Со скоростью 299 792 458 метров в секунду блик света, прорезав пять слоев термосферы. Так никем и незамеченный ровно до того момента, пока не потревожил зрительный нерв, не блеснул в отражении зрачка мужчины, мягко, даже как-то невыносимо лениво дернувшего головой. Очень нехотя, словно подобный раздражитель был сколько-то всерьез способен его потревожить в том, около медитативном состоянии, в котором он снова, что становилось уже почти привычкой, был везде и повсюду, но вместе с тем не покидал той точки координат, где находился. Мириады звезд были обращены и вовнутрь и извне. То были и зрячие и незрячие очи, позволявшие ему ощущать и проживать каждое мгновение снова и снова бесчисленное множество раз, снова и снова, чтобы знать наверняка о том, где и в какое время ему стоит быть, чтобы делать то, ради чего обрел эту временную в его руках мощь.
Скотт знал, что ему сейчас предстоит сосредоточиться на более важных делах, нежели на тех вопросах, что внесли временный диссонанс в происходящее, отвлекая. Не время и не место — то диктовал Феникс, но тот лишь делил с Саммерсом его оболочку, не управляя ею. Воля Носителя превыше, даже претерпев необходимые деформации прозрения, Скотт оставался самим собой: человеком Икс, преподавателем, наставником, а так же — мужем. Они ведь договорились с Джин, что отныне будут друг для друга на первом месте, но обещание оказалось нарушенным, они снова не сдержали слово. Привычка ли тому виной? Бессознательная дань во имя условного рефлекса, выработавшегося у них за годы, вынашивания на плечах не дюжей ответственности или то были пустые клятвы в угоду моменту, под натиском какой-то совершенно лютой, нездешней тоски, вдруг охватившей их, скрутившей тугим жгутом?
Расстояние раздробило их, непонимание вырыло меж ними непроходимый каньон вновь. Почему они снова вынуждены проходить это, зачем? Как Джин, со всей ее одаренностью, с ее потенциалом не видела очевидного, то что, казалось, лежало на самой поверхности и простиралось корнями до самых основ всего того, что подвигало Скотта делать то, что он совершал. Забота, любовь, небезразличие, желание облегчить ношу, что предназначалась лишь ей одной, все это равно что на блюдечке с голубой каемочкой он был готов нести ей одной, ценой любых жертв. Ради чего она обесценивала все это, ускользая от него снова и снова? Опять столько вопросов, Саммерс терзался ими всегда, те генерировались в его голове с колоссальной скоростью и часто бились о препятствие, нагромождающееся из уплотненного пространства безответности.
Однако настало было время игры в прятки, водила Джин, скрывался Скотт, и это не составляло ему никакого ровным счетом труда, никаких для того не требовалось изыскивать методов блокировки от вездесущей, повсеместной телепатии. Он просто не желал слышать ее голос, отключил от себя, оставив супругу один на один с миром, что не был нужен так, как муж в тех бесплотных окликах, обращенных в такое же лишенное материи пространство, подчиняющееся ей.
Тесное соседство с Фениксом, казалось бы, совершило с Циклопом что-то невероятное. Оно разомкнуло его личные, внутренние границы, те с пронзительным лязгом разорвались, что сковывающие цепи, рассыпавшиеся пеплом к ногам, как никогда уверенно стоящих на земной тверди. За эту милую, малую услугу Скотт полагал, что испытывает благодарность к столь величественной сущности, терпеливо делящейся с ним безграничным потенциалом силы, направляемой в благое русло. Феникс все так же ждал, но терпение его отнюдь не безграничное, изрядно, словно едва ослабло от недавней близости к миссис Грэй-Саммерс. Феноменальное ощущение для восприятия — видеть собственную жену, такую порой хорошо знакомую, а иногда совершенно чужую, сквозь призму одержимых ею глаз, и Скотт все больше приходил к выводу, что ему хотелось повторить этот момент.
Промедление в качестве отсрочки, чтобы острее испытывать до глубины души то тягучее, палящее жаром желание отыскать ее, найти Джин. Застать ее врасплох, в одиночестве. Он не желал разговоров о том, что случилось в библиотеке некоторое время назад, в конце-концов суть происходящего там была не в чем-то личном или... так Саммерс, охваченный яростью Феникса, хотел видеть произошедший пожар, уничтоживший бесчисленное множество артефактов национально-исторического достояния? Чем дольше они были с Фениксом едины, тем сложнее в пылу эмоций было различить черту момента созависимости. Птица освободила Скотта Саммерса от внутренних оков, даруя право быть свободным в выражениях чувств, что у него, несомненно, имелись в наличии. Он живой, настоящий, наполненный жизнью и кипучей кровью, раскаленной лавической магмой человечности.
Отыскать кого бы то ни было с тем потенциалом возможностей, что исчислялся полной безграничностью, в особенности кого-то столь приметного, как его жена, Скотту оказалось легко ровно настолько, насколько возможно для того, чтобы появиться прямо перед ней, рассекая полотно пространства. В изморенное усталостью лицо Джин полыхнул жар портала, приведшего мужа к ней, заставляя его нависнуть словно над ней высотой роста, шириной плеч, тем тяжелым шлейфом присутствия Феникса, что незримо обрамлял мужчину  оперением из чистого пламени первозданного порядка.
И со скоростью 299 792 458 метров в секунду блик света, прорезав пять слоев термосферы. Так никем и незамеченный ровно до того момента, пока не потревожил зрительный нерв, не блеснул в отражении зрачка мужчины, мягко, даже как-то невыносимо лениво дернувшего головой:
- Никогда не пойму твоей тяги к придорожным гостиницам, Джин, - отчего-то с улыбкой произнес он тем несвойственным ему, вибрирующим искажением голосом, смотря на жену ласково, - ты ведь всегда отчего-то прячешься именно в этих местах.
Отклонив голову эдаким нисколько не похожим на привычные, характерные ему повадки движением, Скотт наклонил голову к плечу, продолжая рассматривать бледное, как сиротливый в небе круг луны, в ореоле огненно-красных волос лицо жены. Они виделись недавно, при спорных обстоятельствах, но чувствовал он теперь это так, словно не встречал ее миллионы лет и теперь настиг, возможно, застав врасплох.
- Мне жаль, что все так обернулось в библиотеке, Джин, - произнес он безапелляционно, поднимая руку на уровень головы женщины, касаясь, не то просто приглаживая неровную прядку волос, не то утешая о случившемся, - ты ведь не сердишься на меня за это?
Последний вопрос прозвучал совершенно как-то обескураживающе невинно, словно за ним крылась какая-то очевидная насмешка: такой пустяк на фоне глобальных перемен, огромными волнами накрывающими Землю, в том числе с его — Скотта Саммерса — подачи. 
Мужчина прикоснулся сгибом указательного пальца к линии подбородка Джин, чуть надавливая внизу вверх, заставляя ту чуть выше поднять голову, чтобы ему было проще заглядывать в ее лицо. О, теперь Скотт осознавал, какой это соблазн иметь возможность забираться в чужую голову, но воздерживаться от этого всеми разумными и не очень доводами. Ему было страшно сильно любопытно знать, о чем именно думает его любимая именно в этот момент.

