Почему она все еще не пристрелила Белову? Столько раз можно было бы попытаться, авось хотя бы один был бы удачным, и тогда бы Бобби не пришлось иметь дела с последствиями своих необдуманных решений, о которых не жалела, но все же. Лена с такой легкостью дернула запретный поводок, вынуждая Морс отступить в своем желании притащить Вдову ЩИТу. Хотя подожди Белова еще минут пять, и, может, шантажировать не пришлось бы. Несмотря на все то дерьмо, которое Лена творила, Бобби с трудом могла уговорить себя на ее арест. Да, знала, что правильно - это приволочь Белову правосудию, но каждый раз сомневалась. Если после всего они Кэпа готовы были осудить на смертную казнь, об этом ходили слухи, то с Леной и вопроса такого стоять не будет, решение будет единственным, и точка.
А думать о казни для Лены было все еще паршиво, пусть та сука выбросила Бартона из окна, и дай ей возможность, она бы ему, как таракану, отрывала бы лапки, по одной штуке в минуту. Но что осуждать, коль сама Бобби мало чем отличалась от Беловой. Работала на хороших парней, но после Гидры все еще не отыскала себя в правильной раскладке и продолжала задумываться о том, что она вообще делает на белой стороне?

Куба же была прекрасна. Гавана веселила яркими красками стен, солнцем, шумом океана, ароматом сигар, летом в последний день осени. Ретро-машины будто бы стали показателем того, как замерло здесь время, и осматривая улицу с балкона такого же ретро-отеля Бобби решила, что если доживет до пенсии, переберется себя.
Пайпер она отправила домой еще утром, отдав ей джет, сама же планировала вернуться, как все белые люди, рейсом завтра утром. Ночью она так и не смогла нормально уснуть, просидев все время у бассейна с сигаретой, но в конечном итоге, так и не поняла, как поступить. Сейчас же решение было принято, впрочем, в его адекватности Пересмешница не была уверена. Но она всегда жила риском, и менять этот стиль не собиралась.
Джеймс Уэсли.
Она ведь думала, что больше им не встретится.

Морс вздыхает и возвращается в номер в поисках большой белой шляпы, чтобы скрыть кожу от солнца. Браслеты весело звякают на руках, белый сарафан в пол создает впечатление легкости и эфемерности. Но этого совсем не было на душе. Бобби замирает напротив зеркала, но видит не себя - видит то, как Джеймс умирает у нее на руках, а она просит Лену, чтобы та помогла ей подстроить его смерть, скрыть и вытащить с того света. Лена согласилась, в меру насладившись унижением Бобби, но к ее чести, полтора года она ни разу не использовала ту историю в попытке давить на Пересмешницу.
Хотя, почему? Ведь тогда она могла бы на стадии противостояния осенью легко заполучить Морс в свои руки, надеть строгий ошейник, и все, приехали. Бобби ведь как и прежде, не хотела кому-либо раскрывать тот период своей жизни, то, что связывало ее с Уэсли, бережно храня в памяти.

Полтора года.
Полтора года уверенности, что с ним все в порядке. Конечно, Бобби предполагала, что он где-то рядом с Беловой, но ей казалось, что Джеймс не станет иметь дел с Гидрой, как таковой. И она не удивилась, когда услышала, что он управляет бизнесом Лены, лишь демонстративно фыркнула:
- Хреново управляет, раз мне пришлось тебе помогать вернуть твои дела в норму.
Но они с Леной обе знали, что она получила прекрасного управленца, и тот факт, что часть бизнеса, которая пострадала, не так уж легко была управляема.

Она снова была у особняка Беловой, возле которого крутилась вчера утром, но так и не обнаружила присутствие Уэсли. Но и искала она Лену. Теперь же у нее совсем иные цели, и Барбара делает вдох. В том, что дорогая подруга (хуже врага не придумать) давно рассказала Джеймсу всю правду о ней, Бобби и не сомневалась. Малодушно уж было подумывала сбежать, но горничная не вовремя открывает дверь, заставляя американку дежурно улыбаться.
- Чем могу быть полезна, синьора?
Молодая женщина безукоризненно вышколена, и Бобби ностальгически отмечает работу Уэсли, у того все люди были настолько дрессированные, что в пору позавидовать. Она от своих агентов такого добиться не в состоянии.
Испанские слова не складываются в фразу, но Бобби продолжает их крутить, пытаясь собрать в единое целое. И выдавливает из себя:
- Я бы хотела поговорить с синьором Уэсли?

Чертова Белова, чтоб она…
Горничная кивает, сторонится и пропускает Бобби со словами:
- Подожди в гостиной, я сейчас позову синьора Уэсли.
Вкус у Лены, что надо. Бобби всегда испытала некое разочарование от того, что они с русской были во многом так похожи, но находились по разные стороны баррикад. Вилла ей, определенно, нравилась. Она выходила окнами на бассейн, удачно затененный, чтобы солнце не мешало наслаждаться купанием, обилие зелени в том, что язык не поворачивался назвать садом, скорее уж, парком. Это не говоря о прекрасной мебели и легкой прохладе внутри.
Здесь хотелось задержаться.
Бобби так увлекается созерцанием за окном, что не слышит шагов до самого последнего момента, так и стоит в сарафане с сумкой на плече и шляпой в руках.

С точки зрения шпионажа агент Барбара Морс сейчас с треском провалилась.
Не слышала шагов Уэсли или не хотела реагировать.
Здравый смысл прекрасно помнил, что за ее спиной находиться человек, легко могущий выстрелить в нее. Она многое знала о нем, она играла с огнем, и хотя объективно Бобби была более подготовлена, будучи спецагентом, но некоторые вещи подвластны только определенному кругу людей.

