... Он дал себе слово даже не думать об этом. Даже не вспоминать. Но воспоминания приходили сами: каждую минуту, каждое мгновение. Все было не так, все казалось хуже прежнего. Да и, что говорить, это было сущей правдой.
Много ли он стоит без своего молота?

Мьёльнир был с ним с девяти лет, когда Всеотец даровал сыну право владеть Оружием богов, наложив чары, и прилюдно скрепив магическую связь между сокровищем и своим отпрыском. За века молот стал не просто его продолжением, но вторым сердцем, его отличием, его сутью, чем-то куда более важным, чем званье наследника, алый плащ и понимание, что когда-нибудь он займет трон, унаследовав Одину. Таких будет много - но первый Достойный был он. Он один.
И вот теперь... теперь мир перед ним словно рухнул, сбился с дороги, как путник, спросонья перепутавший маршрут. Сперва Бальдр, жизнь которого - не его, Тора - стала венцом всему, затем и утрата молота. Доселе он мог надеяться, верить, что подвигами и познанием вернет прежнюю мощь.
Теперь этой надежды больше не было.
Убийца брата, изгнанник, имя которого не произнесут больше в пределах асгардских земель, он утратил все, что делало его Тором Одинсоном, героем Девяти миров. Утратил смысл жизни.
И даже лететь меж звезд, как раньше, он больше не мог!

... Оставалось одно: делать все, что еще доступно. Жить для тех, кто нуждался в помощи. Искать способ вернуть если не часть былого могущества, то ее бледную тень.
Или умереть, пытаясь сделать это.

-... Уже скоро,- одними губами произносит он. Звук, как известно, в вакууме не распространяется, поэтому все происходит словно в кино, которое смотрят, боясь разбудить спящего (было дело, смотрели так с Джейн). Но его спутнику и не особо нужны громкие речи. Он не знает этого парня, да и тот, если слыхал про пришельцев со звезд, только от Стива; ну, может, еще из бульварных газет.

Тор вертит головой, пытаясь сориентироваться в черноте, усыпанной блестками. И, указав на одну из них, самую яркую, произносит еще одно слово: так же неслышно, но по улыбке и тоске, мелькнувшей в глазах, догадаться несложно:
- Асгард.
Место, куда ему никогда не вернуться.

Громовержец видит, что его спутник не в себе. Быть может, последствия заточения. Или экспериментов, о которых обмолвился Стив, и о коих среди Мстителей ходили самые темные слухи. Кто-то считал, что возня, что устроил Капитан над товарищем - дело достойное и понятное. Кто-то, что Барнс будет ценным союзником, и спасти его, вернуть под крыло - значит не допустить беды в будущем. Но были и те, кто во всеуслышанье называл это крупнейшей ошибкой. Когда-то Зимний солдат (почему именно зимний?) сражался на стороне врагов, и находились такие, кто не собирался прощать и забывать ему этого.
Т'Чала, например.

Если бы кто-то спросил сына Одина, почему он с охотою взялся выполнить поручение, он, разумеется, все списал бы на просьбу. Просьбу Роджерса, с которым, так уж вышло, у аса было куда больше общего, чем у остальных. Неожиданно, потому что во время войны он почти принял сторону Тони. Но из взгляды на мир, их привычка везде и во всем видеть ответственность лидера, будь то боец на поле боя или же царский сын, даже, наверное, в чем-то манера делить мир на черное и белое, детская, глупая, делала этих двоих куда ближе, чем у почти что сломавшегося не так давно Старка или же погруженного в бдения о равновесии Стренжа и Вижена.
И сейчас, глядя на Баки, Тор видел не его.

