... Волосы, пострадавшие от пламени Феникса, были как неживые. Стоило провести по ним ладонью - и они ломались, точно солома, осыпаясь на плечи и бедра, покрывая их золотистым пухом. Жаль, конечно. Его волосы были таким же символом славы Асгарда, как его молот. И отчасти - как и он сам.
Может быть, это знак?
Если Феникса не усмирить, не накинуть узды, не дать отпор колоссальной силе, что пока еще не обрушилась на Мидгард - не исключено, что Золотой город станет следующей его жертвой.

Звезды. Он разглядывал их сквозь мутноватый, давненько не знавший хорошей чистки иллюминатор, пытаясь угадать, в какой стороне сейчас находится дом. Спору нет, глупое занятие. Хотя бы потому, что главное, зачем он пытался это сделать - высчитать, как скоро распоясавшееся чудовище (если, конечно, это так можно назвать) доберется до Асгарда. Вдвойне глупое, ведь почти никто не знает о способностях этого существа и о его пути во вселенной. Нет, может быть, кто-то и знает, но он далеко, и своей информацией вряд ли поделится. А на то, что будет с Домом, ему наплевать. Сам говорил: у него больше нет дома.

Грязь на стекле раздражала, и он, подойдя, принялся нещадно тереть круглое оконце краем выданного пледа. Сильные пальцы усердно драили хрупкую преграду, еще и еще - пока Громовержец не сообразил, что то, что так действовало на нервы, находится снаружи а не внутри. Мелкие и крупные царапины, пятна, как будто кто-то завтракал на них, как на стеклянном подносе - он даже не думал, что такое может быть на космическом корабле.
Впрочем, это был первый корабль, на борту которого сыну Одина довелось оказаться. Или нет, второй. Первый принадлежал темным эльфам, и тогдашний полет был весьма и весьма... впечатляющим.
Статую деда так и не восстановили до конца. Стыдно.

Наскучив бесцельным стоянием, он уселся на пол, завернувшись в плед и отряхиваясь, как большая собака. Пес без хозяина. Помнится, кто-то даже рассказывал ему шутку на эту тему. Мидгардскую шутку. В общем, не так уж неправильно, ведь все люди - а, может, не только люди, и вообще, что считать людьми? - должны иметь за душою хоть что-то, чему можно быть преданным. Испытывать привязанность. Дом, семья, близкие. Любимая девушка. Товарищи. Да хоть бы и молот, в конце концов. Чему-то, что страшно потерять.
Не потому, что разлука с ним сделает тебя слабее. Ты - это всегда только ты.
Потому, что радость от встречи сделает тебя сильным.

... Он не заметил, как задремал, прислонившись виском к холодной оправе иллюминатора.

Разбуженный шумом, Громовержец всхрапнул, словно конь, которому слишком резко натянули удила, и заморгал, пытаясь проснуться и прийти в себя. Одеяло соскользнуло на пол с широких плеч, когда он усердно принялся тереть глаза; потянувшись за ним, асгардец остановился, обнаружив практически прямо перед собой часть женского тела, которую знатоки, а тем более профессионалы своего дела зачастую ценят даже больше чем грудь.
Во всяком случае некоторые.
И, как назло, эта часть, и без того весьма впечатляющая, была мало что обтянула кожаными штанами, так еще и отставлена в попытке сохранить равновесие.

Если бы светлые земли были доступны туристам - этим вечным бездельникам, что таскаются толпами, галдят на десятках языков, и оставляют после себя кучи мусора - то, без сомнений, одной из легенд, которую эта шумливая братия вывезла бы оттуда, была бы история о Торе Одинсоне, большом любителе выпивки, драки и женского пола. Но хуже всего было то, что эту легенду упомянутый герой не только всецело поддерживал, она еще и практически соответствовала истине. Вот и сейчас: вокруг рушится мир, опасность грозит Мидгарду, миру, где он родился, и который дал клятву защищать до конца своих дней - а сейчас вместо этого стоит на четвереньках и таращится на обтянутую штанами женскую попку.
И надо сказать, что зеленый цвет обладательницы этой попки его практически не смущал. По одеждой ее все равно не было видно.

