу. Многие из тех, против кого они сражались, спят и видят, можно сказать, считают целью своей жизни, встретить асгардца и воткнуть нож ему в сердце. До этой минуты сам Хогун никогда не видел истинных масштабов их ненависти, которая поднимается во весь рост только в присутствии заклятого врага, асов. Невозможно представить, что они могли бы сделать, окажись их смертоносный рой один на один с принцем Асгарда.

Со стороны послышался окрик.
Ваны в отряде представляли собой превосходную почтовую службу – скорость, с которой они передавали друг другу сообщения – хоть в зной, хоть в кромешную темноту сквозь серые кисеи ливня – почти на любые расстояния, была завидной. Вот и сейчас до приятелей донеслось: там еще один, похоже, у него заложник.
Скоро выяснилось, что, и в самом деле, в заброшенном сарае неподалеку находился еще один человек из тех, кого отряд называл своим противником в этой междоусобице. Кто-то из воинов предположил, что именно тут они все и прятались, пережидая дождливую ночь. Больше никто ничего не знал, только одно: из землянки доносился громкий плач ребенка, нарушаемый грозным голосом, сыплющим страшными проклятиями, обещающим немедленную расправу над невинным, если отряд не отступит, а ему не дадут уйти без преследования прямо сейчас.
Похоже, этот не хотел умирать по примеру своих товарищей.
[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]

Все это время Хогун стоял рядом и наблюдал за тем, как командиры выносят решение, отказываясь даже прислушаться к словам Громовержца. Так уж распорядились норны или кто там отвечает за судьбу, что изрядную часть времени ванир проводил бок о бок с Тором, молчаливо стоя поодаль, чтобы в нужный момент воззвать к его разуму, предостеречь от попадания в какую-нибудь  передрягу. Но еще никогда его сердце, сокрытое под суровой невозмутимой наружностью, было не стеснено от тревоги так сильно.
Он видел отчаянье, мелькавшее в небесно-голубых глазах принца, время от времени скрываемых под конусовой шляпой, по которой щелкали капли скудного дождя, и выбивающимися из-под нее золотыми прядями, такими светлыми, чужими среди вороных засаленных голов; видел непонимание, смятение, страшную досаду; видел застывшие и словно навсегда отпечатавшиеся в них силуэты мертвых.
Сильнее сына Одина – ни духом, ни телом – ван не знал никого. Мертвецами его не удивишь. Он сам умеючи и беззастенчиво много раз отправлял к праотцам тех, кто этого заслуживал. Но то, что происходило сейчас в Ванахейме, было, возможно, для него совершенно чужим. Хогун вспомнил себя, впервые оказавшегося среди асов. Тогда он часто испытывал ужас, хотя и по другим поводам. Афефе однажды сказал, задувая пламя свечи, что двум мирам сложно понять друг друга, потому что они говорят чем угодно, но не сердцами.

- Подожди, - вдруг сказал ван и прошел вперед, между двумя стиснутыми плечами тех, кто уже успел встать в первом ряду тесного кольца, сжимающего вокруг места, где военачальники все еще принимали решение.
Затем он окликнул командира, подошел к нему, чуть склонил голову и что-то сказал. В это же мгновение черная бровь Тоси изогнулась, как занесенный клинок ятагана.
Он тоже что-то пробурчал. Хогун коротко ответил. И разговор закончился.
После этого ванир выпрямился, задержал темный взгляд на Громовержце и обратился к кому-то из отряда:
- Мне нужна роба монаха и два рисовых колобка.
- Что? – рядовой недоуменно покосился на командиров.
Ответ был простой:
- Делай, что говорят.

И одежда жреца, и лепешки из риса отыскались очень быстро, так что уже скоро Хогун разоружился и отдал снятый меч Тору; молча, не мешкая, то ли опасаясь, что тот захочет отговорить его от этой затеи, то ли допуская мысль, что пылкий, все еще пребывающий в оцепенении от увиденного друг примется рваться сменить его в этой роли.
Собравшиеся затихли, когда ван с непроницаемым видом, взяв в руку пиалу с двумя белоснежными колобками, направился ко входу в сарай.
- Ну все, овечке – вертел, - прыснул вновь возникший рядом с Громовержцем паренек по имени Чен, и было непонятно, кого именно он имеет в виду. Только живые глаза мальца светились злым умом.