Ох, как бы дорого, дороже всего что имел, он бы отдал, чтобы когда-то, давно (или недавно) кто-нибудь, как теперь он, вызвался вызволить Локи из опутавших того чар лжи и чужой, грозной магии! Если бы кто-нибудь разыскал его и подставил плечо, дав понять, что всегда рядом есть друг, который, быть может, сам и не может прийти в этот миг, но всегда помнит и знает, и всегда отопрет дверь, чтобы впустить к очагу, всегда разомкнут объятия, чтобы прижать его к сердцу.
И как он готов был сражаться с каждым, кто осмелился бы выкрикнуть обвинение в адрес убийцы, клятвопреступника и предателя, которым стал его брат.

... Он не ведает, да и не может ведать того, что творит темная сущность, сокрытая в теле мужчины. Не видит, как голод неторопливо просыпается внутри страшного существа, ждущего новых миров для захвата и новых сил для уничтожения. Вопрос, заданный новым другом (друг Стива - его друг), звучит вполне обыденно и понятно, как желание поскорей ощутить под ногами твердую землю, вдохнуть свежий воздух, желание ощутить себя снова свободным, наконец. Однажды ему довелось уже вытаскивать пленника из тюрьмы. Он помнил это чувство. Опаска, тревога - и глубокая, светлая радость.
Что ж... пусть у него и не вышло.
Но это не повод оставить других без такой возможности.
Пусть Баки повезет. Пусть Стив будет счастлив, вернув себе друга.
- Не ждем,- он мотает головой, усмехаясь при мысли, что, засмотревшись на звезду в том направлении, где скрывался Златой чертог, замедлил путь, и они висят неподвижно в черном пространстве, словно в бархатном коконе. Конечно, один, сам, он не может развить такой скорости, с какой уносил его через вселенную Мьёльнир, но все еще вполне способен доставить столь драгоценного пленника в Средний мир.
Он вытягивает вперед руку, по привычке, словно желая призвать верное оружие, и не подозревает, как похож в этот миг на одного героя мидгардских легенд.

Это "в Асгард" Тор читает по губам и понимает как "в Вальхаллу". Что ж, спору нет, друг его друга - отважный воин, о том Громовержец наслышан, и верит; в Чертоге славы любят таких. Но сейчас он обещал Роджерсу доставить товарища живым и здоровым.
Вот только здоровье Баки... сомнительно. Громовержец пока не понимает, что его вдруг встревожило, но чувство это становится все сильнее, заставляет опять и опять вглядываться в отрешенное, странно изменчивое лицо. Такое он видел... у брата, когда тот, в далекой юности, тренировался создавать своих двойников. Они выходили похожими, но все какими-то неживыми. Недвижными. Словно сияющий слепок наложили поверх лица. И с этим парнем было что-то не так. Словно... словно и не был он парнем. Словно через черты человека время от времени проглядывало нечто иное, на человека мало похожее и... пугающее.
Даже его, Тора Одинсона - пугающее.

- Рановато засобирался,- усмехнулся он, вглядываясь в спутника. Впрочем, особо внимательно не получалось: ближе к Мидгарду - Земле - попадается множество всякого мусора, далеко не всега безобидного. Приходилось следить, чтобы какой-нибудь металлических хлам не снес путешественников, заодно разделив их на части. Тору-то что, а вот этот бедняга уже и так не целиком. А привезешь одну голову - Стив же расстроится, поди.
- Доставлю тебя скоро,- решив подбодрить недавнего узника, он ухмыльнулся в бороду и потрепал того по плечу.- Отдадут лекарям, те обследуют. Будешь как новенький, даже лучше.

Тор подается вперед, когда Среброрукий в приступе внезапного гнева пытается отшвырнуть его прочь. Обломок, летящий прямо на них, отвлекает внимание - но спасенье приходит, откуда не ждали, и... такому спасению лучше б не быть.
Он отшатывается, когда раскаленный металл брызжет на ноги, прожигая обувь, оставляя красные пятна на коже. Стряхивает остатки обломка с себя, и с Баки, с которым в этот момент начинает происходить что-то не то.