Они друг друга стоили. Хищники, сумевшие найти друг в друге нечто такое, что связало их навсегда, хотя Бобби была уверена, что разорвала эту болезненную связь за полтора года - нить должна была ослабнуть, отпустить, забыться.
Тогда почему она тут? Примчалась, стоило Лене вякнуть о Уэсли, и вот уже она тут, потратив на сомнение едва ли меньше суток. Сомнения, собственно, в том, чем это обернется для нее, выживет ли она после этого, не попадет ли на очередной круг ада, и не сожрет ли ее Белова с потрохами, когда поймет, что цепанула за живое.
Бобби так тщательно убеждала в свое время Лену, что это лишь интрижка, роман, красивое танго, классный секс, не более, что ничего нет в том, что происходило между ней и Уэсли, но когда он умирал у нее на руках, все было не просто так. И когда сейчас его пальцы касаются обнаженной кожи, а голос заставляет вздрогнуть, все не просто так.

Она закрывает глаза, позволяя ему притянуть ее к себе, чувствуя спиной каждое его движение. Не готовая ни к чему подобному, уверенная, что разговор будет носить холодный тон в отместку, она почти год лгала ему, кто она на самом деле, он почти год считал ее агентом Гидры.
Но сейчас это все становится чем-то невесомым, когда его рука уверенно обвивается вокруг талии, а Бобби делает осторожный вдох, боясь спугнуть момент. Чтобы ни сказала ему Лена, сейчас это не имеет значения, видимо, и в это страшно и приятно верить, но это уже сейчас намекает на большие проблемы в будущем.
- Правда?

Бобби заставляет себя медленно обернуться, откидывая волосы за спину, чуть приподнимая подбородок, чтобы посмотреть в глаза Джеймса. Забавно, поначалу она лишь могла играть в угадайку с его эмоциями, которые были абсолютно нечитаемы на его лице, когда он не стремился раскрываться. Позже - стало легче. И сейчас оттенком нежности что-то мелькает в чертах лица, но Бобби, настороженная и напряженная, все еще не верит, хотя и саму переполняют такое же чувство с искрами огня.
Как и всегда.
Они вспыхивали от искры, одной-единственное, пылая долго.
Такие разные, но вместе с тем похожие, эти отношения в своей противоречивости и беспощадности были способны свести с ума, но…

...Ванесса умирала в больнице, и Фиск сидел под палатой любовницы. Этого Бобби не знала, узнала позже. Звонок Уэсли застал ее врасплох, звонок, в котором было что-то, доселе незаметное в их отношениях, что-то, что настолько напугало саму Бобби, став звоночком - пора бежать. Гидра тонула, Морс это видела изнутри, понимала, что вот-вот, несмотря на всю мощь, ей нанесут последний удар, который разломает всю структуру, и ей нужно убраться до того как ее саму погребет под осколками. Уходя из Гидры, она должна была уйти от Джеймса. Но тянула, хотя и чувствовала, что финал близок, что надо поставить точку.
Тот звонок уже не просто намекал, он кричал - пора-пора-пора. Пора бежать от Уэсли, пора бежать, пока можешь это сделать.
А она решила воспользоваться последним разом.
Решила пойти за его голосом в телефонном динамике, который перевернул в ней что-то.

Говорят, что люди плохо переносят страдания близких. А еще говорят, что глядя на них, стремишься не потерять свое, избежать подобного. Когда видишь на улице несчастную бездомную кошку, бежишь домой тискать свою.
Когда на твоих глазах на грани смерти находиться женщина друга и партнера, невольно звонишь услышать голос своей женщины.
Бобби тоже так делала. Тоже звонила. Тоже проверяла. Тоже слушала голос Уэсли, убеждаясь, что все хорошо, ломалась от желания оказаться в его руках, но все время помнила - это не навсегда. И так ничто не вечно под луной, а она со своим прикрытием тем более.
И вот теперь они снова тут.
Снова смотрят друг другу в глаза.
- Она тебе все рассказала? Не могла не рассказать, - губы Бобби растягиваются в злой улыбке. - И как давно?

Бобби хочется стянуть с Джеймса очки.
Хочется поцеловать его.
И совсем не хочется говорить. Потому, что тела скажут больше, а слова могут быть ложью, но вместе с тем, весомой ложью, от которой будет тяжело дышать.

Она ждет ответа Джеймса, опасаясь его, но понимая, что знает все и так, знает, как многое между ними разрушено.
Вспоминает первую ночь под его палатой, на полу в тишине коридора, сидела там, пока врач не сказал, что все будет хорошо. Впрочем, судя по глазам доброго доктора, он сказал это, лишь бы блондинистая девица убралась из отделения.
И никто не знает, что в ту ночь Бобби впервые, после того, как ушла из дома, молилась. Вспоминала позабытые слова, шептала их в маленькой часовне, пообещала больше ни за что и никогда, если боженька спасет Уэсли, ну в общем все как обычно. Нет, чтобы пообещать, что если он выживет, то она бросит все и уедет с ним. Каковы были шансы на это?
Нулевые.
Хотя бы потому, что Лена такому не позволила бы случится.

Пальцы Джеймса скользят по ее плечу, шее, и Бобби теряет мысль. Ей приходиться приложить усилия, чтобы удержаться на плаву этого разговора, хотя действует он на нее поразительно закономерно - как и всегда. Она почти что поддается совершенно нехитрым, но чувственным манипуляциям, признавая и капитулируя перед тем фактом, что он на нее действует так всегда, так маняще, сводяще с ума, превращая ее в одно сплошное желание быть и принадлежать.
Но она же взрослый человек, способный контролировать свои разум, тело и желания.
- Тебе не все равно, сколько и чего я сорвала Гидре? - Выдыхает Бобби, сосредотачиваясь на звуке его голоса, пальцы дрожат от желания перехватить его руку, чтобы окончить эту сладкую пытку, но в какой-то момент становится почти все равно, когда его пальцы ложатся на ее шею. Ему ничего не стоит просто сжать их, перекрыв тем самым кислород, и все, от Бобби Морс останется только воспоминание.
И да, она практически готова это позволить.

