Джин мучили сомнения. Не на ровном месте, не просто так. Мучили не один день, с того самого момента, как она вспомнила, кто она. Она слушала Скотта, слушала Мари, слушала внутренний голос. Им нужно было защитить детей, а в школе это было невозможно, это место перестало быть безопасным, как бы обидно это ни было. Грей прекрасно помнила то ощущение защищенности, которое подарило ей спокойные ночи юности, взбудораженные только заданиями да любовью. Но сейчас об этом и речи ни шло, времена были другие, и хотя мутантов, взрослых и способных защитить детей, в школе стало больше, приходилось признать - силы не бесконечные, а моральное истощение нападает достаточно быстро.

И все же, сейчас Джин мучилась выбором пути. С одной стороны его и не было, оставить Скотта в его мире ненависти к людям было нереально, непозволительно, и не она ли обещала, что всегда будет бороться за него, идти рядом, держа его за руку? Обещала ведь. Значит, о чем речь? Но все же, Геноша внушала опасения, Эрик внушал опасения, и единственный человек, чьей поддержки сейчас хотела Джин, был далеко, был неизвестно где по последним данным.
Способ был. Если, конечно, Чарльз не будет против пообщаться, не будет против услышать ее. Джин осторожно выбралась из постели, Скотт спал, а она не могла уснуть, как ни пыталась. Босыми ногами шлепает по полу комнаты, выскальзывает в коридор. Время позднее, то самое, когда уже все спят, все же, невозможно круглосуточно проявлять такую бешеную активность, хотя дети старались.

Кабинет Чарльз был запрещенной зоной для всех, сохраняя свой вид таким, каким его оставил профессор, столько-то лет. Именно туда и направляет Джин, находя какое-то успокоение среди книг и вещей, принадлежащих Ксавье.
У нее был отец, родной отец, но такой далекий, такой напуганный талантами дочери, что о близости быть не могло и речи. Как любой ребенок, Джин искала утешения и ласки у того, кто не просто понимал ее, но еще и владел теми же способностями, что и она сама.
- Чарльз.
Джин надеется, что он ее услышит. Что он потянется к ней, найдет ее всюду. Удобно устроившись по-турецки, она закрывает глаза, легко уплывая туда, где нет ни времени, ни пространства, зато можно оказаться в любом месте своей памяти, чужой памяти, в любом уголке собственного воображения и мира. Оставалось лишь дождаться профессору, чтобы он присоединился к встрече.

Последние недели были не простыми. Кажется, Джин все еще толком не извинилась за то, что аннигилировала Чарльза, чего в ту минуту так хотела. Благо, в этот раз никто из близких не пострадал, что уже не плохо. Но воскрешение не обнулило счеты, впрочем, не оставило их тоже, скорее подарив чувство растерянности, когда все еще рефлекторно сердишься, а на деле уже и не на что. Между ними растянулась пропасть, которую с талантами Грей можно перепрыгнуть, но она все еще стояла на той стороне, глядела на Чарльза на этой и не понимала, как быть дальше.
- Чарльз, - снова зовет Джин, чуть более настойчиво, уже далекая от реальности, все еще ищущая его, но пока не чувствующая отклика.

Неужели не отзовется? Отчаяние окатывает ее неожиданной волной холода и пустоты. И Джин старается не думать о том, что разговор не состоится, а перекресток… она, действительно, стоит на перекрестке в какой-то глухомани, а рядом обычная американская забегаловка, таких по стране тысячи, там кормят вкусными бургерами и картошкой фри.
Интересно, конечно, работает сознание, подбрасывая подобные декорации, наполненные не меньшими сомнениями, чем душа рыжей телепатки.