Мьёльнир. Мьёльнир по-прежнему стоит там, на одинокой скале - той, что осталась от некогда многолюдной и красивой набережной в Аннаполисе.

Но никакой Мьёльнир не выбьет из его слуха чуждый голос, отдающий приказы. Никакой Молот богов не вытолкнет чуждый, холодный разум, живущий внутри огненной твари, медленно выползающей на свет из смертного тела. Этот разум взирает на него из пустоты космоса, и пока что играет, примеривается, расставляет силы, прежде чем кинуться в атаку.
Схватки не избежать - это Громовержец чувствует точно. Вот только бы знать, битва с кем или чем ему предстоит.
И еще он точно знает, что нужно спасти человека, внутри которого прячется Тварь.

- Асгард закрыт для тебя и таких как ты!- он знает, что голос его не слышен в космосе, но яростный вопль, что читается по губам, с двойной силой вспыхивает в его рассудке. Громовержец поворачивается и замирает перед чудовищем - неподвижная фигура на черном бархате, озаренная разгорающимся огнем. Жар от неизвестного существа идет такой, что кончики волос Громовержца начинают медленно тлеть.
Он пристально следит, как отделяется от Барнса страшная, неземная сущность, силу которой едва ли возможно сдержать. Которая слишком рано вырвалась из носителя, и которая ничего не хочет, кроме как поглотить и уничтожить новый мир - его родной мир.
Но сейчас, в это мгновение, он думает не об этом.
Он думает, выдержит ли Барнс.

- Асгард закрыт,- повторяет он, сосрадотачивая взгляд на том, что следует считать мордой твари. Больше всего она походит на птичий клюв, вот только вместо прекрасных трелей из него вот-вот вырвется визг. И пламя, способное сжечь дотла хрупкую плоть человека.- И не тебе от меня узнать, как проникнуть в него. Убирайся, откуда пришла!

Дерзкий, жестокий смех служит ей ответом.
И пусть вакуум не передает звук - он и не нужен; достаточно лишь взглянуть на оскаленные, словно у дикого зверя, острые зубы асгардца; достаточно только один раз встретить взгляд голубых глаз. Тварь, что трусливо скрывается в смертном теле, что не знает ни дома, ни привязанности - один ненасытный голод, одну только страсть - разрушать, смеет приказывать ему, сыну Одина! Тому, кто изгнал во тьму Малекита; тому, кто извлек из простой смертной женщины темный Эфир; ему, кто отправил в беспросветный мрак смерти могучего Горра; кто пережил пытки, утрату любимый, утрату дома, его возвращение; пережил Рагнарёк; кому суждено было нанести смертельный удар в сердце родного брата! Он утратил свой молот - третий, возможно, последний раз!
Он пережил вдвое больше врагов, чем ему было лет, и объятая пламенем тварь - всего лишь одна из них! Только одна!
И она смеет угрожать ему, повелителю неба?!
Поглядим, кто кого.

- Ну, попробуй!- в ярости рявкает он, и кажется, даже космос вот-вот родит звук от исступленной ярости, с какой Одинсон выкрикивает эти слова. В вакууме нет воздуха, поэтому роскоши молний, сверкающих вспышек огней, ударяющих в землю, пламени, пляшущего над магнитными полюсами - зеленоватого, дикого - здесь никогда нет.
Или есть?
Голубоватое пламя сверкает в глазах Тора - и следом за ним слабый высверк, подобный лучу солнца на рыбьей чешуе, пробегает по его телу. И вдруг все пространство вокруг вспыхивает, разбегается белесыми лучами; все его тело охватывает сияние. Нейтральный газ межзвездного пространства вспыхивает, подожженный невидимой молнией - и пусть свет этот неярок, он слепит, как только что родившаяся звезда.
Глаза Одинсона светлеют, и тоже источают теперь этот свет.