И это почти происходит. Вдох, и сильные пальцы смыкаются на шее, а Бобби чувствует собственным телом каждый вдох Джеймса, тянется мысленно, ждет, его губы не так уж далеко, может, поцелует напоследок, черт его дери.
Что больнее, трудно сказать. То, что его пальцы оставляют следы на шее, за столь короткий нажим, или те слова, что он произносит. Бобби даже не представляла, насколько будет больно все это слышать, хотя ведь предполагала, что ничего такого чудесного в этой встрече не будет. Она и себе-то не признавалась, что любит Уэсли, а слышать его признание в подобном извращенном тоне, как отсылка к прошлому, почти заставляет не дышать, и когда его пальцы разжимаются, все, что Пересмешница произносит в первый момент, это:
- Я обманывала не тебя.

Оправдываться глупо. Они оба это знают. Тот год в ее жизни были не настоящим, выдуманным, шоу для Гидры, но настоящее в нем все же было - Джеймс Уэсли. Все, что происходило в их отношениях было настоящим, красивым, безумным, и таким дорогим.
Признаваться в любви и не надо было, достаточно вспомнить тот страх, что почти парализовал ее в первый момент, когда она увидела умирающего Джеймса.
- Смотри. Я тут, я не прячусь, смотри в мои глаза. Спроси все, что ты хочешь знать, и я отвечу.
На все ли? Ну по большей части. Вряд ли Джеймса могут интересовать секретные данные, которые вообще не имеют сейчас ровным счетом никакого значения. Так что Бобби и правда готова отвечать на все вопросы. Она стоит перед ним, безоружная, беззащитная, готовая сдаться, сама не понимающая, что на нее нашло, ведь по сути, если он сейчас захочет ее убить, она не будет сопротивляться.
- Или проще меня убить? Ну так вперед, - Бобби разводит руками, сумка давно уже соскользнула с плеча, упала забытая шляпа. - Я безоружна. И ты вполне можешь получить сатисфакцию за тот год. Только подумай сначала, если я такая беспринципная обманщица, то почему ты еще жив и почему я здесь.

Бобби кажется, что в тоне Джеймса слышится обвинение в том, что она продала его Гидре, продала его Лене, но Белова была единственной, кто мог обеспечить его спасение хоть какими-то ресурсами. А Бобби была одна наедине с его смертью, кровью заливавшей ее руки. В тот момент она была готова заключать сделку с дьяволом на собственную душу.
В какой-то степени и заключила, на обе души, свою собственную и Джеймса.
Она хочет сказать о том, что ни о чем не жалеет. Но понимает, что сейчас это все прозвучит слишком жалко.
- Мне казалось, что первое, что ты сделаешь после восстановления, сбросишь с себя поводок Лены.

Вся ее жизни состоит из лжи тем, кого она любит.
Лжи матери и брату, которые приносят каждый год цветы на пустую могилу с ее именем на плите.
Лжи мужчинам, ее любившим, ведь ее работа не должна была занять второе место, только первое.
Лжи Лене, когда та испытывала к ней вполне искреннюю привязанность.
Лжи друзьям, от которых она тщательно скрывала свои соблазны, и Джеймса в том числе.
Иногда Бобби не понимает, где на самом деле она? Кто она? И что вообще от нее осталось в этом мире? Но Джеймсу она старалась не лгать. Максимально возможно раскрывая правду, оголяя душу, позволяя видеть себя беззащитной, уставшей, влюбленной, счастливой. И сейчас каждое его слово ранило Бобби. Она впивается в спинку рядом стоящего кресла, под ногтями трещит обивка.

Барбара ждет любого вопроса, но тот, который задает Уэсли, прост в положении вещей, сложен в эмоциях. И она слегка опешивает, растерянность ложится на ее лицо, когда она пытается сформулировать ответ, избегая долгих страданий на тему сомнений, стоило ли идти.
Где-то во всем этом кроется простой ответ “потому, что люблю”. Вот только он прост, пока не произнесен вслух. Потому, что следом за ним идет вопрос “и что дальше?”. И масса других безответных вопросов.
Но что она там говорила? Честность, да?
- Приехала за Беловой. А она сказала, что ты здесь. И я захотела тебя увидеть. Хотела все это время, но не была уверена, что это будет правильным выбором для обоих. И не ошиблась.

Белова вонзила в нее свои когти, и теперь вряд ли отцепиться. Пришлось сдаться и не пытаться вернуть ее в Штаты в камеру ЩИТа.
Но хуже другое: в эту минуту саму Барбару охватывает жгучая ревность к тому, что Джеймс здесь, весь такой расслабленный, что у него есть своя жизнь, что он даже не пытался выйти на нее.
- Очевидно, ты хорошо поживаешь, будучи управляющим дел Лены. Гавана, хороший особняк, кубинские сигары, девочки…

Мало кто на самом деле знает, что Барбара Морс смелая только в работе, а в личной жизни она отчаянная трусиха. Все эти выяснения отношений ей всегда были не по силам, она сбегала, пряталась в работе, удобно маскируясь за невозможностью говорить. Так было проще, так было не больно, хотя это все ложь, и больно было всегда.
Каждое слово Джеймса провоцировало поступить точно так же. Не хочет убивать, ну к черту, она просто развернется и уйдет. Но правда заключалась в том, что все, она дошла до той стадии, когда просто не понимала, как быть дальше, без него. Как быть с ним Бобби понимала еще меньше, сейчас между ними такая пропасть из ее лжи, подогретой Леной, из необходимости Джеймса сотрудничать с ней, что просто невозможно перепрыгнуть такое, полетишь камнем вниз.
Он стоит на той стороне, а она на этой.