Джин ждет Чарльза, но оказывается все равно не готовой к встрече, вздрагивает, когда его голос звучит совсем рядом. Оборачивается, смотрит на него, и пытается понять, кто он для нее теперь, как к нему обращаться, как на него смотреть. Такой растерянной Джин чувствует себя постоянно, с самого своего возвращения в мир живых, прячет это за смелостью, озабоченностью, беспокойством, ей постоянно есть, о чем беспокоиться, поэтому некогда тратить время на ощущение, что она ничего не понимает. Но не сегодня, не сейчас, не тут. Тут не нужно быть кем-то, тут достаточно быть собой.

Они прошли долгий путь от наставника, приемного отца и ученицы, приемной дочери до тех, кем были сейчас. Вот только кем? Джин уже испытала и обиду, и злость, и разочарование, и сейчас на нее нахлынуло нечто сродни тоски, как то бывает, когда пора выпархивать из-под родительского крыла, жить собственной жизнью. Все, тридцать пять лет, ну пора вроде как, не так ли?
- Здравствуйт, Чарльз, - наконец, эхом отвечает Джин. - На миг мне показалось, что ты не придешь.
Все вокруг меняется, подстраиваясь под нужды телепатов, прекрасное это местом, астральная плоскость, можно оказаться в любом мире, без ущерба для сознания, если, конечно, не в этом цель. И мир расцвечивается красками в противовес реальности, река, зелень травы, столик, накрытый для завтрака - господи, откуда только берутся пасторальные картинки в сознании, спасибо, что хоть не платье в горошек… а нет, и белое платье в красный горошек.

Джин вздыхает, и сама опускается рядом на стул в этом ненастоящем мире прошлых надежд.
- Кажется, что все, что нам осталось, это вспоминать прошлое и пытаться понять, кто и где свернул не туда.
Она пришла не ссориться.
И точно не плакаться.
Может, за советом. А, может, за понимание происходящего, за одобрением или, наоборот, осуждением сделанного выбора.
Она бы не пришла, не мучайся сомнениями, вот только сможет ли Чарльз их разрешить?
Но все лучше, чем засыпать этими сомнениями Скотта, ему поддержка нужна, и Джин старается изо всех сил, ища в выборе, сделанном ими, правильность. Они защищают детей. И точка.

- Кажется, наш мир окончательно рухнул, - изрекает ученица на вопрос учителя, переводит взгляд с мерного течения реки на Чарльза, ища в нем… что-то. - И мы уже ничего не может поделать, только защищать то, что нам доверили. Где ты был? Мне нужен был совет, мне нужно было понимание, как собрать то, что развалилось на глазах, Чарльз, а я так и не смогла. Только снова все сделала хуже.
В ее тоне нет упрека, лишь грусть, что снова не вышло, что снова наломала дров, что снова пошла не по тому пути, в этом виноват Феникс, а может виновата она, и вообще, лучше было бы оставаться в земле.
- Тебе не кажется, что мертвые должны были оставаться мертвыми?

Стоило двинуться дальше, стоило начать говорить, как приходит понимание того, как на самом деле Джин чувствует себя одинокой, как сильно скучала по Чарльзу. Он был тем, кто оберегал ее всю юность от собственного дара, способного сломать, если не умеешь держать удар, а нужно было время, чтобы этому научиться. Чарльз всегда поддерживал ее, Чарльз лучше других - нет, он единственный, кто до конца понимал, насколько иногда было сложно Джин с ее телепатией. Нет более одиноких людей, чем телепаты, и они оба это знали по собственному опыту. Но Чарльз научил Джин жить с этим, не бояться этого, жаль, что на жизненном пути так много потерялось.
Можно ли это вернуть?
Или хотя начать сначала.
Может, еще не поздно.

Она улыбается, слабо улыбается.
Она звала и он пришел. Так всегда, было и будет. Так же как если бы ее звал Чарльз, и Джин нашла бы дорогу к нему. И все еще страшно, что именно она его убила, когда не могла контролировать ровным счетом ничего. Она помнит тот момент, ту яркую злость, и ее мучает один лишь вопрос - почему он позволил ей так с ним поступить?
Однажды Джин об этом спросит. Но сегодня другие вопросы на повестке дня.
Ей хочется быть взрослой, но рядом с Чарльзом она чувствует себя снова подростком, это одновременно и хорошо, и злит, и черт его знает, что делать, поддаться этому чувству или противостоять.
Но не выходит противостоять. И Джин шагает в объятия Чарльза, утыкается ему носом в плечо, глаза обжигает слезами, но щеки все еще сухи.
Как и голос сух от надтреснутости.