- Ну что ж ты, милая...- крякнул он, а затем, почувствовав, что голос звучит слегка надтреснуто, как из пересохшего горла, зычно прокашлялся. Звук, усиленный формой помещения, отраженный от металлических деталей корпуса, оказался даже громче чем нужно, и походил на отдаленный раскат грома - если бы в ноздри туче попала короткая вспышка молнии, и та чихнула, что было мочи.
- Упадешь же, еще насажаешь. Обопрись,- пророкотал он, как мог, миролюбиво, придвигаясь ближе и подставляя зеоберийке плечо. Ожоги, полученные в битве, уже почти затянулись и доставляли разве что, легкое беспокойство - да и то можно было списать, скорее, на раздражения от шерстяного одеяла.
- Что ж ты так... Давай помогу. Сядь,- с мягкой улыбкой он переменил позу и теперь похлопал себя по колену, предлагая услуги заправского волокиты.
То, что девица откажется - было понятно. Но не поддеть ее было выше его сил.

Гримаса, появившаяся на открытой физиономии Громовержца, когда треугольный клинок нацелился на него, говорила о том, что он несколько удивлен столь радушному приему. На фоне этого даже решение зеоберийки, предпочитающей холодный металл сильному мужскому телу, его не слишком расстроило. Он приподнял бровь, выражая разочарование - но от комментариев воздержался.
Кончиком пледа смахнув осколки в сторону, ас передвинулся на пол поближе к новой знакомой и ее раненой конечности.

- Давай-ка посмотрю,- наклоняясь, но не касаясь руками пострадавшей ступни, предложил он. Чем-то, должно быть нарочитым пренебрежением к явным мужским подкатам, эта космическая странница напомнила ему Сиф: та же независимость и резкость в движении; то же стремление доказать, что она - абсолютно самостоятельна и не нуждается ни в чьей помощи. И тоже воительница, надо же.
Кончик пальца уперся в острие ножа и повел его в сторону. На всякий случай. Мало ли. Глаза ему еще пригодятся, да и от шрамов физиономия краше не станет. Заживут, конечно, со временем - но именно сейчас его жалко на то, чтоб валяться с распоротой рожей.
- Ммм,- приподняв на этот раз уже обе брови, и напуская вид знатока, впечатленного увиденным. То есть... не то чтобы это было совсем неправдой, просто были вещи, поразившие сына Одина куда сильнее, чем вооруженная красотка.
- Неплохой ножичек. У меня брат такие игрушки любит. Младший брат. Таскает их с собой постоянно, и, кстати, неплохо ими орудует. Поверни ногу, тут застряло. Доверишься?- он с усмешкой взглянул на девушку, внезапно поняв, что начисто позабыл как ее зовут.
Ничего, не впервой.

- Угу,- коротко хмыкнул ас. История, старая как мир. Знакомая до боли в заднице. Брат сходит с ума на ровном месте, ты бегаешь за ним, он отталкивает тебя - и, по итогам, оба вы глубже и глубже увязаете в этой борьбе и взаимных обидах, вместо того, чтобы все простить и зажить одной дружной счастливой семьей. Из которой, так-то уж если, только вы в живых и остались.
И, в общем-то, только вы друг у друга и есть.
И этого достаточно.

Был бы. Не будь он собой. И не будь ты собой тоже.

- Если бы я торговал вразнос тем, что втыкал в меня младший брат, уже был бы богат, как Коллекционер,- фыркнул он, улыбаясь и кидая на собеседницу понимающий взгляд. И тут же добавил.- Нет, не подумай дурного. Ножи, там, копье... как-то раз превратился в змею, и пытался ужалить меня... правда, все равно не выдержал и пырнул.
Двумя пальцами, осторожно, он подцепил хрупкий осколок и потянул, стараясь не распороть ранку и не расширить края еще сильней. Оглянулся, запоздало сообразив, что прижать ее будет нечем, и нахмурился.
- Ты знаешь что... лучше присядь обратно. Давай помогу,- и, уже не спрашивая, он подхватил зеоберийку на руки, и огляделся.
- Аптечка есть на корабле, или хотя бы что-то похожее? Алкоголь тоже сойдет.

... "Милано" - Тор уже знал название посудины, приютившей его после схватки с Фениксом - не выглядел настолько большим, чтобы включать в себя медицинский отсек, во всяком случае как отдельное помещение. Весь его, как казалось, можно было изменить максимум, двадцатью шагами; не считая, конечно же, мест, куда Громовержец не мог бы протиснуться даже если бы его связали по рукам и ногам. Впрочем, таких мест тоже было немного, а если и были, рачительный хозяин давненько отвел их под разный хлам, казавшийся ему обязательно нужным.
Сыну Одина было не привыкать находиться в помещении, где потолок, казалось, давил на плечи и грозил вот-вот обрушиться на макушку: в свою бытность в Мидгарде он с большим трудом приспособился к трейлеру Джейн, который, что скрывать, был захламлен даже больше, чем этот корабль. Правда, и в космос не летал.
Разумеется, асу, случись что, ни вакуум, ни невесомость вреда бы не причинили особо - а вот обычные смертные, которым хотелось отгородиться от безжизненной пустоты вокруг, должны были чувствовать себя в этих скорлупках ой как неудобно.