- Пожелать вам удачи в дальнейшем сотрудничестве?
Бобби пытается держаться, не срываясь на глупые, обидные высказывания, она хочет кричать, запустить чем-то в Джеймса, разбить что-то, признаться, что любит его и на все остальное плевать, но цепенеет мраморной статуей, никак не в состоянии что-то сделать, принять решение, исправить все.
Можно ли вообще хоть что-то исправить?

Пересмешница делает мелкий вдох, пытается понять, почему в груди-то болит. Неловко чуть меняет позу, чтобы было удобнее, а то пальцы так свело судорогой, что и не разжать.
Каждое слово отзывается болью. Джеймс научил ее мечтать. Он создал для нее красивую мечту с особняком, пляжем, солнцем - здесь, на Кубе, но сюда они не доехали.
- Ну хоть кому-то повезло, - голос Пересмешницы звучит устало, в нем столько горечи, что она уже и не пытается с этим бороться.
Еще можно уйти. Еще можно не заниматься душевным вскрытием, которое они тут благополучно устраивают. Бобби всегда было тяжело признавать то, насколько много для значил Джеймс не потому, что не хотела. Она наивно считала, что если этого не признавать вслух, то этого нет, но это же дурость. От того, что что-то не обсуждается, быть настоящим это не перестанет. И сейчас перед Бобби стоит выбор, начать говорить, хотя бы раз сказать то, что на самом деле с ней происходит или уйти.
Или сказать и уйти, что, наверное, лучше всего. Не ей же одной жить с осознанием того, что она потеряла, что у нее могло быть, но чего не будет.

Знакомый жест практически провоцирует Бобби сделать шаг вперед, но она все же замирает, хотя рука дергается в желании коснуться пальцами виска Джеймса, ласково нажимая на него, чтобы боль ушла. Она знает, умеет, можно с этим справиться и без таблеток.
Но не имеет права. Он явно дал понять, что его головная боль не ее забота.
- Мне все равно, что говорила Белова. Я не буду доказывать ничего, спорить или объяснять. Все, что было до того, как ты умирал с семью пулевыми, все это… - Бобби запинается. Проклятье. Она говорит о том, как умирал Джеймс, но собственное простреленное легкое начинает ныть нехваткой воздуха. Бобби дергает плечом, переводит дыхание: - Я слышала все семь выстрелов в тебя. Я видела тебя, истекающего кровью. И мне было все равно, какую цену придется заплатить, чтобы ты жил. Что ж, каждый из нас и правда платит то, что ему положено. Но хотя бы я знаю, что с тобой, действительно, все в порядке. Не заигрывайся с Беловой. Я знаю, что ты можешь справиться со всем, но Лена это всегда элемент неожиданности, а ты один против нее.

Где-то тут должно звучать болезненное признание в любви. Но оно, как обычно, не выходит. Признаваться Джеймсу, умирающему на ее руках, было немного проще, чем Джеймсу, стоящему перед ней. Потому, что сейчас он может усмехнуться и сказать, что ничего из этого его не волнует. А у нее и так от сердца остались какие-то осколки, все время колющие и царапающие, если она услышит что-то подобное, то не останется ничего.
Тот случай, когда самообман необходим ради выживания.
Если, конечно, очередной кризис не угробит.
- Я знаю, где выход. Поздравления Беловой, ей понравится, что я добежала сюда, она же так хотела, чтобы ты меня в худшем случае сломал, в лучшем просто застрелил. У нее все вышло.

Кажется, Бобби начинает мутить от всего этого. Ей хочется уйти, еще сильнее ей хочется сдохнуть, она купит по пути бутылку рома, выпьет ее без закуски и будет рыдать до самого утра, а может и дольше, пока не начнет икать и не поймет, как жить дальше.
Хотя вряд ли поймет, но что-то с этим делать придется.

Ни на что не хочется отвечать. Злость при упоминании Лены разбивает все внутри на части похлеще разбитого сердца. Хочется взять пистолет и пристрелить ее, но проблема не в Беловой, ни разу не в Беловой, проблема в самой Барбаре. И сейчас она просто ничего не может сделать, только уйти.
И даже пытается, правда, безуспешно. Стоит сделать шаг в сторону, как ее перехватывает Уэсли.
Да, она идиотка, да, круглая дура. И да, на что она вообще надеялась? Что ей простят то, что она самой себе простить не в состоянии? Неожиданно странно понимать, что, кажется, Бобби достигла предела в собственной лжи. Она не хочет ничего, больше не хочет никуда возвращаться, она хочет только исчезнуть.
- Да сделай уже хоть что-нибудь! Убей! Или оставь в покое!

И все же, внутри плещется страх. Умирать все равно страшно, даже если этого хочешь. Хотя это несет определенность, и за нее Бобби сейчас благодарна, пусть и думает о том, что гуманнее было бы ее пристрелить, а так, когда воздух медленно уходит из легких, не самое приятное. В глазах темнеет, в голове туманится, ноги начинают дрожать - кажется, она сейчас просто повиснет, пока рука Джеймса будет сжимать ее шею. Но последнее, что она увидит, это его глаза. В которых нет ничего такого, чтобы удивило Бобби.

Но смерть не приходит. Бобби судорожно хватает воздух, втягивая его большими глотками, беспомощно виснет на плече Джеймса, не понимает, что будет дальше, но уже и не гадает. Когда он ставит ее в комнате - в своей спальне, видимо - на ноги, она все же оказывается не в состоянии устоять, падая на ковер. Ей нужно несколько минут, чтобы вернуться в более-менее адекватное состояние. Крупная дрожь заметно бьет ее, но Бобби в несколько вдохов восстанавливает процент кислорода в организме. И заставляет себя встать. У нее дрожат колени, но она стоит прямо и гордо.
И совершенно не понимает, зачем она это делает - шаг к Джеймсу, для того, чтобы шепнуть.
- Не можешь решить? Мне за тебя это сделать? Хочешь, сделаю? И тогда твоя дилемма закончится. Не можешь любить - убей или потребуй умереть. Не можешь убить - признай это. Но не ломай ни меня, ни себя, Джеймс. Это никому из нас не поможет.