… Из постройки доносились крики, нешуточные угрозы и надрывный плач маленького ребенка. Державший заложника мужчина, похоже, услышал чьи-то шаги и громко заорал, чтобы никто не осмелился даже близко к ним подступить.
К счастью, двери у землянки не было, так что еще на подходе ван смог разглядеть того, с кем имел дело – щуплого человека с жиденькими волосами на плешивой голове.
- Я монах, принес еды для ребенка, - спокойно произнес он, на мгновение останавливаясь и отводя одну руку в сторону, как бы показывая, что оружия при нем нет и волноваться вовсе не о чем. – Вот, два рисовых колобка.
Когда он вошел, снаружи повисла недолгая тишина, которую вскоре прервал истошный вопль и звук удара.
Несколько секунд – и наружу вывалилось двое мужчин. Один лежал без чувств, но живой и невредимый, а рядом с ним, держа на руках глазеющего по сторонам малыша, стоял хмурый невозмутимый Хогун, только, кажется, не очень радостный от своей временной ноши.
[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]

Отредактировано Hogun (2018-06-08 18:14:08)

Хогун за ним не пошел. Хогун, который все это время был рядом, тенью сопровождая старшего принца, тот невозмутимый Хогун, который в бою не отставал и умел появиться в нужный момент, чтобы, оказавшись с другом спиной к спине, несколькими ударами булавы сразить врага, в этот раз не отправился следом. Никого не было. Тор оказался наедине со всем этим ужасом, с доносящимися время от времени криками, что будоражили даже неподвижную водную гладь.

Лишь спустя время качнулся высокий куст, раздвинулись сухие ветви, и к берегу вышел ванир. Руки и плащ-дождевик Хогуна блестели от крови, словно он был одет в красное.
Черные глаза не выражали ничего, кроме безумия. В общем-то, он и на себя-то сейчас был мало похож.
Пройдя несколько шагов, мужчина опустился на одно колено, почти рядом с Громовержцем. Потом его вырвало, и ван, сделав глубокий вдох, уперся руками во влажную, изрытую жесткой речной травой почву.
- Тоси сказал, что раз он молчит, это является проявлением характера. Но если молчание это проявление характера, то способность развязывать язык тоже говорит о характере, - дрожащим голосом вымолвил он и выдавил подобие улыбки, кривой, странной, безумной. Никогда он так не улыбался, разве что нечто схожее мелькало в боях, когда шипы булавы резко выходили из металлической сферы и втыкались глубоко в жертву. 
На секунду мужчина повел носом, принюхался, точно черный пес – это от его рук пахло копченой плотью и нагретым воском. Этот запах нельзя спутать ни с чем, и от него только сильнее вело голову.

Неспроста говорят, что ваны произошли из Хаоса, лежащего вокруг задолго до появления всего сущего. Кто-то среди них осмеливался даже рассуждать, что именно это и родство с владыкой огненного мира Суртром, что восседает на троне с пламенеющим мечом, дает им право с превосходством смотреть на других.
Сейчас безумие и хаос тлели в глазах Хогуна, что глядел не видя, слепо, и казалось, само присутствие сына Одина отрезвляло его, вновь и вновь призывало хаос к порядку.
Наконец, ван поднял лицо, покрытое каплями влаги, с прилипшими к серому лбу черными прядями-змеями, и посмотрел на Тора.
- Таков мой мир, часть него. Видишь? – его глаза словно прояснились, как бывает, когда день вновь становится светел в хмурый дождливый час, и смотрели на друга как раньше. – Надо идти назад, он почти рассказал, где находится их лагерь. Ты в порядке?   
[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]

Отредактировано Hogun (2018-06-09 06:40:21)