Скотт отступает на шаг, внезапно столкнувшись с ледяной стеной, с непривычным ему холодом, сквозящем в ее словах, и молчит, продолжая смотреть на нее и параллельно прислушиваясь к себе. Ему не жаль. Повторись та сцена вновь, его реакция ничуть не претерпела бы и малейших изменений. Он не чувствует даже легких, незаметных уколов совести, и это непередаваемое ощущение после долгих лет – почти всей жизни – сдерживания себя, бесконечного самоконтроля, самобичевания за любое неверное решение. Он свободен, и это ему по вкусу.

Невероятно приятно чувствовать возможность реализовывать все то, о чем он мечтал, но не смел воплотить, чувствовать то, как былые страхи, назойливые опасения растворяются в пламени, поглощающем его, и то, как оковы самодисциплины, в которые он упорно заковывал самого себя, спадают. И все же он был самим собой. Все тем же Скоттом Саммерсом, готовым пожертвовать всем ради всеобщего благополучия – он не изменился, он просто стал един с Фениксом, но это мелочь, ведь он по-прежнему властен над собой.

А потому то, что Джин отталкивает его от себя, снова и снова, вызывает легкое раздражение, смешанное с толикой обиды и желанием предпринять еще одну попытку – доказать ей, показать, что он не Феникс, а тот, кого она знала почти всю свою жизнь, и знает до сих пор. Обидно слышать то, что он нарушил ее покой, то, что она вовсе не желала его видеть. Он не перегнул палку, когда прятался от нее, обозлившийся за то произошедшее в библиотеке, нет, он так не считает, но не она.

Скотт ощущает ее мысленное приближение, почти ликует, подаваясь вперед, но она отходит, не подпуская его к себе. Ликование сменяется разочарованием, предвкушение опадает, обнажая решительность. Нет, он не желает говорить о том, что произошло при их прошлой встрече, но и не желает гордо уходить, оставляя ее в одиночестве, ввергая себя в точно такую же пустоту.

Без нее одиноко.

- Мне нужно было увидеть тебя, Джин, - опускается на колени перед ней, чтобы иметь возможность смотреть прямо ей в лицо. – Я скучал по тебе, - заявляет, решительно веря в то, что это все изменит – изменит тон едва начавшегося разговора.

Смотрит на жену, испытывая душевное удовлетворение тем, что находится рядом с ней, чувствуя, как голод постепенно утоляется, перестает мучить. Он рад этому моменту. Феникс рад. Его сосед, позволяющий ему пользоваться своей мощью, тянется к ней, как и он сам. Этот интерес его не пугает – он контролирует его, Джин в абсолютной безопасности.

Осторожно прикасается пальцами к ее рукам, замечая совсем свежие ожоги, полученные вчера или даже сегодня, порывается спросить, но вместо этого поднимает голову, слыша ее вопрос. Извиниться? Извиниться за опаляющую ревность к тому, кто, казалось, уже давно был забыт им, как давний соперник? Извиниться за ярость, за властность, за свою любовь, которая и в данный момент выжигает его изнутри, не подавляемая ничем, даже подкрепляемая хищным влечением Феникса к ней?

Она, как и все, судит его за то, что он более не является тем Скоттом, который был заперт в железной клетке спокойствия, неспособный выбраться из нее на волю.

Скотт заметно вздыхает, упрямо не отводя взгляда от нее.

- Я не должен был скрываться от тебя, - они принесли обещания друг другу, он же их нарушил, убежав и отгородившись от нее – некоторой частью себя он понимает, что поступил глупо и необдуманно, другой же восхищенно вспоминает результат своего гнева, несдерживаемого ничем. – Извинишь меня за это?

О библиотеке он не заговаривает, как и об Уоррене, не желая вновь вспоминать, совершенно не желая винить себя за неконтролируемый взрыв эмоций, взявших контроль над ним. Скотт, как и Феникс, категорично не жаждет делиться тем, что считает безраздельно своим. Джин принадлежит ему. Феникс довольно и согласно кивает, подкрепляя его убеждения усиливающимся эгоизмом.

Им нужно все исправить, починить то, что было сломано за эти дни и недели, прекратить заниматься чушью. Ему нужно всего лишь убедить ее, что он действует во благо, что он – это все еще он. Она должна поверить – так он полагает, ни на секунду не допуская иных вариантов. Он пришел, чтобы больше от нее не уходить.

- Что не так между нами, Джин? – вопрос звучит вместе с волной непонимания и святой уверенностью в своей правоте во всем – в действиях, решениях, стремлениях. – Мы ведь можем закрыть глаза на все и быть вместе, как раньше, - на момент Феникс замолкает, оставляя его одного, окруженного огнем, и Скотт жадно смотрит в глаза жене, желая все так же узнать, что она думает об этом, как реагирует на его слова.

Приятно находиться рядом с ней, и одна часть его обретает долгожданное умиротворение, а иная же бурлит от нетерпеливости, которую он упрямо сдерживает в тисках, не позволяя вырваться. Скотт прикрывает глаза, наслаждаясь наступившей тишиной и близостью Джин.

В эту минуту становится отчетливо понятной ее любовь проводить место в подобных дешевых мотелях – стопроцентная уверенность в том, что никто не ворвется в номер, призывая на помощь, в том, что никто не помешает, не нарушит покой. В особняке мирное времяпровождение – роскошь. И для него, теперь, когда он может слышать мысли каждого, теперь, когда на него, как и на всех носителей, ведут охоту, тоже.

Не стоило отворачиваться и бежать. Нужно было остаться. Одиночество покарало их обоих за его потакание собственному эгоизму, за то, что он предпочел отдаться на волю своих эмоций. Клекот Феникса становится тише, и он качает головой, зная, что это не вина этой сущности, а его личная – Феникс лишь дал ему то, в чем он себе всегда отказывал. Власть. Свобода. Две из самых опьяняющих вещей в мире. Он позволил себе забыться.

А ведь его место рядом с ней.

Он любит ее. Всегда любил. Наверное, он никогда не сможет забыть период, проведенный без нее. Время, когда он считал ее мертвой, а мир погибшим вместе с ней. До момента своей смерти он так и не оправился, и даже сейчас помнит горечь и свое чувство вины за то, что он остался в живых в отличие от нее. Не пытался заставить себя думать иначе, не намеревался жить дальше, не позволял никому помогать себе, замкнувшись в своем мире воспоминаний, где она еще была жива, и живы были их несбывшиеся мечты. И, помня это, он все же смог поступить так, забыться в сумасшедшем бешенстве. Не просто глупый эгоизм, а идиотство.