В ее глазах откровенная мольба. Она сейчас и правда готова сделать все сама, лишь бы закончить это, лишь не видеть его боли - она есть, Бобби успевает это заметить там, в гостиной. Боль, злость, обида, даже ненависть, но вместе с тем, становится ясно, как божий день, Джеймс не может сделать финальный шаг.
И Бобби осторожно кладет руку ему на грудь, где под рубашкой затянувшиеся раны. Она знает каждое пулевое отверстие, она помнит, как текла его кровь, помнит, как после больницы истерично пыталась отстирать одежду - бессмысленно - и ревела в три ручья.
А он помнит, как она его любила.

В поцелуе злость, отчаяние, боль, желание, все это сливается в единой целое, и Бобби не знает, хочет ли она, чтобы это продолжалось. В прикосновения Джеймса сейчас нет любви, лишь какая-то одержимость, граничащая… с желание наказать? И Бобби уже и согласна на это, лишь бы хоть как-то разорвать этот круг обвинений, в котором они заперты сейчас.
Ведьма.
Пусть бы. Пусть бы так и было. Могла бы, приворожила, не отпускала, присвоила только себе. И сама бы горела на огне, да и так горит с ним постоянно, каждый раз как в первый. И сейчас огонь начинает добираться до сознания, и даже инстинктивный страх, от которого не избавиться совсем, уходит прочь.
Но Джеймс останавливается. И Бобби об этом жалеет. Проще было бы обоим, если бы он взял ее сейчас. Без нежности, без ласки, не важно, сколько боли ей это причинит. Иногда ничего нельзя поделать, кроме как выпустить злость, и пусть бы.
Пусть так.

Упавший ей под ноги пистолет заставляет шарахнуться назад, будто бы от ядовитой змеи, что вот-вот ее укусит. Бобби смотрит на оружие, медленно поднимает взгляд на Джеймса.
Он сошел с ума?
Впрочем, не ей задаваться этим вопросом, кто, как не она ему предлагала пристрелить ее минуту назад. Но есть в этом то, что дает надежду.
Не может. Он не может с ней ничего сделать. И в этом есть капля радости и немного боли.
- Нет. Я продала душу, чтобы ты остался в живых.

Бобби делает несколько шагов вперед, переступает пистолет, ловит лицо Джеймса в ладони.
- Прости меня. Или хотя бы пойми. Я знаю, что слов мало, я знаю, что все это сложно и невозможно. Знаю, что тебе кажется, что все, что я говорила - обман. Нет, я не лгала тебе, Джеймс, ни чувством, ни телом, ничем не лгала. Мне жаль, что по моей вине ты в заложниках у Лены. Мне жаль, что я ушла. Но мне нужно было, чтобы ты жил, Джеймс. Я все делала для этого. Иначе бы я не жила, как ты не понимаешь?
Бобби покрывает мелкими сбивчивыми поцелуями его лицо. Ей уже все равно, ей плевать на прощение, все, что она хочет, чтобы ему не было так больно. Чтобы он не мучился этим, чтобы его душа не рвалась на части, хотя она сама не может уйти, чтобы оставить его в покое.
Она не может ему пообещать, что все будет хорошо, они оба это знают. Она все еще боится, что он ненавидит ее больше, чем любит. Но сейчас нет никого другого, сейчас нет Беловой, сейчас они тут, вдвоем, и она просто хочет донести до него то, что ему необходимо понять.

- Я боялась, что ты умрешь. Я просто… я не могла поступить иначе.
И много раз до этого она боялась, что он просто уйдет от нее, когда узнает правду.
- Помнишь тот день? Помнишь убитых детей? И меня тогда? Я хотела все бросить. Я хотела предложить умереть для всех и сбежать. Я так хотела попросить тебя увезти меня на Кубу, но не смогла. Потому, что понимала, что тогда еще было рано. Сейчас уже, наверное, поздно. Но я была готова все рассказать. И струсила. Я побоялась, что ты не убьешь меня за это, а просто уйдешь.
Бобби уже не может говорить, только шептать. Все еще неловко целует его лицо, все еще несмело касается его губ, все еще льнет к нему.
- Хочешь отомстить? Хочешь согнать всю злость? Сделай. Я твоя. Делай со мной, что хочешь. Только ради бога, не мучай себя, Джеймс. Перестань измываться над собой.

Отредактировано Barbara Morse (2019-02-17 18:29:04)

Казалось бы, что такого мог еще сказать Джеймс. Все сказано, больнее быть не должно. Но Бобби даже слышит звон разбитого сердца от краткости и безаппеляционности фразы. Почему не выходит просто принять то, что она и думала до этого? Как заставить душу не истекать кровью, а сердце не раскалываться в стеклянную крошку под ногами?
Почему все еще больно?
Она едва вздрагивает, как от удара, чуть отшатываясь от Джеймса, готовая окончательно капитулировать и уйти, оставив его в покое. Но его руки не дают этого сделать. И слова звенят в ушах, заставляя оставаться на месте, смотреть в глаза. И пытаться выжить. Потому, что вскрытие продолжается, а пациенты еще живы.

- Как же быть теперь?
Они не могут друг без друга, но готовы друг друга добить, оставшись вместе.
И как оставшись?
Вряд ли они останутся уже тут, вряд ли смогут построить свою мечту, невозможно что-то построить на разбитом, только убрать и выстроить заново. И Бобби не понимает, как это сделать так, чтобы не исколоть все руки, как собрать и починить.
Она лишь кивает, не  состоянии ответить.
Знает, конечно, знает. Знает, что Джеймс не должен за все это платить. Знает, что это все потому, что она не могла дать ему умереть, но в ее планы не входило превратить его жизнь в этот ад.
Ей не следовало приходить. Ей надо было его отпустить. Но не смогла. И вряд ли когда-нибудь сможет. И все это хочется сказать Джеймсу, но как только Бобби открывает рот, как понимает, что что-то не так: мужчина словно проседает, теряя контроль над телом.