- Я снова почти сломала мир, почти убила Скотта, почти убила Тони Старка, а есть те, кого в самом деле убила. Я снова горела, Чарльз, и снова проиграла главную свою битву, хотя думала, что справлюсь. А теперь не знаю, как помочь Скотту, как помочь остальным, дети боятся, а мы не можем их защитить. Скотт ищет способы, но находит какие-то варианты, которые больше настораживают, чем дают помощь. Чарльз, в нем столько ненависти после Феникса…
В Джин ничего не осталось, кроме усталости и надлома. Но трещина затянется, медленно, но все же затянется, а злость прогорела, от нее остались лишь капли, от нее осталась искра, которая никогда больше не уйдет, подарок Феникса на память. Но она может с этим справиться, а вот с ненавистью Скотта нет.
Ей кажется, она теряет его. Теряет Скотта.
Теряет Чарльза.
Теряет мир.
Ради чего она вернулась, если все теряет.
- Я не понимаю, что делать и как поступить.

Это странное чувство, снова окунуться в детство, когда тебе говорят, что все будет хорошо. И возникает малодушное желание сбросить все проблемы на Чарльза, пусть решает, в конце концов, Джин умела только их создавать, никак не решать. Все попытки что-то исправить, приводили к большим бедам, как вот с Фениксом в этот раз. Ей казалось, что она справится, что собрав воедино в себе эту чертову куропатку, она с ней управится, а вышло, как обычно. Возможно, изначально все было неправильно, неправильно сделаны шаги, неправильно сделаны выборы, вот и получилось то, что получилось.
И вина за то, что сейчас происходит со Скоттом, сжирает Джин изнутри. Она знает о нем все, она знает о нем больше, чем сама того хочет. Она видит клокочущую злобу изнутри, и не уверена, что та лавой не выльется наружу, что никто не пострадает, просто не уверена. Чарльз верит в Скотта, верит в того, кто был ему сыном, его слова звучат музыкой, но Джин сомневается.
- Когда вы с ним в последний раз говорили? Когда ты был к нему так близок в последний раз, чтобы чувствовать его? Потому, что очень многое изменилось. Слишком многое.

В голову снова приходят мысли, что они должны быть мертвы, но они живы, и с этим приходится смириться, принять, как должное, жить, что-то делать, исправлять и нести свет мутантам, которым это нужно. Сложно при этом не превратит свет во тьму, сложно при этом не сбиться с собственного пути.
Но кое в чем Чарльз безапелляционно прав, в том, о чем Джин постоянно забывает в своем стремлении исправлять. На восстановление нужно время. На то, чтобы починить сознание, выровнять ритм сердцебиение, не просыпаться посреди ночи в холодном поту от кошмаров, нужно время. Невозможно по щелчку пальцев излечиться, лечь спать сломанной, а проснуться залатанной. На любое исцеление уходит время, когда много, когда мало, а урон велик, и потому не стоит спешить, нужно делать по одному шагу за раз, чтобы не споткнуться, чтобы снова не сломаться. А Джин все время об этом забывает, все время спешит, от того спотыкается, и снова приходится подниматься, замазывать раны зеленкой, снова приходится идти вперед, опять осторожно, опять сбиваясь на торопливый бег.