... Осколок в его пальцах едва слышно хрустнул, грозя развалиться на куски. Несколько капель крови побежали по пальцам, показывая, что бросаться на поиски бинтов уже несколько поздно. И, как назло, на них обоих ни куска ткани, один металл и кожа. Разве что плед... хотя шерсть плохо впитывает.
Впрочем, сойдет и плед.
Точным движением ас извлек стекло из ранки - и, прижав и соединив края пальцами, вытер кровь уголком покрывала.
- Сиди смирно, не шевелись.

Сказать правду, Громовержец особо и не переживал. Не и-за чего было. Нет, оно конечно, может, у других рас и физиология другая, но, если не запустить, такой порез чреват, максимум, парой дней неприятных ощущений.
Хотя - женщины, что с них взять? Для самых лучших из них сломанный ноготь страшней галактической войны.
Нет, ну не для всех, конечно.

- Это разве много...? Видела б ты, как ванахеймские драконы рвут на части, кого ни попадя. Зубами пополам клац - и нет человека. Если повезет. А если нет - располосуют когтями так, что потом можно плетеный коврик из человека делать. Да что там драконы! Вот однажды в Мидгарде на меня змей напал! Думал, костей не соберу. Так мордой приложился о берег... Правда, потом оказалось, что это мой племянник,- зачем-то добавил он, приподнимая импровизированную корпию и приглядываясь к ранке. Тяжелая капля, тут же набежавшая на зеленой коже, казалась черной; собравшись, она и жирным чавканьем плюхнулась на пол.
Хмыкнув, он посмотрел на собеседницу.
- Только ножом в меня не тычь, ладно?

Ладонь аса легла на ступню. Просто легла, без эффектных сияний, без переливчатого света, которым так любят расцвечивать свои художества маги. Тор же считал - неизвестно, насколько это было верно - что вся эта иллюминация, главным образом, рассчитана на то, чтоб потрясти доверчивых зрителей. Стренж, например, будь он неладен, далеко не всегда пользовался всей этой цветомузыкой. Во всяком случае пиво в кружке появлялось без спецэффектов.
Вот и у него с этим были проблемы. Раньше хоть Мьёльнир был, а теперь... Теперь кто поверит, что он и есть Тор-Громовержец, наследник Одина, наследный принц асгардского царства?

- Родственники для того и созданы, чтоб осложнять жизнь,- стараясь отвлечься от скорбных мыслей, с улыбкой проговорил мужчина. Его пальцы, меж тем, осторожно поглаживали и массировали зеленоватую кожу ступни; разумеется, только для того, чтоб успокоить собеседнику.- Вот хоть меня возьми. У меня брат есть... два брата. То есть, на самом деле, их много больше, да и про некоторых я ничего не знаю; но и от этих двоих геморроя - ни присесть, ни прилечь. То один тессеракт сопрет, то второй в какое-нибудь дерьмо вляпается. А ты за ними, как нянька, бегаешь, и игрушки подбираешь. И никакой личной жизни. Ну-ка, давай поглядим,- с осторожностью отнимая ладонь от зелененькой ножки, предложил он. К немалому удовольствию, кожа в том месте, где еще недавно зияла проколотая плоть, уже начала стягиваться, и кровоточила заметно меньше. Довольный, Громовержец ладонью отер ее следы и снова воззрился на собеседницу.
- Еще раз попробуем?

Одно лишь глубокое знание женской натуры в этот момент удержало Громовержца от того, чтоб не рассмеяться. Гамора напоминала сейчас самое обычное дитя откуда-нибудь с людной улочки Асгарда, или даже из мидгардских городов - в тот миг, когда уличный фокусник, или вернувшийся из магической школы старший брат у них на глазах вынимает кролика из шляпы.
Это она еще Стренжа не видела с его бесконечным пивом и путешествиями в чужие сны. То-то бы удивилась.

И все-таки до конца удержаться он не смог - заулыбался с неожиданной теплотой, не отнимая руки из чутких пальцев, а после смутился.
- Мы... асы в смысле... ну, кто из Асгарда, просто умеем. Говорят, исцеление - знак истинного царя. Никогда не видел, чтобы отец так делал,- еще сильнее стушевавшись, и даже немного краснея, добавил Одинсон.