- Джеймс? - Его пальцы впиваются в ее плечи, Бобби пытается поймать его, удержать, но справиться не выходит: - Джеймс!
Паника накатывает волной, мешает дышать, но рефлексы работают совершенно, и Морс аккуратно подставляет руки под затылок, чтобы Джеймс не ударился. Пол, может, и укрывает ковер, но падение с высоты собственного роста вряд ли оставит приятное воспоминание.
Если будет кому вспоминать.
Кажется, Джеймс не дышит. И все это до дрожи в руках напоминает тот чертов склад, только крови нет, но умирающий Джеймс есть. Справиться с наплывом страха сложно, но отработанные действия помогают. Бобби сплетает пальцы в замок, пристраивая руки на груди Джеймса - не хочешь дышать, заставим.

- Только не сломать ребра, только не сломать…
Бормотание под нос успокаивает, не хватало еще пневмоторокса. Но даже надавить на грудную клетку Бобби не успевает, дыхание возвращается к Джеймсу. Под пальцами, легшими на шею, бьется пульс, не сильный, но стабильный.
- Черт.
Бобби ведь даже не знает номер скорой в Гаване, да она вообще ничего не знает в этой чертовой стране. Если это сердечный приступ или осложнения после ранения, то как быть? Все, что она делает, это открывает окно, впуская свежий воздух, и тень сада за окном даже приносит прохладу, и смачивает в графине с водой найденную салфетку, которую прикладывает к вискам Джеймса, лбу и губам.

- Джеймс, - как только его веки начинают подрагивать, Бобби понимает, что задерживала дыхание все это время, - бога ради, лежи, не вставай.
Она тянется к подушке на кровати, которую тут же подсовывает под голову Джеймса.
- Ты меня напугал. У тебя такое часто бывает? Ты проходишь осмотры? Черт… - она ведь даже не знает, попала ли какая пуля в сердце, врач не выдал ей подробности ввиду того, что она не была ни женой, ни другой какой родственницей. - Поговори со мной, черт тебя дери, я не намерена заниматься твоими похоронами после всего.
Конечно, не намерена. Вряд ли сможет.

Плачет?
Бобби касается пальцами щеки, и правда, влага на них, соленая, ее собственные слезы.
Плачет. Она чуть истерично смеется, качает головой:
- Плачу. А что мне остается делать, если ты опять пытаешься умереть?

Заверение Джеймса не вызывает у Бобби никакой уверенности. Хорошо ли? Бог с ним, с садомазохизмом, которым они только что занимались, но просто так не происходит потеря сознания, и от того, что Джеймс не торопится ответить на ее вопросы, Бобби еще сильнее хочется запустить руки в его медицинскую карту. Вплоть до того, чтобы, вернувшись домой, напинать своих хакеров на взлом… чего? Она даже не знает, что надо взламывать, чтобы получить медицинскую информацию любимого мужчины.
Сама виновата, между прочим.

Барбара устраивается рядом с Джеймсом, аккуратно пристраивает голову на его плече, а ладонь - на его груди, где сердце. И прислушивается. Пульс стабилизируется, возвращаясь к норме, потеря дыхание не становится больше угрозой, но Морс грызет поганое ощущение, что  она что-то упускает. Интуиция, которая есть у всех, кто хоть как-то учился на медика.
Но, возможно, она просто параноит. Возможно, просто стало слишком много эмоций. А после тех ранений нужно очень долгое время восстановления, при этом нет никакой гарантии, что все будет как раньше. Организм понес потери, и в то состояние он уже никогда не вернется.
Но она затихает, откладывая разговор об этом на потом. Затихает под нежными прикосновениями, чувствуя каждый вдох на своей коже, впервые за последнее время испытывая нечто, похожее на умиротворение. Если бы можно было остаться тут, на полу, в этом доме…
Но увы. Дом принадлежит Беловой, а в ее собственности Бобби точно не останется.

Она успевает расстроиться, и ей кажется, что отголоски голоса Джеймса превращаются в очень странные, но важные слова. Но она так и не в состоянии поднять голову, переспросить, вдруг ослышалась, вдруг он ее засмеет, вдруг еще ничего не решено. Конечно, ничего не решено. Но что уж тут.
Бобби приподнимается на локте, заправляет за ухо упавшие на лицо пряди.

- Вообще-то все, что я умею танцевать, я тебе тогда показала, кажется, танго единственный номер в моем репертуаре, который я могу исполнить. Но я готова выйти на танцпол. Только меня волнует, в состоянии ли ты, - ее рука снова мягко ложится ему на грудь. - Я знаю, что не мне спрашивать, но все же, как ты себя чувствуешь и часто ли у тебя такое бывает? Пострадало ли сердце тогда и… - Барбара запинается. - Врач мне ничего не рассказал в подробностях. Только то, что ты будешь жить. Все.
Хотя в тот момент она и тому была рада, так как ее мало волновали характер ранений и последствия, она просто хотела знать, что Джеймс выжил.
И еще избавиться от желания самой застрелить Карен Пейдж тем же количеством пуль.

Наверное, Джеймс прав. Наверное, главное, что этот вечер они проведут вместе. Хорошо бы заставить себя не думать о том, что у них нет всего времени мира, и что утром она снова исчезнет из его жизни. Возможно, они что-то придумают. Возможно, просто промолчат. Бобби не знает, что будет завтра. И ей нечего предложить Джеймсу, просто нечего, кроме своей любви, но увы, в их положении она не упростит, но усложнит все.
- Хорошо, значит, полюбуемся закатом под зажигательные ритмы, ну может немного потанцуем. И послушаем шум прибоя.
Потому, что она хочет уйти из этого дома, увести Джеймса. Этот дом слишком пропах Леной. И Бобби стремится забрать свое от нее.