- Я останусь рядом с тобой. Не хочу никуда уходить, - не хочет больше скучать, отстраняться от нее, гадать, где она и чем занята, непроизвольно начинать мысленно ее разыскивать среди сотен мутантов и немедленно прекращать поиски, помня о своем назойливом чувстве обиды. – Не ради этого я пришел.

Мир подождет немного. Все будет. Скотт поможет ему переродиться, так или иначе.

Феникс не клекочет возмущенно, как раньше, поднимая волны сомнений, заставляя его взвешивать «за» и «против», сталкивать аргументы друг с другом, выбирать, а поддерживает, не желая вновь оказываться вдали от той, что является центром всех его интересов. Скотт сжимает губы, молчаливо внимая ему, зная, что это нездоровое любопытство космической сущности больше не принесет вреда ни Джин, ни ему самому.

Он слабо улыбается, понимая, что она, с большой долей вероятности, права – у них на пути всегда будут возникать препятствия, и всегда будет стоять вопрос о том, сумеют ли они их преодолеть. Он верит в то, что они сумеют. Он сметет все, что встанет между ними, разрушит все, что попытается их разлучить. У него недостаточно сил было для этого в прошлом, но теперь… теперь в нем струится сила, благодаря которой он способен не дать плохому случиться.

- Нет, нам ничто не помешает любить друг друга, - он размышляет, а затем вновь вглядывается в родное лицо, обрамленное ярко-рыжими локонами. – А что если я смогу удержать ее под контролем? Что если я смогу построить новый мир, для нас, в котором не придется больше страдать и терпеть утраты? – Феникс полыхает, сплетая свои помыслы с его стремлениями, так идеально подстраивается под его мировоззрение, становится с ним единым, что сложно разобрать, чего хочет каждый из них на самом деле.

В памяти всплывают огненные всполохи, сжигающие десятки и тысячи книг, вспоминается злость, отчасти принадлежащая ему, отчасти Фениксу, обрадовавшемуся возможности проявить себя, заявить свои права. Скотт не сдержал себя и не сдержал его. А желал ли он того? Хотел ли уладить вопрос мирно? Вряд ли, ведь он даже сейчас не чувствует сожаления. Сможет ли он и в дальнейшем стойко держаться так же, как в данный момент, и контролировать его? Он знает – сможет.

Ласково обнимает ее, не сводя с нее взгляда и стремясь подобрать верное определение тому, что даровал ему Феникс. Осторожно касается ее мыслей, пробуя, передавая телепатически ей свои усилившиеся ощущения, раскаленные до предела чувства, раскрываясь и показывая ей, каким он стал свободным от бесконечных переживаний и страхов, уверенность в том, что он способен защитить всех, кто ему дорог. Это безмерно захватывает дух и опьяняет.

- Свободу. Возможность жить, не боясь самого себя. Силу, о которой я не просил, но которая поможет мне сделать мир лучше, - так же переходит на шепот, будто их кто-то может услышать. – Я боюсь лишь за нас, но знаю, что у нас все будет так, как мы всегда мечтали, - едва улыбается, мечтательно размышляя о будущем – об их совместном будущем – у них будет все, целый мир и жизнь, не омраченная печалями.

Стоит ради этого сражаться.

- Я пришел, чтобы окончательно не потерять тебя. Нас. Мы отдалились друг от друга, а так не должно быть, - глубоко вдыхает воздух. – И это одиночество… оно напомнило мне о том, что случилось с нами тогда. Мы должны быть вместе, - она знает, его мысли ей открыты – он не прячется, не от нее.

Вместе они прошли долгий путь, и пройти должны еще больше. А потому у него еще больше причин для того, чтобы реализовать задуманное. Феникс ему в этом поможет. Они сумеют это сделать. Никаких испытаний на мутантах. Никого, желающего причинить вред им лишь из-за того, что они не homo sapiens. Будет лучше.

Джин не верит. Никто не верит. Но он докажет возможность, покажет, как можно будет жить, не бегая ни от кого, не страшась незаслуженной расправы за излишне разрушительную способность или кардинальные отличия во внешности…

Скотт покачивает головой, вспоминая редкие моменты, когда они говорили о своей дальнейшей жизни. Они, правда, не заговаривали всерьез о чем-то, что изменило бы их жизнь. Дети. Дом. Дни, потраченные друг на друга или решения бытовых проблем, а не на спасение людей, мутантов, городов, мира.

- И правда. Почему мы не говорили? – занятость – слабое оправдание, ведь они могли и умели находить драгоценное время на себя. – Может, когда все закончится, начнем это делать?

Скотт знает, что когда все закончится, у них будет все время мира. Им не нужно будет никого спасать. Не нужно будет внезапно подрываться, мчаться на помощь кому-то зачем-то. Они могут побыть эгоистами, и никто их за это не осудит.

Феникс негодующе хлопает крыльями, бешено взмывает в сознании, поднимая ворохи бессвязных мыслей, а затем все упорядочивается, трансформируясь в список убедительных доводов в пользу того, что прав он, лишь он, и все, что он подарил ему, не обман, не красивая иллюзия. Скотт выдыхает, отстраняясь от Джин на миллиметр, захваченный его мыслями.

Он его контролирует. Он держит его на стальной цепи. Он пользуется его силами, идет своим путем. И все же, кажется, что он с чем-то ежеминутно ведет борьбу. Новые желания постоянно разбиваются об ледяной самоконтроль, которым он окружил себя, точно айсбергами, за годы своей жизни, и до сих пор удерживает его по привычке. Он свободен, да, но чувство того, что ему нужно держаться, не покидает.

Скотт поднимает глаза на Джин, ища в ней поддержку, так, как привык то делать издавна, зная, что она его поймет и поможет. Но слыша ее слова, вспыхивает, недоуменно и недоверчиво продолжая смотреть на нее.

- Нет, меня там не было, - отрицательно качает головой, открывая ей в доказательство свои мысли, показывая то, где он был с того момента, как исчез из поля ее зрения. – Как ты могла такое подумать? Из-за чего мне устраивать подобное?

Библиотека вновь всплывает в памяти – в ней тогда могли оказаться люди, которые могли пострадать из-за его вспышки неконтролируемой ярости. Скотт затихает, раздражение тут же гаснет.

- Это там ты обожглась?

Скотт старается сменить тему – он не желает говорить о Фениксе. Тот возмущен. Его недовольство распространяется волной пожара на эмоции Скотта, заставляя того прибегать к старым способам их усмирения. Он не хочет повторять произошедшее в библиотеке – ссориться, бежать, затем возвращаться.