...Его смущение было вызвано не только внимание зеоберийки. Неожиданно для себя Тор понял, что за всю свою жизнь не видел, чтоб отец использовал магию. Хотя нет, видел. Однажды, когда изгнал его из Асгарда.
Да, еще вороны. Но здесь он не поручился бы, служили ли Хугин и Мунин престолу Асгарда, являясь очами того, кто занимает престол, или же связаны был с одним только Бёрсоном. Могло статься, что это древняя магия, более древняя, чем его предки.
Магии исцеления от Одина он не видал никогда. Даже в тот страшный день, когда на его руках умерла мать.
Значило ли это...?

То, что Один был младшим из двух сыновей, что силой отнял золотой трон, изгнав родного брата, было Тору известно. Но делало ли это его недостойным царем? И что значит вообще достоинство для того, кто судьбою поднят над всеми, и принимает решения о том, кому жить, а кому умереть? Обладали ли остальные сыновья тем же даром? Бальдр? Или Тюр? А Локи, искушенный в магии Локи, мог ли он вернуть жизнь простым наложением рук?

- Это не то что традиция... просто мы выросли вместе. Братья,- мальчишеская улыбка все еще играла на бородатом лице, покрытом едва зажившими шрамами; но глаза уже улыбались с весельем.- Ты знаешь, как это бывает. Ты запираешь его в темной комнате, он превращает твой нос в поросячье рыло; ты засовываешь ему за шиворот головастиков, он на обед спаивает тебе рвотное зелье. Потом время проходит, и он пытается сместить тебя с трона, а то и убить... а ты вынужден заковать его в кандалы. Самое интересное начинается,- шершавая ладонь, мягким движением высвободившись, легла на стопу женщины,- когда тебе надо принять решение: оставить его гнить заживо в этих кандалах и забыть, или проще один раз вспороть ему глотку. Знакомо, верно?- на мгновенье в его лице проскользнула боль, Громовержец как-то странно дернул плечом, как будто бы по сию пору ощущал под ребрами проникновение стали.

- Значит, тебе не надо объяснять,- хмыкнул Громовержец, продолжая тихонько массировать раненую конечность. Теперь в его взгляде и движениях не было уже прежнего кокетства, и даже хватка стала сильнее, как если бы он видел перед собой кого-то другого, мужчину, не женщину. Сколь бы тренированой и крепкой духом и телом она не была.- Не надо объяснять, что однажды утром ты просыпаешься, и спрашиваешь себя: какого х...ельхеймова отродья?! Потому что все твои попытки поговорить по душам, достучаться, доорать - летят псу под хвост. И ты ишешь, ковыряешься в себе, что я сделал не так? Обидел? Словом, делом? Поддаешься, уступаешь, позволяешь себя бить, причинять боль, прощаешь... снова, снова, снова. Он накосячит - не досмотрел; он порешит кого-то - вынудили; он, в конце концов, собьется с дороги... он - здоровый лось, которому спустить с тебя шкуру, что плюнуть. В общем, так в это заигрываешься, что чуть ли не сам готов перед ним на коленях прощенья просить. А потом вдруг понимаешь: "Да йотунова ж мать! Мы росли рядом, бок о бок, у нас были одни родители. Почему я - такой, а он стал другим, и ему в кайф, что ты мучаешься? Может, он вовсе не жертва, может он просто... говнюк?".

Голубые глаза Громовержца смотрели на собеседницу. Внезапная исповедь изменила его лицо, и в суровом мужчине, бородатом, покрытом шрамами, некоторые из которых сошли благодаря сильной породе, а другие остались, может быть, потому что он сам не хотел, чтоб они прошли - в царском сыне, в царе, что водил армии, выигрывал битвы, путешествовал, дрался, пил, едва не женился, едва не предал, едва не умер (несколько раз), в общем, в нем, исчез вдруг непобедимый воин, и остался обиженный, глубоко возмущенный ребенок. Ресницы дрогнули, когда под ними стало вдруг влажно и солоно, а еще горячо - ох, как горячо.
Вот только, в отличии от Гаморы, он не стыдился слез, и, сморгнув их, задал странный, однако вполне резонный вопрос.
- За что?

Жесткая ладонь выпустила стопу, на которой остался лишь маленький шрам, да засохшие пятнышки крови. Облизав палец, Тор потер кожу, удаляя с нее потеки, словно хотел, чтоб исчезла даже и память о происшествии. И, может, об их разговоре. Затем тылом ладони отер рыжеватую бороду, в которой блестели одна или две капли соленой воды, и вновь улыбнулся с лукавством, тщась пересилить остатки боли, и снова стать тем, кем привыкли и ждали его увидеть.
Царским сыном, царем, лучшим воином.
- Ты не мечтала отдать все, и остаться второй?