Она смеется, но это все еще смех сквозь слезы. Смахивает влагу с щек пальцами, старается не поддаваться кому в горле, который сдавливает его, мешает говорить.
- Мое беспокойство не самая радостная вещь в мире с моей точки зрения. А с твоей - вполне, конечно, но давай немного снизим его градус, если ты не хочешь, чтобы я сошла с ума.
Бобби все еще делает осторожные шаги, не уверенная, что сошла с минного поля, где каждое слово может ей дорого обойтись.
Джеймс с неохотой начинает говорить о том наборе, который ему достался от Пейдж, и в душе Бобби снова вспыхивает злость. Она не сразу отвечает на вопросы. Не знает, что на самом деле сказать. Что ей жаль, что она не осталась? Не была все это время рядом? Не делала ему эти уколы сама, не донимала врача вопросами, не следила за его режимом, а приехав, еще и спровоцировала такую вот реакцию организма? А что толку такие вещи говорить сейчас, когда все уже случилось?

- Тебе нужно быть аккуратнее с собой, - сипло замечает она, кляня себя, что голос пропадает. Утыкается лбом ему в плечо. Какое-то время молчит, формулируя в голове, что сказать, но слова выходят совсем не стройными. - И климат нужен мягче, и я… возвращайся со мной.
Не совсем то, что хотела бы рассказать. Например, о том, что Пейдж жива только потому, что Бобби была занята утоплением Гидры. Потому, что с начала лета в нее была внедрена Симмонс, и ей нужно было заниматься жизнью девчонки, а не пытаться пристрелить ту суку-журналистку. А потом уже было совсем не до того, да и возвращаться в Адскую Кухню - ворошить болезненное прошлое. Проще было уже отпустить его, и с тех пор она не ступала на территорию Клинтона, чтобы ничего не напоминало о прошлом.

Все это было не важно. Важнее было попросить вернуться с ней. Зная, что скорее всего услышит отказ.
- Не отвечай сейчас. Подумай. До конца вечера. Или до утра. Просто подумай, хорошо?
Бобби поднимает голову, всматриваясь в его лицо. Касается кончиками пальцев жесткой линии его губ, которая тут же становится чуть мягче. Правильно. Если отказываться от будущего, то хотя бы после того, как у них будет иллюзия счастья.
- Тебе что-то нужно принести? Укол, таблетку? Джеймс, не смотри на меня так, я, конечно, не дружу с клятвой Гиппократа, но я могу помочь, поверь. И да, не думай о том, что это слабость. Это не слабость, это необходимость выживания, и так бывает, и ничего в этом нет постыдного.

Почему-то Бобби кажется, что Джеймс не будет об этом думать. Может, все еще не хочет сближаться сильно, может, не хочет возвращаться к той жизни… может, у него есть, что беречь тут. Этого тоже исключать не стоило. Навалившиеся на них чувства - это одно, а то, что он мог тут начать какую-то другую жизнь - это другое. И самое сложное не думать об этом, не накручивать себя. Она все понимала. Так что нечего из себя строить обиженку. Нужно просто принять реальность. И если он хочет эту ночь, чтобы попрощаться, то хорошо, она у них будет, как бы потом Бобби не сходила с ума от боли и послевкусия расставания. Взрослая, справится. Работа не даст утонуть в этом всем, работа, если надо, и жизнь отберет.

Бобби поднимается с пола и открывает ящик тумбочки, пользуясь возможностью на скорую руку изучить набор лекарств, которые приходиться принимать Джеймсу. С одной стороны, количество ужасает. С другой - судя по прописанному, все не так плохо, как для человека, который был даже не одной, а двумя ногами на том свете.
Она знает, что это такое, когда тебя касается дыхание смерти. Помнит.
И помнит, как была зла, когда поняла, что ее выдернули с того света, а ведь ей и правда хотелось умереть. Бобби почти незаметным жестом поправляет сарафан, благо, в пылу ссоры Джеймсу было не до того, чтобы изучать ее тело на предмет чего-то нового. След, оставленный выстрелом ружья, был не так уж аккуратен, достаточно заметен, так что совсем откровенные декольте Бобби не носила больше.

Она споро справляется с ампулой и шприцем, выгоняя последние шарики воздуха прочь. Оборачивает, а Джеймс уже поднялся с пола, хорошо.
- Я могу и вечером сделать, если что, - Бобби отправляет шприц в найденную корзину для мусора. Усталость завладевает Джеймсом, на языке вертится предложение остаться, оно почти готово сорваться с губ, но Бобби не успевает заговорить. Что ж, лучше так, чем если бы ему пришлось ей отказывать. Она понимающе улыбается, касается его волос и поднимает с пола подушку, пока Джеймс укладывается.
Она бы осталась. Сейчас осталась.
Но, возможно, он не хочет этого.
А еще есть риск, что явившаяся Белова не оценит. И вспомнив об этом, Бобби теперь хочет покинуть этот в два раза быстрее, разрываемая совершенно странными и противоречивыми чувствами, от глухой ревности до подозрения непонятно в чем. И все это покрывает собой чувство вины.