Нет, они еще не едины. Не до конца. Он чувствует Феникса, чувствует то, что они еще далеко не во всем согласны.

Скотт верит Джин, так, как привык ей верить. Феникс тянет его на себя и убеждает в том, что она заодно с теми, кто хочет сохранить мир таковым, каким он сейчас предстает перед глазами – искореженный, потрепанный, грязный, страдающий.

- Джин, я… - недоговаривает, невольно начав метаться, прислушиваясь к собственным желаниям и стремлениям своего соседа, что свил гнездо глубоко в нем, и, стараясь игнорировать его певучий зов, крики о его немедленном уходе, о новом мире, о том, что он может сделать, если окажется достаточно сильным. – Я с тобой, здесь. Поверь, я контролирую его и не даю ему собой управлять. И я смогу создать новый мир. И все, кто сомневается, такие, как Китти, все поймут, и это недоразумение закончится. Верь мне, любимая. Все получится.

Он верит в свои слова. Сейчас верит, пусть секунды назад его разрывали противоположные друг другу мысли.

- Согласен. Стоит начать. Пора. Мы слишком много времени потратили.

Их будущее. Оно маячит на горизонте, но стоит к нему потянуться, оно растворяется в дымке, оставляя невысказанные обещания, ничего более. Скотт сам едва видит счастливое будущее для них обоих в этом мире – в этом мире оно невозможно. Он не хочет просыпаться посреди ночи и думать о том, что кто-то может прийти и отобрать то, что ему дорого. Отобрать у него Джин, все, что они пытаются строить для друг друга и для всех мутантов. Он не хочет бояться постоянно. Им нужен иной мир.

Скотт закрывает глаза, нежась в объятиях жены и слушая ее голос. Им многое предстоит создать. Для себя, не для кого-то. Он не скажет, что годы, потраченные на школу, на помощь профессору, ушли в пустоту, но не скажет и того, что теперь он не жалеет о том, что не был достаточно эгоистичен для того, чтобы взять свое. Они с Джин заслужили толику своего счастья. Жизни без боли и препон, беспорядочно и хаотично возникающих на пути.

Заинтересованно слушает рассказ Джин, представляет подобное будущее. Был ли момент, когда они могли бы уйти и попробовать жить именно так? Красивый дом, лужайка, дочь – звучит слишком хорошо для того, чтобы быть правдой.

Скотт не прочь бы стать отцом, не прочь бы попробовать вырастить сына или дочь вдали от бед и невзгод. Он никогда об этом не заговаривал, не заговаривала и Джин. Не то время. Всегда было не то время. Неподходящее. Он пытается представить, каким бы был их ребенок, и какой была бы их жизнь, сумей они отказаться от ноши героев и спасителей.

- У нас будет намного лучше, - улыбается, давая обещание, успокаиваясь, Феникс соглашается, царапаясь внутри, приятно опаляя соблазнами. – У нас будет дочь. Может, и сын тоже. И дом. Где-нибудь далеко от школы.

Раздражение спадает, оставляя неприятное послевкусие. Джин отгораживается от части него, Скотт понимает, что от Феникса. Он сжимает губы, то ли сожалея, то ли негодуя. И встает с колен, сделав шаг следом за ней, резко выскользнувшей из рук, точно встрепенувшаяся птица, но не говорит ни слова.

Сколькие желают ему гибели лишь из-за того, что он принял решение и спас мутантов от истребления? Сколько еще не поняли того, что у него не было иного выбора, кроме как защищать всех тех, кто доверял ему свою жизнь? Сколькие из них теперь косо смотрят на нее и даже винят ее?

Злость горит тусклым огнем. Скотт твердо обещает себе, что все они заплатят за свое неверие. Придет момент. Настанет час. Новый мир воспрянет всем назло.

- Но? – решительно спрашивает, подходя ближе. – Почему ты не можешь поверить? Феникс опасен, его сила опасна, но, вдруг, получится?

Скотт хочет, чтобы она ему поверила. Феникс того хочет. Тогда она будет рядом, и они пройдут через все это вместе. Рука об руку, как и полагается мужу и жене. Так, как они клялись друг другу, что пройдут все испытания вместе. Несмотря ни на что. Он хочет остаться, хочет, чтобы она пошла с ним.

Громкий треск вырывает из чарующих грез, и мужчина смотрит на разлетающиеся осколки стакана. Быстрый шаг. Он берет ее за руку, внимательно осматривая ладонь, осторожно, тщательно удаляет осколки, используя телекинез. Джин смеется. Смех не тот, который он привык от нее слышать, но, честно, он давно не слышал того, как она смеется. И давно ли смеялся он сам? Смех переполнен переживаний и тревог. Это не то, чего он желает для нее. Она не должна страдать. Они не должны. Но все же страдают и терпят.

С помощью Феникса он исправит это.

- Джин… - легко поднимает ее на руки, крепко ее обнимает. – Разве мы по разные стороны? Не говори так. Не надо. Ты самое важное, что есть в моей жизни, и я не желаю стоять против тебя. Я обещаю, мы справимся, и все будет хорошо. Обещаю. Слышишь? - ласково шепчет, целуя в уголок губ, и усаживается на кровать.

Скотт вспоминает старые времена, когда все было намного проще, и устало зарывается лицом в пряди ее волос. Одергивает Феникса, ринувшегося к ней, не подпускает, оберегает, сдерживает, не желая вновь терять над ним контроль. Он так рад тому, что находится рядом с ней, не желает испортить все, а потому Феникс не встанет между ними. Нет. Их и без того разделяет многое.

- Идем со мной, любовь моя. О школе позаботятся, с ней ничего не случится, дети в безопасности. Останься со мной, - просит, так же пряча лицо. – Феникс… не помешает нам быть вместе. Мы используем его силу, и только. Он не причинит тебе вред. Я не позволю ему.

Скотт горько растягивает губы в слабой улыбке. Они боятся его. Боятся после всего, что он сделал ради них, не только ради Джин, не только ради самого себя. На миллисекунду Скотт ощущает радость, теплом разливающуюся по сознанию и тут же растворяющуюся – радость не его, радость космического существа, чувствующего свое неоспоримое превосходство. Их превосходство. Но радость тут же перетекает в глухую обиду и злобу, ведь все, что он делает, все не ради того, чтобы они боялись его.

Крепче обнимает жену, сильнее льнет к ней. У него есть лишь она, но и она не до конца верит ему. Не верит, судит за то, что он неспособен отказаться от Феникса. Тот жестко усмехается, вплетаясь в рой мыслей, утверждая, что с наступлением новой эпохи – эпохи мутантов – все изменится. Скотт верит и знает, но до чего же это невыносимо – видеть в самых родных глаза недоверие, чувствовать опасение.

Джин.

Его любимая Джин.

- Не слушай их, - говорит он, Феникс напевает, говоря вместе с ним. – Мир не будет разрушен, он станет лишь лучше. И все закончится.