Последняя фраза заставила мужчину вздрогнуть. Со всей прямотой, говоря о себе, неизвестная женщина произнесла главное, обнажила то ядовитое лезвие, на которое раз за разом налетает Тор Одинсон в попытках разобраться с совестью. Мог бы он...? Если бы снова, еще раз, была возможность - вернуться в прошлое, оказаться с братом лицом к лицу... зная, чем кончится, стал бы он так отчаянно драться за власть? Или сдался?
Нет, смешно. Чтобы все изменить, нужно было бы возвращаться на десятки, на сотни лет вперед. Может быть, даже в ту самую ночь, когда, обнимая брата, он все-таки не нашел в себе сил сказать главное, что уже понял, но еще боялся принять, позволить жить в своем сердце.
Там, на Радужном мосту; там, в битве с Разрушителем; там, перед ложем отца - он бы не стал ничего менять.
Может быть, и сейчас еще не поздно?

Он хмыкнул, вытирая нос, когда прямо с кончика упала вниз крупная капля. Хмыкнул и покосился на собеседницу, заставляя себя улыбнуться.
В омут печали недолго уйти с головой.

- Стало быть, первая,- в голосе аса слышалось явное сомнение. Взгляд, еще недавно наполненный болью, с подчеркнутым вниманием поднялсяя вверх по стройным ногам, задержался на груди, и уже с вызовом обратился к ее лицу. Сгоревшие брови приподнялись, губы расплылись в мягкой улыбке. Разумеется, не ему, выросшему на легендах о девах войны, обрученному с горделивой воительницей, считать, будто женщине невозможно постоять самой за себя... но зеоберийка не знала об этом.
- Хочешь размяться немного? Ну, знаешь, я сверху, ты снизу... впрочем, если наоборот, я тоже не возражаю,- озорные огоньки во взгляде оставляли за женщиной право гадать, какую из двух разминок спасенный имеет в виду, и, может быть, выбрать по собственному усмотрению. Мальчишеская улыбка полна была озорства.
Впрочем, то, как он повел плечами, склоняя голову то к одному, то к другому, скорей, говорила о том, что сейчас женщине, опрометчиво помянувшей свое мастерство, предлагается только помериться силами с божеством, сыном Одина.
Пока.
- Не бойся, милая,- сочтя, что его предложение недостаточно подзадорило спутницу, Тор с самоуверенным видом откинулся на руки.- Обещаю быть нежным. Не пожалеешь.

- Кто еще был покоцан!- приподнимаясь и поводя плечами, фыркнул асгардец.- Если бы при мне был мой молот...- он нахмурился на мгновение, но тут же прогнал мрачное выражение с обгоревшей физиономии. Теперь только влажный блеск глаз мог напомнить о том, что этот гигант с бронзовой кожей, способный кулаком свалить с десяток земных мужчин, если не вышибить из них душу, каких-то пять минут назад позволил едва не позволил себе раскиснуть, уйдя в воспоминания о минувших днях. Прежняя лукавая улыбка заиграла у него на губах, когда он попытался принять боевую стойку: левая нога вперед, правая рука прикрывает лицо - но, едва сделав шаг назад, треснулся затылком о покатую стенку камеры.
- Ах ты ж... йотунова мать!

Смеясь, он потер пострадавшее место (с волос снова посыпался пепел) - и кивком головы указал в сторону кают компании, где даже ему не составило бы труда встать в полный рост. Правда, пространство между диванчиками, предназначенными для отдыха, было не столь велико, чтобы как следует размахнуться, но в этом сейчас Одинсону виделся не недостаток, а еще одно преимущество. Не имея привычки недооценивать противника, он сразу же по прибытии понял, что зеоберийка на "Милано" играла вовсе не роль бесплатного повара,- а ее арсенал не оставлял сомнений в том, каким способом девушка зарабатывала на жизнь. Не обладая большой скоростью, да к тому же испытывая некоторый дискомфорт после сражения с Фениксом, он мог расчитывать против нее на свой немалый рост, крепост мускулов и выносливость, благодаря которой надеялся устоять против ударов. Да еще вот на это - тесное помещение, где ей не светит отколоть какой-нибудь головоломный трюк, например, вскочить ему на загривок, чтоб задушить.
Против всего остального, он, тренированный многочисленными спаррингами с братом и столетьями войн, надеялся как-нибудь устоять.
- Ну что, пойдем... или не решаешься? Если проиграю, с меня два пива. Если ты проиграешь - с тебя поцелуй. И учти, не какая-нибудь халява, типа чмокнуть в щечку. По-настоящему. Кролик-то ревновать не будет?- он потер бороду, не скрывая довольное выражение на физиономии, прежде всего потому, что ему удалось вывести их обоих из того состоянья задумчивости, в которое завела потеря Мьёльнира и бесславное поражение Фениксу.