Он смеется.
Сила, рожденная Рагнарёком, сила, которую он, как и его отец, всю жизнь чувствовал и которую боялся выпустить, сила, погубившая его брата, повергшая в хаос мир, лишившая его Молота - эта сила сейчас только встретила достойное применение. 
Он поднимает руки - и она смыкается перед ним, образуя сияющий щит.

- А ну-ка, сожри!- рявкает он, прежде чем ударить всей этой силой в клокочущую от жадности тварь.

Обломки космических кораблей, осколки метероитов, пыль, отработки топлива,- все это, гонимое вихрем, поднятым крыльями птицы, устремляется прямо на сына Одина. Набирая скорость, подталкиваемое пламенем, опаленное и бесформенное - ибо мало что может выдержать этот жар, не истлев и не начав таять - словно на ходу сплавляясь в каком-то адском горниле, раздуваемом каждым взмахом огненных крыл, сотни и тысячи частиц обрушиваются на него единой волной - и разлетаются прочь, рикошетя, толкая и ударяясь друг в друга, столкнувшись с невидимою преградой.

Он воздевает руки - и голубоватый свет искрами рассыпается по металлу, корежит его и гнет, стачивает, подобно тому, как железо тупится, встречая другое железо. Звука не слышно, но не требуется воображения, чтобы услышать тот раздирающий визг, что издают огромные куски обшивок, лопающиеся струны проводки, скрежещющее и крошащееся стекло. Облака газа вокруг сияют ярче, и наконец вспыхивают серией расходящихся взрывов. Осколки и сплавленные куски разлетаются в стороны мириадами звезд, превращаются в пыль и сгорают в пламени разбушевавшейся птицы.

.. Если бы у Вселенной были глаза, то в это мгновенье они безотрывно прикованы били бы к этому поединку. И пусть ему не сравниться было с великолепием рождения новых звезд, или сиянием Плеяд, чьи манящие огни на века стали символом красоты и недостижимого совершенства. Если бы у нее было сердце, оно замерло бы от столкновения этих двух чудовищ, готовых своей жизнью отстоять право на свободу - свою и целого мира. Если бы у нее была душа, она затрепетала бы и застонала, словно у юной девы, перед которой бьются двое противников.
Хотя... кто знает, может быть, ей и дана душа. Равнодушная ко всему, перед которой горе и радости целых миров - все равно что отчаянный писк муравья по самогом. Бесконечная. Грозная.
Смеющаяся над тем, что один человек смеет противостоять неодолимой силе, бросать вызов чудовищу, способному испепелить целый мир.
Он знает этот смех слишком хорошо.

... Для Тора в этот момент не имеет значения, есть ли душа у Вселенной, и как громко она потешается над его самонадеянной глупостью. Уже не к Мидгарду устремлены поыслы Феникса; его жаркие крылья тянутся к Золотому чертогу, и кажется, что сам блеск высокой кровли начинает тускнеть от их прикосновения. Он уже слышит треск кедровых колонн, он уже видит, как вспыхивают ветви древнего Ясеня, скручиваясь, корчась в сияющем пламени. Жгучей болью, как лопающиеся мускулы, рвутся связи меж Девятью мирами, размыкаются из объятия. Словно рассорившиеся братья, летят они в разные стороны, огрызаясь, готовые снова слиться - только теперь уже в схватке не жизнь, а на смерть.
Все это он видит, и все это кажется ему больше реальностью, чем происходящее здесь и сейчас.
Только один человек может помешать этому.

Синее пламя вспыхивает, ослепительной стеной встает перед ним. От палящего дыхания  края его одеваются сполохами, но сила молнии гасит пламя, пожирая молекулы кислорода, сбивает его с летящих обломков. Между этими силами металл превращается в пар, и тот мгновенно распадается, кислородными вспышками окружая противников.
На мгновение кажется, что еще немного, и огнанная стихия разобьется, вдребезги разлетится о ярость молний - и лишь Громовержец знает, что этому сбыться не суждено.
У него просто не хватит сил.