Джин сжимает руку Чарльза, его тут нет, нет рядом, ее тоже нет, они лишь образы, которые сотканы из сознания, но все же, это лучше, чем ничего, особенно, когда не задумываешься. Она делает глубокий вдох, с чего начать, когда и толком не с чего. Кто с ней? Кто рядом?
- За нами хотят идти почти все, кто сейчас находится в школе. Не очень добровольно, скорее по причине того, что вариантов у них больше и нет. Ро очень не нравится идея, но она молчит, она хочет обезопасить детей. Анна… о, Анна, наверное, никогда не простит Скотту его решения, но она тоже ищет место, где можно будет спокойно просыпаться по утрам. Хотя ее все еще гложут сомнения, и я не знаю, возможно, она успеет передумать. Алекс, вот кто даже не стесняется высказывать свое мнение на этот счет… - Джин неожиданно для самой себя смеется, качает головой. - Некоторые вещи не меняются после смерти, Саммерсы все так же решают собственные  непонимания посредством грубой силы, черт знает, что с ними делать. Хэнк бы, наверное, от нас с радостью ушел, чтобы заниматься наукой, так как с нами вечно ему что-то не дает, но, похоже, в твое отсутствие он решил нас всех прибрать к рукам, будто неразумных котят. И возможно, он не так уж и не прав.

Джин замолкает на мгновение, есть те, о ком следует рассказать еще, но какими словами?
И все же…
- Кажется, мы со Скоттом стали родителями… ну как стали… - Джин снова смеется, уже нервно. - Невольно, да и какие из нас родители. Рейчел, девочка… ей, двадцать? Двадцать три? Я даже не знаю ее точный возраст. Ее мир охвачен войной против мутантов, и она пыталась то ли в прошлое вернуться, то ли куда, а попала к нам. Наверное, она хорошая, я не знаю, я все еще ее не знаю. Она слишком похожа на меня, и это мне не нравится. Никто не любит видеть свое отражение, более трезво, чем есть на самом деле.

Эмоции Чарльза, такие настоящие, такие живые, они чувствуются даже лучше, чем если бы они находились в реальном мире. А может Джин просто чересчур сейчас к ним восприимчива. А может они вообще не Чарльза, а ее собственные, она ведь тоже чувствует бессилие и беспомощность, не в состоянии решить проблемы, которые возникают одна за другой, будто снежный ком, а ведь уже последний месяц зимы, да и в Нью-Йорке не бывает снежных зим, не до такой степени.
Она вздыхает, тяжело вздыхает. Думает о том, что ее вера может быть бесконечной, должна быть бесконечной, но почему ее одолевают сомнения в собственных возможностях?
Может, потому, что все давно провалено? Миссия не удалась с самого начала, брак превратился в смерть, она стала смертью, Скотта, Чарльза, других людей, которые подвернулись под руку.

Нет.
Не время сейчас рефлексировать и страдать, она ошиблась, дважды ошиблась, но если она сейчас сядет и будет реветь, легче не станет, проще не станет, и решения проблемы она все равно не найдет, слезы тут не помогут.
Молитвы тоже.
Она давно вне слез, вне молитв, она была способна разрушать миры, нести огонь, нести ужас, оборачивать это на благо, но с благом, как обычно, не вышло.
Что поделать, если Джин Грей самая большая неудачница, но она о том никому не скажет.
- Мне бы твою веру в себя, - слабо улыбается Джин, а что ей остается? Не биться же в истерике, требуя, чтобы Чарльз вернулся, если он не может. А, кстати, почему: - Что тебя задерживает?

Джин качает головой.
- Чтобы быть уверенными в безопасности, нужно верить Эрику. Мы наведались на Геношу, там вроде бы хорошо, там вроде бы рай, а я все думаю, что фактически там мы себя отдаем Магнето и его воле, если мы не сойдемся в чем-то, то будет не просто. Я постараюсь оградить детей от его влияния, но я - это я, не ты, в том и проблема. Учитель из меня так себе, я могу преподать им биологию, но не могу быть педагогом, выходит у меня это отвратительно. Но я все же постараюсь с этим справиться. Вот только что делать дальше? Хорошо, ты вернешься, и что тогда? Ты ведь не пойдешь на Геношу, не так ли?
Школа была делом жизни Чарльза. Как бы ее ни называли, школа Ксавье или школа им. Джин Грей, а все равно это оставалось детищем Чарльза, и было трудно представить будущее детей без него. Хотя ведь три года, они были мертвы три года, и Чарльз в том числе...