Что ж, пускай в прошлом трава была зеленее, луны - круглее, а у красавиц одежды короче, а ночи гораздо длиннее. Пока бьется сердце, будут красавицы, новые ночи, и все это - пока не закончится жизнь.
Асгардцы не плачут, сожалея о потерях.
Даже если потери им разбивают сердца.

... Она была так похожа на Сиф в эту минуту - разумеется, не лицом, а повадкой, этим вот гневом, что у асгардской воительницы всегда выливался на щеки жарким румянцем, блеском глаз, тем полным решимости движением, с каким вынудила его отстраниться - что Громовержец невольно залюбовался своей будущей противницей. И усмехнулся, следуя за ней и поневоле опустив глаза на обтянутую бордовой кожей брюк высокую попку.
Эх, повезет же какому-то мужику!

Не слишком почтительно распинав по углам вещи, загромождавшие проход, Одинсон остановился, встряхивая обнаженными руками и морщась, когда еще не зажившая до конца шкура саднила при движении. Особенно неудобно было заплетать в куцую, сильно поредевшую косу обгоревшие волосы. Потускневшие золотые пряди не слушались, ломаясь в руках, и в какой-то момент аса охватило желание - выдрать или состричь в Бездну все то, что некогда было его украшением и предметом зависти всех молодых воинов, начиная с поры, когда юный бог получил от отца разрешение отпустить их ниже плеч. Тор даже растерянно оглянулся, ища что-нибудь острое, и едва удержался от того, чтоб не попросить кинжал у зеоберийки.
Кое-как справившись, он выпрямился и принял все ту же левостороннюю стойку.

... Первые взгляды перед сражением - уже его начало, даже если оружие еще не извлечено из ножен. Говорят, некие воины древности могли присуждать победу уже по тому, как будущие противники поклонились, как стали на позицию - словом, приписывали поведению перед боем едва ли не такое же значение, как и самой схватке. Громовержцу, пожалуй, лучше других известно, как нужно, а порой и необходимо владеть двумя искусствами, равно необходимыми опытному бойцу: маскировать свои слабости и подчеркивать свою силу - и напротив, скрывать силы за небрежностью, если врага нужно застать врасплох.
Удар головой был случайностью - но небрежность, с которой теперь он стоял перед зеоберийкой, была следствием этого знания. Не то чтобы он боялся проиграть - нет, да и цель была совершенно другая - но выработанная веками привычка заставила его не вступать в драку ранее, чем соприкоснутся из руки.

... и это происходит, когда он делает резкий обманный выпад.
- Только печень?- голубые глаза смеются, но в них уже поблескивает опасная искра.- Может, у тебя еще и какие другие достоинства есть?

Смеясь, Одинсон потер кончик носа. Задиристая противница, определенно, была ему по душе.

... Что ни говори, мужчине вступать с девушкой в поединок всегда приятно. Мужская схватка пряма, как поединок волков, и всегда задевает до нутра - ведь любой, будь то царь на сверкающем троне или пастух, похлопывающий овечек по кудрявым загривкам, в своем деле желает быть только первым. Проиграть значит быть менее ловким, не таким быстрым, уступать в силе - или же не уметь использовать свои слабости и силу противника так, чтобы это стало твоим, а не его преимуществом.
Нет, разумеется, Тор проигрывал схватки, и не раз, и заведомо более слабым противникам - но каждый такой бой, словно удар молота, падающего на раскаленную сталь, лишь делал лежащий в горниле меч выносливей, крепче, надежней. Эти удары снимали окалину, выбивали шлак; пламя схватки и жар стыда убирали все посторонние примеси. В Мидгарде есть много легенд о царе, вынимающем меч из камня; и все они сходятся в том, что это деяние есть аллегория сильного духа, откованного, освобожденного от огрубевшей, недостойной породы.

Иное дело - схватка с девушкой. Грациозные движения ее тела, близость, аромат разгоряченной кожи, румянец на нежных щеках - уже та награда, что получает воин, которому валькирья оказала высокую честь. А чем измерить, с какими сокровищами сравнить те мгновения, когда двое опрокидываются на песок и катаются по нему, словно в любовной схватке, опьяненные, одурманенные этой внезапной близостью? Какое зрелище в Девяти мирах, будь то даже рожденье сверхновой, или метеоритный дождь, чья серебряная нить ловит звезды, увлекая их за собой как серебристых рыбок, сравнится с высоким вздохом и душистым колебанием женской груди?

Ну и, в отличие от мужика, совсем не позорно, и даже приятно завершить схватку, когда воительница опрокидывает тебя на спину, усаживаясь сверху, заключая, пусть и на миг, тебя в жаркий плен своих разведенных бедер?