[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]В ту же секунду крепкая грубая рука, привыкшая причинять боль последнюю четверть часа, а потому отупевшая, ставшая бесчувственной, схватила принца за локоть; ван, никак обуянный демонами Муспельхейма, рывком притянул отчаянного, охваченного чувством упрямца к себе почти вплотную, а потом, словно очнувшись, отстранил в сторону, насколько вообще было возможно оттолкнуть широкоплечего гиганта. Но надо сказать, что в этот момент мужчина приложил хорошее усилие.
Перед пробуждением вулкана над вершиной горы всегда стоит густой черный дым, именно такого беспросветно темного цвета сейчас были глаза Хогуна, вперившиеся в товарища.
- Тебе не надо туда ходить. Не сейчас, - глухо и невозмутимо произнес он и, будто смягчившись, отвел взгляд к синим ирисовым зарослям, частоколом из наконечников копий устремленным вверх, к небесам.
Тем не менее, уйти с пути Тора воин даже и не думал.

Если они вернутся к сараю, юноша увидит, что сотворили ваны, что сделали с человеческой жизнью, в чем он сам, Хогун, безропотно принимал участие. Будущий король Асгарда не найдет там человека – подвешенного, истерзанного не с хладнокровием, а с величайшим безумием, сожженного заживо, с прибитыми к ногам гвоздями восковыми свечами бедолагу невозможно было узнать.
И среди ванов он тоже не найдет людей.
Разочаровавшись, твое сердце отторгнет этот мир как опухоль. А хуже всего – если оно проникнется тем, что увидит. 
Пусть лучше ты возненавидишь меня, чем себя. Ненавидь. Назови врагом. Меня, не себя.
Ты ас, Громовержец, твой удар прям и горд, и должен быть достоин занесения на скрижали. Какой бы ни была война или твой Отец, чего бы ни хранила память о тех событиях, ты это ты. Творец нового времени, новой истории. Ты не убийца, не мясник, не палач. Ты защитник. Достойный Мьёльнира.

… Хогун резко вздрогнул, повернул голову, когда до них из кустов донесся громкий, истошный вопль – живое воплощение боли.
- Предатели! Ненавижу! Асовы псы!
В следующий миг всего в паре метров от принца возникла знакомая фигура Чена и, занеся острый нож, предназначенный для убоя крупного скота, не оставляя времени для принятия решения, бросилась прямо на Тора.
- Умри, ас!

[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]Паренек в его руках, и правда, перестал противиться; застыл и смотрел на Тора, как будто хотел прожечь в нем дыру или воспламенить золотые волосы, выбившиеся из-под конусовой шапки; или сделать с ним то, что ваны только что сотворили с пленником.
И хотя злые искры все еще плясали в недружелюбных глазах мальца, которому по возрасту было прятаться у юбки матери, да внимать речам сказочных героев, мечтая обладать их отвагой, а не вершить месть вот так, он вдруг в согласии закивал маленькой головенкой.
Только Хогун, что до этого оставался безмолвен и неподвижен, одними только черными глазами следя за каждым движением Громовержца и его врага, вдруг подал голос:
- Не верь ему.
Сейчас мужчина был похож на готовую к атаке змею. Одно сомнительное движение, способное угрожать принцу, одно только намерение атаковать исподтишка или в лоб – и он стремительно сорвется с места.

Сохрани им жизнь, дай работу, протяни чарку риса, все равно не вытравишь из сердца жгучую ненависть. Она родовая, досталась с молоком матери, ею наполнен каждый волос на голове и дышит каждая клетка тела. Они знают только один мир, мир, где ненавидят асов, бросают вызов соплеменникам, претерпевают опасности, рискуют жизнью и свободой, побуждаемые злостью, ненавистью, любовью к своей правде. Жгучее ледяное прикосновение лезвия – единственный язык, который они понимают. Они как ядовитые насекомые – ты должен убить их раньше, прежде чем они захотят это сделать сами.

- Это трюк, - мрачно повторил воин, уже запуская руку за спину, где был припрятан нож, потому что клинок он с собой не взял. – Сорви с него рубаху и увидишь, что это девчонка. Я видел, как она умывалась у реки. Они здесь за местью и не отступят. Просто отдай ее мне, я решу ее участь.   
После этих слов враг в руках Громовержца с шипением выкипающего котла яростно затрепыхался.

