Странное, диковатое ощущение снова подкрадывается, врезаясь изнутри между ребер как тонкое стальное лезвие, что в опытной сильной руке проворачивается в плоти и становится боком, растягивая плотный корсет, собирающийся из костей. От этого знакомого накатившего чувства не комфортно очень, аж дыхание, ровно продиктованное некоторым спокойствием, сбивается и словно воздуха вдруг так резко перестает хватать. Глубокий вдох – задержка – выдох, чтобы унять тревожность, имеющую исключительно какую-то сентиментальную подоплеку. Разве же не внезапной возрастной сентиментальностью стоит оправдывать то, что Наташа с благоговейным, пусть и старательно подавляемым ужасом, размышляет о том, что она вступает в новую эру в один синхронный шаг с человечеством, рассекая рубеж двадцатого века в двадцать первый. Стареешь, Романова? – шутит она сама с собой, полусонные прикрывая глаза. Трамвай гремит, впитывая все окружающие звуки подчистую, но стоит лишь ему прикорнуть на светофоре, в ожидании разрешающего движение света, так внутрь утробы врывается целое буйство звуков: отовсюду гремит музыка от актуальных хитов до запоздалых к новому году рождественских гимнов, слышен смех и оживленные голоса. Такое памятное событие с каждым человеком только раз в жизни случается, хотя, возможно, существуют и исключения, но их слишком мало, поэтому о том минимальном проценте родившихся в XIX-ом веке женщина и не задумывается, вскидывая голову и втягивая не то чтобы очень приятный трамвайный воздух. Следующая остановка – та, на которой Таше предстоит сойти – Парк Сен-Клу, когда-то она гуляла по этому одноименному островку безмятежности фонтанов и архитектуры, чем-то по-своему так же, как и многие другие, отсылавшему ее в воспоминаниях к Петергофу. Оно и не мудрено, ведь все они здесь с ноткой Версаля, вдохновившего Петра I на то, чтобы отстроить загородную резиденцию согласно дани моде тех времен. Но сегодня Романова не планирует томительных прогулок, она сходит на тротуар, поправляя черный берет на асимметричном каре и, недолго думая, ловит такси.
Всюду столько жизни, столько праздника и предвкушения чего-то неизведанного. На улицах люди с улыбками на лицах ровно настолько же часто встречаются, как и те, что ждут неминуемого конца света – многие охвачены этой лихорадкой, кто-то шествует с одиночными плакатами «Миллениум – это наша смерть!», кто-то раздает листовки и пытается внять к беспутным прохожим, торопящимся как можно скорее уйти от назойливого паникера. Мир сходит с ума. Вот уж точно. Араб-таксист спрашивает, что думает его молчаливая пассажирка об этом всем, но Романова не удостаивает его ответом. Облокотившись на дверцу, она просто смотрит сквозь стекло, изредка ловя отражение и по-настоящему поражается тому, что способна наблюдать этот кавардак в молодом, преисполненном сил теле, а не дряхлой старухой семидесяти одного года. А по факту у нее на лице ни единой морщинки нет, всего каких-то тридцать внешних лет, в реальность этого – не воспринимая как данность – именно в этот момент крайне сложно поверить.
Таксисту не нужен собеседник, ему нужна пара ушей и чье-либо в принципе присутствие в салоне. В Париже очень странные водители, раздражающие порой до откровенного желания настучать по куполу, чтобы мозги на место попытались встать хоть сколько-то. Но Наташа не хочет лишний раз двигаться, она тут очень удобно устроилась, просто старается не слушать, думать о своем, о том, к примеру, что с разных вокзалов они с Клинтом прибыли в этот сверкающий, пронизанный зимней сыростью город. По одиночке куда как проще передвигаться, присутствует фактор риска, но не оглядываться на оный невозможно при любом раскладе. Условились встретиться в двух кварталах от конспиративной квартиры в пятнадцатом округе, что на пересечении Лао и Кабанель, Наташа ждет в открытом кафе, кутаясь в предоставленный официантом прокуренный плед. Не холодно, но очень ветрено, пахнет стылой пресной водой с Сены. Украдкой глядя на часы, Таша хмурится. Бартон опаздывает, но отчего бы? По девкам решил вдарить или они не до конца чисто сработали в Марселе? Быть этого не может. Эти два профессионала в деле достаточно умны, чтобы не переоценивать собственный потенциал, позволяя тем самым неосторожность и опрометчивую недальновидность, они перепроверяли друг за другом, работая слаженно как хорошо отрегулированный механизм.
К подошедшему официанту Романова обращается с просьбой на чистом французском: повторить кофе и, пожалуйста, пачку сигарет; ни в одном другом городе на планете ее так не тянет к сигарете, как в Париже. Дурной тон? Признак безвкусицы сообразной стереотипам? Все не важно, потому что так хочется ей и еще, тут же окликнув молодого человека, она дополнила заказ, прося рассчитать заодно. Если Бартон не появится в ближайшие полчаса, Наташа должна будет уйти.