... Он улыбался по прежнему, когда длинные руки пришли в движение. Не давая опомниться, пользуясь еще не оборвавшимся после похвальбы вздохом, он контратаковал зеоберийку, шлепками широких ладоней сбивая ее удары и явно пытаясь ошеломить ее яростью и скоростью напора.
Кроме столь неожиданной резвости, его преимущество было еще и почти в футе роста, что не мешало ему, приседая, дотянуться до ее корпуса, но практически исключало прямое попадание ее удара ему в лицо.

Глаза Громовержца сияли, щеки, покрытые ссадинами и пятнами ожогов, порозовели. Ловкость зеоберийки, ярость и страсть, с которой она бросилась в бой, могла зажечь пламя в самом холодном сердце. От усилия, сколь бы ничтожным оно ни было для ее тренированного тела, от досады, что усилия были напрасны, длинноногая красавица тоже залилась краской; во всяком случае, ему так хотелось бы верить. И, кроме того, очень хотелось надеяться, что противница не щадит его, помятуя о недавних ранах, делая скидку на то, что не столь давно у аса были все шансы отправиться к праотцам, или быть унесенным в космос, что практически значило то же самое.

Конечно, оставался ничтожный шанс, что его подобрал бы корабль - но, учитывая, что Мидгардцы едва делали первые шаги в эту сторону, словно дитя, топчущееся у родного порога, вероятность такого исхода стремилась к нулю с пугающей определенностью. Были, конечно, еще гости с Атиллана, именовавшие себя почему-то Нелюдьми (хотя их физиология не слишком-то отличалась от гуманоидной) - но в своем отношении к этой расе Одинсон пока не определился. Как и асгардцы, они слишком были озабочены внутренними проблемами, и не стремились к завоеванию ни срединного мира, ни иного из Девяти, да и царю их, ставшему заложником своего рождения, и пострадавшему от родного брата, Тор поневоле сочувствовал; но, как и любой правитель, стоящей впереди не абстрактного "человечества", а людей, с каждым из которых он мог пропустить по кружке эля, или сходить на рыбалку в детские годы, или сражался плечом к плечу,- как и любой царь, кому приходилось смотреть в глаза не кинокамере, а старикам и детям, он знал, что, случись нужда, и тот станет действовать в интересах собственного народа, а не чужого.
Осуждать он это не мог.
И по этой причине одолжаться не хотел.

- Так ты любишь сверху?- хищно улыбнувшись, сверкнул он острыми, к счастью, не пострадавшими в схватке зубами. Пришла пора немного подзадорить девушку, слегка поддеть ее после неудачи, чтоб та наделала ошибок и попалась в расставленную сеть.- Только, смотри, поосторожней. Недавно была у меня одна - думал, спалит к йотуновой матери. Еле ноги унес. А то смотри, может попробуем как-нибудь по-другому.
Новый выпад оказался еще стремительнее. Даже опытному бойку, каким несомненно была Гамора, вряд ли пришло бы в голову, что огромное тело аса может быть настолько подвижным. Сделав обманный выпад корпусом влево и вправо, вынуждая соперницу вскинуть руки, он резко нырнул под ними, обхватывая девушку поперек талии, переваливая через бедро. Прием был весьма рисковым, ведь она могла вцепиться в его длинные волосы, опять разметавшиеся и рассыпавшиеся по спине; но через мгновение оба они очутились на полу, под меланхоличный грохот разбросанных вещей.
И, как и обещал, на сей раз он был сверху.

Беспокойство Гаморы было напрасным: быть может, кто-то другой и посчитал бы за оскорбление мужской чести оказаться подмятым хорошеньким задом зеленокожей воительницы, но никак не Тор Одинсон, чья уверенность в себе - в том числе и по мужской части - похоже, превосходила все, что той приходилось видеть. Похоже, проигрыш его не задел, а показался чем-то вроде веселой шутки, забавы, которой он предался с тем большим азартом, что боль и тоска, лежавшие на сердце, гнули его к земле.
Лучше уж лечь под противника, чем под них. Тем более, если противник настолько... приятный.