Мальчишка, или девчонка – это сейчас не имело значения, - спрыгнул на землю, оказавшись на ногах. Высоко поднятое маленькое, аккуратное лицо, прямая спина, дрожащая губа, будто прячущая оскал – все это напоминало язык тела животных, что в минуту опасности, будучи обнаруженными, уже не таятся, а в попытке казаться грозными и устрашить посягателя на свою жизнь ворошат перья и дыбят шерсть.
Как маленький хищник, показывающий всем своим видом «я надменен, опасен и ядовит!», противник Громовержца пытается принять угрожающую стойку, но колеблется. Тем временем глаза Хогуна внимательно и хмуро следят за ним; рука уже сжимает рукоять заточенного ножа…
Но ничего не происходит, и бездействие почему-то затягивается.

Гнев и ненависть в глазах девчонки сменяются озадаченностью. Тот, кто привык терпеливо переносить укусы и трепку, кто жил с одной единственной правдой о врагах, кто когтями приучен добывать шанс выжить, явно сбит с толку. Она ведь никогда не видела асов. Все, что она знала о них – пересказы и легенды.
Проходит еще несколько безмолвных секунд, и только тогда противник делает несколько шагов назад, смотрит на будущего короля Асгарда как человек, который не умеет просить тепла и милосердия, а получив, не знает, что с ним делать.
Еще шаг назад.
Взгляд словно запоминает его лицо для следующей встречи, скользит по могучей руке, на которой остался след ее сбивчивого дыхания. 
Третий шаг, и девчонка уже убегает прочь; только зелень ирисов дрожит, скрывая следы беглянки.

… Тишину как всегда нарушил хмурый голос Хогуна:
- Настоящий способ мстить врагу — не быть на него похожим? – Впрочем, вряд ли кто-то сейчас смог растолковать его слова.
Ванир молча поджал губы и отправил оружие назад за пояс. «Ведь вернется и попытается вновь», - будто говорили его черные глаза, холодные, как могильный камень. 
Он должен был быть горд за него, как старший друг, как тот, кто часто с братской заботой пытался удержать и наставить на правильную дорогу вспыльчивого и беспечного принца; он увидел в нем короля, чья мудрость когда-нибудь будет превосходить даже собственную силу. Только сейчас Хогун не мог ему этого сказать и сурово, угнетающе молчал.
- Если Тоси узнал, где находится их лагерь, мы отправимся туда. Ты же останешься здесь, - мужчина повернулся в сторону деревни, не желая сейчас слушать какие-либо возражения. – Теперь, когда девчонка расскажет им, что ас среди нас, ловушки не избежать. Они будут готовы и будут ждать. Попроси за нас древних духов, нам понадобится их помощь. [AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]

Сидевший рядом Хогун был недвижен и мрачен, окутан в черный плащ, как невидимая в небе луна – во мглу. Пустыми глазами он смотрел на огонь. О чем он мог думать?
О чем он мог только думать, после того как они сожгли лагерь с находившимися там людьми? А тех, кто в неистовом крике выбегал из горящих зданий, разили насмерть без разбора. Смерть заразила его печалью. Он словно скорбел за всех тех, кого же сам приговорил к бесславному и страшному концу.

Юный принц, полный мятежного духа молодости, справедливо не понимал ненависти их противника, а его товарищ сейчас не мог понять, когда ваны, рожденные на одной земле, стали друг другу лютыми врагами. Не понимали этого и другие. Хогун время от времени слышал о появлении новых «предателей», тех, кто переметнулся на сторону мятежников. Междоусобная война открывала им глаза, слепые становились зрячими, в ванах пробуждалась уснувшая, затравленная и одетая в кандалы мира гордость, жажда восстания, нарушения некогда заключенного перемирия, желание взять реванш и заново написать историю.
Будто бы желая получить ответ на мучающий вопрос, мужчина на какой-то миг обратился к самым потаенным, глубоко сокрытым уголкам своей души, и спросил себя то, что никогда, никогда до этого, не осмеливался спрашивать: разве сам он не испытывает ненависти? Разве сам не считает тот давний итог войны бесчестным для своего великого народа? Нет? Разве они не сильнее? Их земля не плодороднее, не богаче, а женщины – не прелестнее? Разве это не они пугали асов своей развращенностью, свободой, необузданностью и умением понимать мир, подобно детям? Разве это не они способны были искушать и соблазнять их умы? Ведь это они, ваны, заставили их увидеть в Зеленом Царстве угрозу.
Так разве он не полон ненависти? Нет? Или же…