Дети и правда  - сложно.
- Тебе ли не знать? Если бы ты не был лысым, то поседел бы очень рано, - Джин смеется, но прячет глаза, льнет и утыкается носом в плечо Чарльза, ненастоящее, тут нет ничего настоящего, но все же, хоть что-то, хоть как-то, если закрыть глаза, она вспомнит тепло его ладони. - Я не уверена, что у нас с ней что-то получится. Хотя... есть еще Страйф. С ним вообще как-то все очень непросто, даже не знаю, как тебе это объяснить, он клон Нейтана, сына Скотта от моего клона... боже, это безумие какое-то. Почему моя жизнь напоминает психушку? Психоделику. Не знаю. Как так вышло вообще?

Джин молчит какое-то время. Она пытается понять, почему какая-то международная трагедия важнее их собственной. В голове вертится вопрос - а как же мы? Как же твои дети? Как же я? Скотт, остальные? Наверное, это сейчас написано на ее лице, наверное, слишком заметно, наверное, она даже отшатывается от Чарльза, стараясь не произнести чужим голосом простое "понятно". Потому, что очень хочется это сделать, выразив им всю обиду и боль.
Он должен был быть с ними. Да, мог им доверять, но иногда этого мало. Сейчас нужны были все силы, сейчас слишком многое было потеряно, Феникс многое разрушил, он спас мутантов, но он же их и разрушил. Они все были словно поломанные куклы, и оторваны от того, кто был им отцом и поддержкой.

Джин кивает. Вроде как понимающе. Но вряд ли она готова понимать это все.
- Почему-то была уверена в твоем ответе. Но многие устали. Многие хотят иметь дом. Многие не знают, что делать. Им не нравится идея с Геношей, но ничего другого у них нет. Мы сейчас не в лучшем положении, никто из нас не понимает, что делать дальше, чтобы нас перестали пытаться уничтожить. К тому же, это вопрос времени, когда придут за Скоттом и за мной. Слишком много разрушений. Слишком много проблем. Они не оставят это просто так, Чарльз, однажды они очнутся, поймут, что мы живы, мы выжили, и придут за нами.

Все вокруг меняется, под стать настроению собеседников, но все больше Чарльза. Джин оглядывается по сторонам, зябко ведет плечами, вот она, их реальность, вся трещина, вся избитая, вся разваливающаяся на части, стоит неправильно сделать шаг, и что уж говорить, это они ее сломали.
Больше она своей неспособностью совладать с Фениксом, она поддалась страхам и проиграла ему бой, в который раз.
Сколько же можно.
- Ты все еще веришь в это, Чарльз? Сколько попыток, столько же неудач, мы проигрываем раз за разом, они нас пытаются уничтожить, и все начинается заново, идет по кругу. Ты правда веришь, что в этот раз получится что-то?
С верой у Джин проблемы.
С верой в себя, с верой в жизнь, в решения Скотта. Она хочет верить. Она пытается быть правильной женой. Но не верит, хотя и поступает так, как считает, что должна.
И сейчас смотрит в глаза Чарльзу, не верит в его веру, поражается, что он еще пытается что-то сделать с этим всем.

- Я не умею с ним справляться. Все, что я сейчас думаю, что когда он вернется, все снова пойдет по проторенной дорожке. Я все еще не понимаю, как выжила, но снова так не повезет. И я не знаю, что меня больше сводит с ума... хотя нет, знаю, все те смерти, что на моем счету. И твоя в том числе. Скажи, Чарльз, страшно было умирать? Потому, что своей смерти я хотела. Каждый раз хотела. И жалею, что жива. Мертвые должны оставаться мертвыми. Я - так точно.