Все закончится. Два простых слова, обещающие возможность обретения покоя. Странно, но он не может представить их встающих по утрам, размеренно занимающихся обыкновенными делами, посвящающих все время самим себе. Просто жить, просто любить, просто смотреть в будущее. Знать, что ничто не испортит день и не подвергнет их жизни опасности. Получится ли у них, если они попробуют? Сумеют ли?

Скотт помнит тот день, когда он примчался на то проклятое озеро, желая оказаться рядом с ней. Помнит все до мельчайших подробностей – усталость и отчаяние, боль, скопившуюся за месяцы, ярость, возвращение Джин, радость и неверие, наступившую вслед за этим темноту. Не самый счастливый день в их истории.

- Помню. Но этого больше не произойдет. Никто из нас больше не погибнет, - пытается ее убедить, но умолкает, глядя в ее глаза и понимая, что она с ним не пойдет. – Ты не пойдешь со мной, - констатирует холодно, пусть Феникс протестующе кричит, прорываясь сквозь незримую грань к ней.

Раздражение вспыхивает и угасает. Скотт и Феникс – они едины, но не до конца. Его сосед не приемлет отказа, его эмоции, опаляющие и неконтролируемые, выжигающие все, оставляя лишь себя, застигают его врасплох. Он замирает, не зная, какие слова произнести для того, чтобы убедить ее в том, что бояться нечего, и в том, что Феникс всецело ему подконтролен.

Ее голос возвращает его в реальность, успокаивает. Джин всегда умела это делать – успокаивать его. Никто не скажет, что это ему было нужно, чужая помощь в сдерживании себя, да, верно, но он знает – его собственного контроля никогда не было достаточно. Ему всегда нужна была Джин. Сейчас она нужна сильнее всего, так как он и не может, и не хочет загонять себя в тесную каморку спокойствия.

Скотт наклоняет голову, мысленно тянясь к ней, с ним упрямо тянется и Феникс. Создает мир, тихий, теплый, пронизанный вечерним покоем, пустой – никто не вмешается, ничего не нарушит. Небольшой домик за спиной, опрятное крыльцо. На глазах нет привычного визора, а окружающее предстает перед ним в своих цветах, не окрашенное в рубиново-красное. И Джин. Прекрасная, но измотанная.

Они оба устали. Правда Скотт не желает этого признавать, охваченный пламенем. Феникс шипит, вновь отброшенный назад. Они еще успеют изменить мир. Они все сделают. У них есть все для победы – сила, власть, время, но конкретно здесь ему нет места.

- Утром… мы разойдемся в разные стороны? Ты вернешься в школу, а я продолжу менять мир, - говорит, глядя перед собой, понимая, что утром ему придется вновь уйти, нарушить новые обещания, искренне данные ей.

Феникс зло смеется, напоминая ему о том, что ему никто не поверит, никогда, покуда они не исполнят свою миссию. Его сложно не слушать.

- Забудь. Не будем о плохом, - вздыхает и смотрит ей в изумрудные глаза – глаза, которые он так любит. – Мы вместе. Это главное.

Скотт идет следом за женой, невольно щурясь от ярких лучей солнца, бегущих по лицу, и улыбается, глядя, как рыжие волосы пылают, пронизанные ими. Еле заметный шум озера, шорох листьев, теплота и тишина, обычно наступающая по вечерам. Место, столь отличное от объятого хаосом мира, - здесь можно было бы прожить всю жизнь. Он мечтает о чем-то похожем, хотя бы отдаленно, о таком же времяпровождении в беззаботности и счастье, как то было в те времена, когда они были подростками.

- Помнишь, как мы гуляли у нашего озера? – да, помнит, такие воспоминания не стираются из памяти, пропитанные радостью, наивностью, робостью.

На берегах того озера теперь гуляют другие дети, чужой смех наполняет округу, а они по уши во взрослой жизни, из которой порой эгоистично хочется сбежать. Они давно этого заслужили. Мира только для себя. Его мечты рисуют такие картины, идеальные, красивые, такие, каких они могут никогда и не увидеть в реальности, а лишь здесь – в собственном воображении, в котором они вольны.

Феникс не остается в стороне, напоминает, напевая о мечтах, о будущем, которое он может дать ей и себе. Скотт, нет, знает об этом, а оттого его желание обретает дополнительную силу, уверенность. Он не отступит. Те, кто пожелает сохранить мир таковым, падут. У них с Джин будет все.

Мужчина негромко смеется, усаживается рядышком, совсем как раньше, пальцами скользит по ее плечу, а затем по щеке, заправляет за ухо непослушный рыжий локон, играющийся на ветерке. Помнит, конечно, помнит. И свой страх, и свою неуверенность, и восхищение ею. И опьяняющее чувство влюбленности, не дававшее ему смотреть на нее так, чтобы его сердце не забилось часто, громко, выдавая, предательски заставляя краснеть в ее присутствии.

- Да, я помню. Глядя на тебя, понял, как сильно тебя люблю и ревную, - заглядывает ей в лицо. – И как не хочу видеть тебя с кем-то другим. Помню, как украдкой ловил твои взгляды, улыбки, наблюдал за тобой, ходил туда, куда ходишь ты, и старался делать вид, будто случайно оказываюсь рядом, - смеется, вспоминая себя юного, стеснительного мальчишку, боявшегося подойти к той, в которую влюбился.

Тогда все было так просто и так сложно в то же время. Первые шаги, первое свидание, первый поцелуй – они отпечатались в воспоминаниях, живые, дышащие теми же чувствами, полыхающие, не дающие забыть, как они любили и жили. Скотт не думал, что на него кто-то может посмотреть, не рядом с теми, у кого было гораздо больше шансов, не с его разрушительной способностью, над которой он не был властен, и боялся.

Бояться нормально. Он и сейчас боится в глубине души, но страх остаточный, ежеминутно выжигаемый Фениксом. Он больше не испытывает сомнений, не хватается за голову, силясь принять верное решение. За это он готов выражать благодарность Фениксу. За уверенность, даже за жесткость в некоторых случаях.

Но все равно страх есть. Страх, что наступит утро и перед ними встанет тяжелый выбор – расставаться, терпеть разлуку некий или пойти вместе по зыбкой, запутанной дорожке.

Как они к этому пришли? Его, наверное, в этом винить стоит. Он пожелал спасти расу мутантов от неизбежного вымирания. Он испугался, что не сможет найти себе место в этом мире без своей ненавистной способности, ставшей его неотъемлемой частью. Он подвел Джин. Теперь они вынуждены прятаться от реальности в сотканных фантазиях.

“Прости за все это. Не так все у нас должно было быть, совсем не так”, - нежно целует в плечо, безмолвно сокрушаясь о былом.