Желание узнать ответ заставило его поднять темные глаза на Тора. В них, как в зеркале, отражались языки пламени.
Только сейчас он увидел в нем аса, завоевателя, сына своего отца, дитя своего народа. Первого врага, с кем сражались ваны на заре времен. Самого первого противника, сражение с которым завершило беззаботную прекрасную жизнь. Он увидел в нем того, с кем ваны смешали слюну, плюнув в чашу, но это был плевок проклинающих.
Изначально их миры были враждебны друг другу, безжалостно проливали кровь друг друга, а они сидели рядом, касаясь плечом плеча, и звались товарищами. Сейчас Хогуну почудилось, что между ними сотни километров пустынной, выгоревшей, усыпанной трупами степи.

- А ты? – мрачно сказал он, вновь отворачиваясь к огню. – Будь ты на их месте, разве не сделал бы того же для Асгарда? Если бы твой народ жил в безнадежных рыданиях, горьком позоре, в слепой злобе, ощущая укор безжалостной совести, ты бы смотрел на меня глазами, полными света?
[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]

Только Одинсон произнес эти слова, как его товарищ вновь посмотрел на него. Прямо, открыто, свирепо. Уже не скрывая возмущения.
- Ты сравниваешь нас с йотунами? – он словно не верил своим ушам. – Злобными исполинами, вокруг которых царит один лишь холод и лед? Злейшими врагами асов?
Чувства, будь это гнев или милость, которые Хогун доселе демонстрировал крайне сдержанно (в бою он нередко бывал вспыльчив, и это ни раз выручало их из лап опасности), словно нашли выход, разбили плотину и были готовы обрушиться на того, кто неосторожно вызволил их на свет.

Темная фигура принялась медленно подниматься, расправляя плащ и выпрямляя спину, вставая рядом, но не для того, чтобы, как прежде, подставить плечо. Черная тень легла на лицо вана.
- Ты спрашиваешь, почему они винят тебя, почему так ненавидят, хотя врагов у ванов немало, - чеканя каждое слово, проговорил суровый воин. – Ваше тщеславие, заносчивость, высокомерие, облаченное в одежду справедливости и великодушия, никогда не давало вам признать превосходство других. Гордецы, даже сейчас вы убеждены, что получаете меньше, чем заслуживаете.
Сжатая в кулак рука уперлась Тору в грудь.
- Вы ставите себя в исключительное положение; для вас чуждо все, кроме собственной гордой надменности. Сегодня я убил десятки своих людей ради «мира», о котором ты говоришь. Ради тебя. Окажись победа на стороне ванов, по крайней мере, они бы никогда не допустили такого «мира».
[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]

Черные глаза вонзились в Одинсона не хуже стального лезвия:
- Хватит и меня!
Все произошло стремительно: одним резким движением, сдерживая гримасу причиненной словами Тора боли, ванир обнажил покоящийся на поясе клинок и буквально бросился на друга с непреклонной решительностью.
За время, проведенное в Асгарде, Хогун поднаторел в манере боя асов, когда напористость и сила решают куда больше, чем выдержка и терпеливость. К тому же он был раздосадован, если не сказать зол, а сражение было тем самым местом, в котором ван научился себя не сдерживать.
Если в другой раз он бы и описывал ногами круги вокруг противника, опутывая его сетями укоризненного сурового взгляда, ища брешь, заводя в ловушку, выманивая из норы защитной позиции, то сейчас был словно во хмелю, совершенно глух к доводам разума и знал одно: перед ним – ас.
Впрочем, не совсем так. Будь Хогун уверен, что перед ним только ас, он бы не чувствовал сейчас этого безумного клокотания под кожей, а с равнодушием и хладнокровием выжидал бы момента для удара.
Так бросаются на тех, кто способен ранить глубже глубокого. Как правило, это те, кого ты любишь.