- Всегда мечтал кончить жизнь между ног женщины,- слегка придушенно рассмеялся он. Напряженные мышцы расслабились, а глубокий вздох, приподнявший не только грудь, но и сидящую на ней женщину, показал, какова на самом деле расстановка сил в этом поединке. Потянувшись всем телом, Громовержец уперся ладонями в одну переборку кают-компании, а ногами - в  другую. Да уж, кораблик ему был слегка маловат. Это вам не Асгард, где привычка к помпезной роскоши, в том числе, касалась размеров.
- Нет, то есть конечно, для того, чтоб попасть в Вальхаллу, нужно совсем другое,- улыбаясь беспечной, почти детской улыбкой, договорил он, пялясь на недавнюю противницу, а точнее - на ту ее часть, что виднелась в низком вырезе кожаной куртки, и стремительно колебалась после схватки.- Типа погибнуть, сражаясь, убив как можно больше врагов,- как ни в чем не бывало, пустился он в рассуждения о своей нелегкой судьбине. Тяжело вздохнул, как видно, вспомнив, чего это стоило и завершил свою речь.
- А жалко. Я бы лучше вот так. С другой стороны, это ведь тоже схватка... по своему. Давай, слезай,- он приподнял бедро, недвусмысленно спихивая зеоберийку с себя, и давая понять, что разминка окончена.

Толчком поднялся на ноги, и стремительно выпрямился, красуясь своей молодой удалью - но тут же вжал в голову в плечи и покосился на потолок, от которого уже получил предательский удар.
- Ну так что? В Мидгард? Или сразу домой? Хотя нет, домой мне...- он словно запнулся, враз помрачнев лицом и нахмурившись, как будто внезапная туча набежала на лицо, скрыв солнечную улыбку и яркий блеск глаз. Со внезапной ясностью сын Одина и наследник трона осознал вдруг, что теперь он - преступник, убийца и изгой в родном доме, и нога его больше никогда не ступит на благословенные земли.
Никогда.
Он изгой.

И что ему делать теперь, он совершенно не представляет.
- Знаешь такое место - Нидавеллир?- вдруг спросил он, ухмыляясь и переводя взгляд с женщины на сиявшие в темноте иллюминаторов звезды.

- Готов спорить, твой маленький приятель сам бросится загружать топливо и припасы, как только услышит это название,- Громовержец не ведал о тайных терзаниях молодой женщины, и уж тем более не желал сам поддаваться тоске, обуявшей его при воспоминании о том, что он сделал. Об Асгарде. О том, что ему никогда не суждено более увидать золотые стены и высокую башню.- Как только он прослышит о Кузне богов, он последние портки с мохнатого зада продаст, чтобы только там очутиться.

- Представь... великий град в небесах,- позволяя воспоминаниям прошлого увлечь себя в прошлое, когда юный принц впервые ступил на давно позабытые земли.- Но сотворен он не взрывом солнца, и не возник из осколка планеты - а построен, миля за милей, улица за улицей, человеческими руками, вкруг сердца умершей звезды. Про  Андланг и Видблаин, две луны, что светят асам в ночи, рассказывают, что те созданы из золота и серебра - но Нидавеллир ценнее их, вместе взятых. Зовется он кузницей богов, и вправду - то, что создавали мастера во славу Хрейдмара, своего царя, достойно того, чтобы быть поднесенным богам. Украшения, что они плели, были точно живые: птицы на них пели, а цветы источали аромат благодаря тончайшим, не знавшим ошибок механизмам; печати, что они делали, невозможно было скопировать. На тамошних верфях строились целые флоты кораблей - и не таких, как этот, не в обиду будь сказано капитану,- улыбнувшись, Одинсон подмигнул Ракете, навострившему уши с капитанского места, когда его речь дошла до этой части рассказа.- Города и даже планеты напоминали они, и иногда,- тут он понизил голос, словно делясь чем-то запретным и даже кощунственным,- иногда те, кто не верит, что все мы произошли от Имира, предполагают, что не умельцы Асгарда создали Нидавеллир, а сам высокий Асгард был сотворен и задуман как великий труд мастеров Нидавеллира.
Он вздохнул, то ли снова вспомнив о том, что никогда более не увидит благословенных земель, то ли подходя к самой тяжелой части повествования.
- Об оружии, что выходило из их рук, нет и речи. Гугнир, золотое копье отца моего, не знает промаха, карая врагов. Золотые волки, что стерегут его трон, как говорят, оживают, стоит лишь войти в тронный зал человеку с нечистым сердцем. Хотя, как показала практика, не больно-то помогло,- усмехнулся он, видно, припомнив что-то, противоречащее этой сказке.- Мой молот...- голос рассказчика, до этого плавный, так не похожий на его обычную речь, отрывистую, как и у всех воинов, дрогнул и оборвался. Но принудительно улыбнувшись, Тор лишь встряхнул головой, и с неудовольствие поджал губы, проводя рукой по обгорелой шевелюре.
- Мьёльнир был выкован в сердце умирающей звезды. Только достойный имеет право владеть им,- скупо завершил он свою речь.