Приятно находиться вдвоем, когда нет никого лишнего вокруг в целом, пусть иллюзорном мире. Где-то далеко Феникс шипит, клекочет, бессильно порываясь взять свое, забрать Джин, стать властителем. Незаметный ветер, резвящийся в траве, в листьях, в огненно-рыжих волосах. Такой должна быть их жизнь.

Скотт просто наслаждается кратким моментом счастья, любимой, что для него дороже всего, и улыбается, не сводя с нее глаз.

- Я люблю вас, Джин Грей-Саммерс.

- А я считал, что у меня нет шансов, - улыбка наползает на губы при воспоминаниях о том, как он мечтал подойти к ней, забыв о своем страхе. – Ты – красивая, сильная, ты не оставалась без внимания. Я же старался держаться поблизости, но опасался, что ты меня отвергнешь или что я сам причиню тебе вред.

Его способность не раз выручала его, его команду, лидером которой он был, не раз помогала, но вместе с тем отнимала многое, заставляя тщательно оттачивать самоконтроль, отталкивать от себя тех, кто мог пострадать от него. Этим объяснялись его невозмутимость, сдержанность, замкнутость – стальные оковы, которыми он сам себя сковал. Джин показала ему, как можно жить, чувствовать, дышать, но лишь слившись с частью Темного Феникса, получил полное освобождение.

Неконтролируемая сила, несвойственный эгоизм, беззаботность, отсутствие страха. Ни за что из этого списка Скотт не чувствует сожаления, но чувствует его за то, что происходит сейчас с ними, за то, что приходится переживать Джин. Он знает, что должен был уйти вместе с ней, спрятаться в уютном доме, в таком же, какой сейчас у них за плечами, на берегу озера, и наблюдать за тем, как мир решает проблемы. Они бы выстояли, прими он такое решение.

Феникс твердит, что вины его в том нет, но, оставаясь собой, он знает, что она есть. Кто знает, вдруг сейчас они бы наслаждались точно таким же вечером наяву?

Скотт качает головой, не согласный с ее мыслями, не принимая ее вины. Она приняла решение единственно верное, иные варианты выбора не существовали – кто-то жертвует собой или умирают все вместе. Но он предпочел бы остаться рядом с ней в тот момент, выпрыгнуть из самолета, вырвавшись из крепких тисков Логана, не дававшего ему это сделать. Он предпочел бы погибнуть вместе с ней, обнимая ее, а не жить после, понимая каждое утро, что ее больше нет.

«Не твоя вина была в том, что произошло тогда», - Страйкер, только Страйкер, бездумно одержимый мутантами, желающий их контролировать из объяснимого страха.

Люди жестоки. Люди отчаянно безрассудны, когда дело заходит об их выживании. Никто не хочет умирать, наблюдая закат своего вида. Их терзают предрассудки, желание править и доминировать, непонимание того, что иные просто хотят жить, а не смещать их, не занимать их место на ступени эволюции.

От них ему предстоит избавиться, создать мир для мутантов, желают ли они того, не желают ли – план следует воплотить в жизнь ради спасения, не во имя разрушения.

Феникс тянется, на этот раз Скотт не отвергает его эмоции, но и не подпускает его к Джин. Он все еще является самим собой, и он докажет это ей, докажет, что он способен держать в узде космическую сущность и обратить ее силы во всеобщее благо. Он не желает, чтобы нечто третье влезало в их вечер. Он только для них.

«Я знаю – ты хотела нас спасти, а я хотел бы быть рядом с тобой там, как и обещал, говоря, что мы будем вместе и в горе, и в радости».

Со временем, говорят, раны имеют свойство затягиваться, но сильнейшие остаются навсегда тяжелой ношей на сердце. Скотт все помнит, страх иногда возвращается по ночам, когда Джин нет рядом, раны открываются, кровоточат. Что-то забыть просто невозможно, то, что оседает в памяти слоем пепла, напоминая о некогда сгоревшем счастье и теперь, когда все невзгоды позади, когда ничто, казалось бы, не мешает им быть вместе.

Скотт улыбается, играя с ее волосами, целует ее, долго, жадно, настойчиво, отчаянно скучая по ней, по ее ласковым прикосновениям, по времени, когда они были рядом, и ничто не разделяло их, не вставало стеной раздора. Было проще, когда они были юными и делали первые шаги, мечтая о будущем, спасая, называя себя героями, было проще, так как не приходилось тащить за собой груз прошедших лет.

Обнимает, крепко прижимая к себе, забывает о тяготах, что поджидают их с первыми лучами рассвета, и наслаждается ее близостью, желая, чтобы так продолжалось вечно.

- Нам нужен такой же домик у озера, - только для них двоих, место, которое они не будут ни с кем делить. – Мы заслужили еще один медовый месяц. Или год.

- Как и мне нужна была лишь ты. О большем я никогда не просил.

Невероятно странно размышлять о тех временах, что давно обратились в прах, но прошлое не даст о себе забыть, здесь и сейчас. Скотт Саммерс охвачен разрушающим пламенем, что ему непостижимо, но помнит о боли, от которой избавление предлагает его новая часть – Темный Феникс, рисующий перед ним бесконечно прекрасные картины мира, в котором ничего из этого не будет существовать.

Ни боли, ни потерь. Ни гонений, ни страха, их преследующего. Ни волнений о завтрашнем дне, ни мучений. Ничего. Идеальный мир, красивая утопия. Точь-в-точь такой, как и эти грезы, нарисованные им при помощи способностей Феникса.

Скотт смотрит на Джин, улыбается, чувствует счастье. Понимает, что этого ему и достаточно, и недостаточно. Феникс здесь, Феникс тихо клекочет, напоминая о том, что будет утром, что будет, когда они выйдут из мира грез. Она уйдет, вернется в школу, к тем, кто, не больше, не меньше, желает ему смерти, а он лжет себе, утверждая, что все будет хорошо.

Темный Феникс вонзает когти, пока он целует ее, потрошит нещадно, пока он увлеченно вспоминает о беспечной юности, влезает в мысли, резонируя и незаметно создавая хаос, пока он смеется, рассказывая о том, что он чувствовал давным-давно. Саммерс понимает, ощущает, но не предпринимает никаких попыток подавить его, ибо они вместе, они единое целое, и он не должен отвергать его помощь, но… к Джин его он не подпустит.

Они вспоминают о произошедшем на озере, о том, что было, когда Джин погибла, о том, как он жил, погрузившись в собственные мысли, отстранившись от целого мира, о том, как он погиб и как воскресла она. Скотт, не без вины огненной птицы, размышляет о бесчестности того момента – его любимая вернулась, но он умер, не успев побыть с ней. Теперь они могут быть вместе, но между ними что-то находится, не позволяя стать близкими, родными, как некогда прежде. Обидно, ведь почти все они преодолели. Они заслужили.