К счастью, поблизости сейчас никого не было. Одни промывали и перевязывали раны у реки, другие все еще прочесывали лес в поисках уцелевших и укрытых темнотой мрака мятежников, третьи вместе с командирами пытались выяснить расположение других позиций врага. Потому никого не было (что не значило, что они не могли появиться в любой момент). 
Может быть, еще поэтому Хогун так легко позволил гневу овладеть собой. Может быть, поэтому нарушил все правила, впервые поддался чувству, огню, хотел не сражаться, а задеть за живое, не вступать в бой, а выразить боль. Не скрещивать мечи, как они делали это в фехтовальном классе, а надавать тумаков – если по простому. Проявление эмоций было для него равносильно обнажению с чистосердечным признанием.

Какой же ты глупец, если решил, что я могу убить друга.
- Какой же ты глупец!
Согретая теплом костра, но не высохшая прогалина была мокрой от дождя; земля чавкала под ногами товарищей. Особенно зыбким получился этот звук, когда ван, выставив плечо и отведя оружие, которым, кажется, не собирался воспользоваться, кинулся на юного принца, будто желая сбить его с ног, опрокинуть в темноту (и самому оказаться там), находящуюся за границей падающего света костра. 
Единственного света. Потому что свет его глаз, похоже, погас для него навсегда.
[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]

С шипением Хогун подставил руку, заслоняясь от раскаленного роя искр, успевших обжечь, кольнуть, но не так сильно, как что-то кололо и прожигало грудь. В следующее мгновение он шагнул вперед, занося ногу, пытаясь вытолкнуть сына Одина из стены огня, а сам отпрянул в сторону.
Костер возмущенно затрещал, разделяя их.
Казалось, нескончаемую минуту ванахеймский воин и будущий властелин Асгарда смотрели друг другу в глаза. По каменному лицу ванира скользнула мимолетная усмешка. Тор не атаковал, не ударил и не сделал ничего, а потому гнев быстро покинул ванира, уступив место пустоте.

… Раздался голос, затопали тяжелые шаги, звякнуло оружие. Кто-то из отряда приблизился и встал как вкопанный, став свидетелем этой странной картины. И словно опасаясь, что рядовой вояка может неправильно истолковать происходящее и на волне охвативших отряд, как чума, эмоций ввязаться в сражение, бросив вызов «одному из них, асов», Хогун пошел ему навстречу. Вид мужчины снова стал суровым и бесстрастным, как раньше, только грудь тяжело поднималась, а на лбу блестела испарина.
Не было сомнений, в эту минуту, если бы кто-то из ванов напал, он скрестил бы с ним мечи, не раздумывая.
- Все в порядке, - спокойно произнес Хогун.
Тот кивнул, хотя по-прежнему ничего не понимал. Посмотрел на великана, перевел взгляд на Хогуна, потом – снова на Громовержца. Пожал плечами: мол, воля ваша – и принялся рассказывать, что командный пункт мятежников отправил командирам послание, в котором говорится, что они предлагают заключить временное перемирие. Сколько оно продлится, неизвестно, но и людям и земле Зеленого Царства пришла пора отдохнуть от льющейся крови. Дождь смоет ее и все вновь окрасится в зеленый цвет.
Гонец, принесший эту весть, уже было собирался уйти, чтобы, видимо, рассказать остальным, но помедлил:
- Говорят, какая-то девчонка, дочь одного из их главарей, убедила отца пойти на этот шаг. Вроде как она видела аса, и он сохранил ей жизнь, - он снова пожал плечами, а потом пошел прочь вдоль тропы между деревьев.

Хогун молчал. Свет пляшущего пламени резко очерчивал его профиль, как никогда имевший сходство с ястребом – птицей хищной, суровой, отчужденной и недоверчивой.
Он сдвинул брови, посмотрел на свои ладони. Нужно было что-то сказать, слова просились, но он молчал.
[AVA]http://s9.uploads.ru/OCDtm.jpg[/AVA]