- Я только твой, - закрывает глаза, игнорирует приглушенный тихий смех иной своей стороны, наслаждается прикосновениями жены и ее присутствием.

Тихо смеется – нет, не разведется, потребует второй год. Феникс тянется к ней, Скотт откидывается на спину рядом с ней, жмурится, глядя на то, как лучи солнца освещают округу золотистым ярким блеском. Им нужен такой же мир наяву. Нужен мир, где будут лишь они. Найти уединенное место, дышащее жизнью и покоем, будет тяжело, но если они с Фениксом выполнят задуманное, то мир будет в их распоряжении.

Скотт даст ей все. Они оба получат то, чего у них никогда не было.

- Уверена? Мы так давно не были вместе, что нам и года будет недостаточно, - широко улыбается, представляя их жизнь вдали от цивилизации, в тишине, в покое.

Тишина подкупает, заставляет молчать, чтобы ее не нарушать ненароком. В номере отеля он говорил, желая развеять одиночество, густым облаком мрака опустившегося на него во время его побега от ее взора, сейчас нужда в словах отпадает. Лишь Феникс покоя не ищет, твердит о том, что не стоит лгать себе, что не стоит позволять себе туманить разум, что Джин Грей желает зла им обоим.

Скотт не слушает, поворачивает голову, глядя на жену. Бездумно играет с ее пальцами, наблюдая за небом, тускнеющим постепенно. Размышляет о том, что у них могло бы быть, не потрать они столько времени впустую. Гадает о том, какими были бы их отношения, сложись в какой-то момент все иначе. Усмиряет обиду на то, что некогда отняло у них столько всего.

Однако скоро все будет неважно.

- Мы победим, Джин. Не сомневайся.

- Ты мечтаешь о дочери?

Его глаза. Рыжие, похожие на пламя, волосы. Их дочь была бы прекрасна. Скотт понимает, что она у них появится, когда-нибудь, но появится. Он хочет детей, желает стать отцом, несмотря на то, что никогда об этом не говорил и не думал. Иные были заботы, иное было время. Теперь перед ними брезжит свет. Скотт улыбается.

Небо тускнеет, рыжее солнце прячется, шелест листвы на момент становится громче и сменяется тишиной, царящей в номере дешевого мотеля на окраине Филадельфии. Он вновь видит мир в алых оттенках. Он по-прежнему сжимает в объятиях Джин, не желает прихода рассвета, прячется в ней, точно спасается, пытается побыть с ней еще некоторое время.

Ему по душе подобное времяпровождение. Только они. Никого лишнего. И вокруг безмолвие, нарушаемое лишь биением сердец и дыханием. Он скучал по ней, даже тогда, когда не признавался себе в этом, даже тогда, когда думал о том, как изменить мир под руководством Темного Феникса. Он тянулся к ней в эти дни, искал утешения, но отступал, не решаясь ответить на ее зов, и прятался дальше. Он устал скучать. Он устал уходить. Жертвовать временем с ней ради всего.

Феникс затихает, возмущенно тянется, отлетает и вновь тянется. Рядом с Джин его легко контролировать. Рядом с ней у него есть повод, достойная причина делать это – он не должен пускать его к ней. Все время, которое у них есть, не для него, для них, не больше, не меньше.

Скотт прячет так же лицо в ее волосах, а затем отстраняется, чтобы посмотреть на нее. Успокаивается, всегда бы так. Если бы им ничто не мешало, то ему всего было бы достаточно. Если бы этот мир не был поглощен распрями, если бы над мутантами не висела угроза, если бы все было хорошо, то все было бы иначе.

Здесь – рядом с Джин – спокойно, умиротворенно. Он не чувствовал себя так хорошо уже очень давно. С момента пожара в библиотеке, устроенного им, им овладевала злость и ревность, желание быть рядом и обида, не позволявшая ему прийти к ней раньше. Глупости. Как он мог вести себя, как ребенок?

Мог, конечно, мог. Его чувства более не заперты в ящичке под замком. Он не сдерживает себя, как раньше. Он не хочет извиняться, Феникс того не хочет, но перед Джин все же чувствует свою вину за все произошедшее. Она делает его собой, таким, каким она знала его всегда – спокойным, счастливым.

Он чувствует ее тепло. И близость. Она его, только его. Никто не в силах это изменить. Ни Логан, ни Уоррен, ни кто бы то ни было еще. Скотт закрывает глаза на секунду, прогоняя прочь образы их из головы. Слова Джин, ее голос, его умиротворяют, заставляют сильнее ее обнять, растянуть губы в улыбке.

Скотт понимает, как ей неприятен Феникс, помнит, как тот испортил им жизнь, знает, как она желает избавиться от него. Прогнать птицу из него, прогнать с планеты. Но он знает, что Феникс лишь может помочь им сотворить лучший мир. Не спорит, не качает головой – одна из его частей, сдерживающая сущность, вторит ее словам довольно.

- А я буду бороться за тебя. Мы будем держаться вместе. Всегда, - птица согласна, подкрепляет его собственной уверенностью – все мечтает о Джин, все тянет к ней когти, и злится в ответ на ее слова.

Скотт не слышит шипения Феникса. Обозленное существо мечется и бьется, отгоняемое вдаль поцелуями Джин на задворки сознания. Не сопротивляется, падает на кровать, утягивая ее за собой. Чувствует себя почти мальчишкой, все тем же, не сразу поверившим, что его чувства взаимны. Ему этого не хватает, ее не хватает, ее прикосновений, ее мерного, ровного дыхания, когда она засыпает, ее аромата. Скотт понимает это, прижимая ее к себе за талию, лаская и требуя ласки в ответ, чувствуя ее такое родное тепло.

Ночь принадлежит им, и только. До самого утра, до первых лучей рассвета. Может, чуть дольше. Может, они смогут побыть вместе еще чуть-чуть.

Скотту достаточно этого ответа, достаточно, чтобы потянуться к ней, забыв о мире, что должен быть подвергнут кардинальным изменениям, забыв об амбициях, стремлениях, забыв о ненасытности Темного Феникса. Достаточно, чтобы вспомнить о том, как им всегда хватало друг друга. И о том, как ее ему не хватает теперь.

У них еще будет много времени для того, чтобы пожить вдвоем, решить, нужен ли им кто-то третий, кто-то, кто будет отнимать их время, с трудом вырванное у всего. Он не хочет тратить ни лишней секунды на размышления о том, какой могла бы быть их жизнь в далеком будущем. Они построят свою жизнь. Построят, никого не спросив.

Помимо воли разгорается пламя внутри, довлеющее над эмоциями, становится сложнее его держать под контролем. Скотт не хочет об этом думать, не желает обращать внимание на огненную птицу, тянущуюся вместе с ним с Джин, не думает о тех препятствиях, что возникнут еще на их пути.

Грани стираются, сгорают, бесповоротно и отчаянно, оставляя лишь обостренные до максимума желания. Страсть захватывает, заставляет дышать глубже в перерывах между поцелуями, обжигающими губы. Ощущений в одно мгновение становится слишком много. Они сплетаются в единый водоворот, унося прочь, затягивая внутрь, вглубь, так что перед глазами все плывет, смешиваясь мириадами размытых пятен, что более не имеют никакого значения, кроме той, на кого он готов смотреть вечность.

Вечность. Он бы подарил им ее. Феникс может дать им все – и власть, и время, и жизнь в прекрасном раю. Феникс, что так ненавидим большинством, и силой которого он бессовестно пользуется, не жалея.

Пальцы спешно, наощупь, набредают на тонкий поясок халата. Джин горит. Или ему лишь то чудится, и то его огонь растекается по телу. Он слышит ее стон, чувствует эмоции, пьяной дымкой окутывающие разум, ядовитым наслаждением, подобным шипам, пронзающие волю, и теряет связь с реальностью.

Прильнуть к ее губам, жадно и ненасытно, исключая призрачную возможность перерыва, отнимая все и отдавая нечто другое, ощутить ее всем своим телом, каждый дюйм ее обнаженной кожи под ладонями, блуждающими по ней, своевольно, самоуверенно, властолюбиво. Каждое движение чрезмерно нетерпеливо, каждый выдох вырывается сгустком пламени.

Ментальная связь… нечто невероятное. Именно сейчас, именно в этот момент он понимает, в чем ее преимущество. Танцующие всполохи пламени, хаотичные, ритмичные, набирающие и теряющие яркость при каждом движении. В них невозможно не забыться.

Скотт не помнит, сколько времени прошло с тех дней, когда они еще были настолько счастливы, как сегодня этой ночью. Не помнит и того, когда они в последний раз были так же открыты друг другу. Было ли у них время для этого? Но то не имеет значения, не здесь, не сейчас. Скотт не хочет ни о чем думать, даже не обращает внимания на глас Феникса, эхом проносящийся по сознанию, неся ярость и то же томное желание.

Его губы скользят по ее коже, обжигаясь. Страсть мечется, набирая темп, сохраняя ритм в такт сердцебиению. Скотт слышит ее вопрос, не отвечает сразу, опьяненный, но не пресытившийся, ловя ее горячее дыхание. Чувства и движения сплетаются воедино, становясь сильнее, острее, быстрее.

- Да, - отвечает, смотрит ей в глаза, пусть она его не видит, ладонями скользит по раскаленному телу. – Да.

С каждым прикосновением страсть растекается по телу, с каждым поцелуем с губ срывается стон, пьяняще кружащий голову. Скотт выдыхает, притягивая любимую к себе и прижимаясь губами к ее шее, всецело отдаваясь во власть чувств и эмоций, передаваемых друг другу по ментальной связи. Нет, не желает он ничего иного, ему хватит ее одной, а потому сильнее прижимает ее к себе, скользит по ней ладонями, сжимает ее руку, сплетая пальцы.

Скотт слышит все мысли Джин, каждую ее эмоцию, ощущение, а взамен отдает всего себя. Ему нравится чувствовать ее своей, и больше ничьей. Он знает, что между ними все еще пропасть, полная сомнений и страхов, понимает, что не все они сгорели этой ночью, знает, что им предстоит многое, знает, что она не встанет на сторону Феникса, на его сторону, но не хочет размышлять об этом. Не здесь, не сейчас.

Заветное слово Джин опаляет не слабее прикосновений. Скотт не отвечает, задыхается в поцелуях, тонет в ее стонах, в движениях, то ритмичных, то хаотичных. Эмоции пробираются под кожу, опаляя, издеваясь над нервными окончаниями, подобными бесчисленному множеству натянутых струн. Огонь разгорается сильнее, распаляет желание, выжигает кислород, заставляя задыхаться, терять контроль, позволяя движениям наращивать темп. Обоюдное тяжелое дыхание и гулкий стук сердец скоростью на износ. Биение в унисон. Его руки блуждают по ее телу, запоминая каждый его изящный изгиб, скользят по территориям, в которых для него не существует запрета.

Все вокруг тает, растворяется в сладком, тянущем поцелуе, теряется в болезненном удовольствии, томной негой струясь по телу.

- И я люблю тебя, - шепчет в ушко, тянет ее на себя, зарывается в волны рыжих волос, стремясь быть к ней ближе.

Сердце бьется, дыхание с трудом восстанавливается. Скотт слушает дыхание Джин, лениво играясь с огненными прядями, вслушивается в ее голос, прикрывает глаза, понимая, что не сможет дать ей того ответа, которого она ждет. Он не может пойти за ней. Хотя… он готов рискнуть. Готов пойти в школу, ожидая встретить там сопротивление из тех, кто не желает подпускать Феникса близко к детям.

Готов ради Джин.

Скотт смотрит на жену, отчаянно борясь с желанием прижать ее к себе еще раз, поцеловать, не говорить о том, что должно тревожить. Ласково утирает непрошеные слезы большим пальцем, все так же молча. Хочется сказать «да», но у них не получится. Их выследят – те, кто желает вреда Фениксу, носителям его, те, кто мнит себя защитниками этого бренного, рушащегося мира, спасителями миллионов, миллиардов и сверх того.

Феникс возвращается, требовательно напоминает о себе, вбрасывает возмущенные мысли, кричит о том, что Джин влечет в ловушку. Скотт, нет, не верит этому.

- Я не могу. Меня не пустят в школу, а детям рядом со мной находиться опасно. Ты ведь помнишь, что случилось в библиотеке? – он не справился с эмоциями, он не справился с Фениксом – он не будет просить за то происшествие прощения, но и не признавать собственной ошибки не может. – И спрятаться мы тоже не сможем. Разве эти герои нам позволят это сделать? Я и Феникс… мы для всех угроза.

Никто не хочет понимать, что они желают лишь помочь. Пусть через боль, пусть через разрушающее пламя, но помочь, спасти.

Сжимает в раздражении губы, сокрушаясь о всеобщей глупости, смотрит вновь на любимую. Она прекрасна. При мысли о расставании сжимается сердце, зло шипит птица, не вдали, уже где-то рядом. Он не хочет уходить. Ведь он не ради этого пришел, как говорил уже.

- Идем, любовь моя, - улыбается, привстает, срывая с ее губ поцелуй. – Давай построим новый мир для нас вместе. Больше никаких разлук и споров. Пойдем дальше вместе.

Скотт упрямо верит в свое, не допуская и тени сомнений, верит в то, что Джин пойдет за ним, как шла всегда. Феникс подкрепляет его веру. Он знает, что не будет иного развития событий. Хотя… страх снует в дальнем уголке сознания в ожидании.