- Я приду, - обещает она, перебарывая желание коснуться губами губ Джеймса и довольствуется лишь поцелуем в лоб.
В какой-то момент Бобби решает, что нет, не придет. Решает это все еще на пороге чужой виллы, в которой остался любимый мужчина. Решает сделать шаг к расставанию, уже навсегда. Но по пути покупает подходящее платье. Красное платье. Красивое красное платье на местный манер.
Зачем, если решила не приходить? Какой-то глупый наивный каприз. Какая-то сумасбродная мысль. И Бобби бронирует билет на вечер, собирает вещи. Самолет ровно в семь, регистрация за два часа, к пяти собраны вещи, и только красное платье бесформенной тряпкой мозолит глаза, так и не брошенное в сумку, будто бы не заслужившее это.
Она почти вызывает такси. Она смотрит на небо Кубы и думает о том, что ей нужно было улететь утром, так было бы проще обоим. Она все еще хочет придти на пляж, но не хочет прощания. А сейчас ей кажется, что это и будет оно, без шанса на хэппи-энд.
К черту!
Такси она все же вызывает, но не в аэропорт.

- Это платье мне стоило пару минут психоза, - смеется Барбара. - Я ведь не рассчитывала на подобные покупки, не имела понятия, что тут с оплатой с карты. В общем, да, я справилась, вот и платье на мне.
После отдыха Джеймс выглядит лучше, видимо, и чувствует лучше. Бобби тянется к его щеке, но пальцы попадают в плен его губ. Она улыбается, поднимает в ответ свой стакан с коктейлем, таким же трезвым, как и у самого Джеймса.
Музыка меняется из зажигательного ритма переходя в более мягкий и плавный. Бобби поворачивает голову в сторону площадки, людей там пока еще немного, а приятный ветерок, обдувающий все вокруг, дает возможность дышать и не приведет к очередному коллапсу от духоты.
- Пойдем, - Бобби поднимается и тянет Джеймса за руку за собой, они ведь сюда пришли за этим. Пусть не танго, но танец на двоих, и снова красное платье - Бобби только сейчас осознает всю символичность момента.

Бобби не знает, какой они танец танцуют. Джеймс ее просто ведет, и она интуитивно включается в движение, чувствую его руку на своей талии, его дыхание на своих волосах, видя его глаза за стеклами очков. И отдаваясь моменту. Есть в этом какой-то тонкий привет от прошлого, связь того, что было, с тем, что сейчас. Словно шанс на то, что все получится, пусть Бобби и сама не верит. Она улыбается, она танцует, она льнет к Джеймсу, чувствуя своим телом каждое движение его тела. Это почти что секс, это слишком интимно, то, что между ними происходит, но не важно, что на них смотрят, главное, что они тут, вместе, друг с другом, в одном танце, в одном движении, в одном сплетении рук.

Музыка идет к концу, танец идет к концу, Бобби успевает пожалеть об этом, когда Джеймс целует ее - и все сразу забывается. В его поцелуе вкус коктейля, южной ночи, сладкого обещания того, что сейчас они не будут думать о проблемах, не будут спорить. Словно и нет никакого груза предательства, который она сегодня принесла ему. Пальцы Бобби скользят по его рубашке, напоминая ей о том, какой он тут, совсем другой, но все-таки неизменный. Она тянется в ответ на его поцелуй, прижимается лбом к его лбу, когда момент обрывается. И смеется:
- Мне кажется, мы можем себе это позволить сегодня.

На самом деле, Бобби никогда не страдала от необходимости скрывать свои отношения с Джеймсом. Паранойя тайных агентов интересная штука, даже если бы отношения были бы безопасны, она все равно не стремилась бы их афишировать, в этом вся Пересмешница. Ей нравилась та интимность, что существовала в их тайне, единственное, что ее омрачало, это необходимость скрывать саму свою суть. Но она и по жизни-то не особо открытой бывала, так что ей не привыкать.
Впрочем, Джеймсу тоже.
Кафе с музыкой и все большим шумом людей остается позади, ноги утопают в шелковистом песке, и несколько шагов спустя следом за Джеймсом Бобби снимает босоножки, которые бросает у самой кромки прибоя. Она не торопится войти за Джеймсом в воду следом, любуясь им на фоне лунной дорожки. И лишь когда он начинает говорить, подходит к нему ближе, а вода обволакивает ее ноги сначала по щиколотку, затем уже выше.

Хорошо, что она стоит так, что в эту минуту Джеймс не видит ее лица, глядя куда-то вперед. Потому, что мрачность на нем слишком явная. Увы, безопасных мест не существует, не для нее - это точно. Разве что снова умереть, но спонтанно не выйдет, а специально… готова ли она оставить за собой тех, с кем связана, с ощущением потери? Она сама знает, что это такое, ее потеря стоит рядом с ней, пусть и живая все это время, но все равно потеря.
Ни Куба, ни Бали, ни Фиджи, ни любое райское место не обеспечит их безопасностью. Будет желание - найдут везде.
Разве что только будет какое-то время открытого и непритупленного счастья от иллюзии свободы откровенных поцелуев и объятий в любом месте.

Предложение Джеймса звучит как ответ на ее слова несколькими часами раньше.
Звучит отзвуками отказа, который ей приходиться принять. Хорошо, что в густой темноте южной ночи ему не увидеть сейчас ее лица, на котором мелькает боль и разочарование в собственной неудаче.
И в том, что утром она ответит отказом.
И они оба знают это.
- Хорошо. Я подумаю, - шепчет Бобби, приподнимаясь в воде на носочки, обвивая руками шею Джеймса, когда он снова притягивает ее к себе. Они целуются долго, не обращая внимания на прибой, безжалостно окатывающий их теплыми волнами, на луну, беззастенчиво подсматривая за ними.

Но уединение прерывается шумной компании, судя по речи, американцам, вываливающимися на пляж, по пути раздевающимися в стремлении окунуться.
- Туристы, они везде, - вздыхает Бобби, из-за плеча Джеймса наблюдая за компанией, - кажется, даже тут нам не побыть вдвоем. - Бобби снова смотрит на Джеймса. Ей и хочется вернуться к вопросу, простит ли он когда-нибудь, но она понимает, что нарушит этим хрупкий баланс вечера. - Я тебя люблю, - шепчет она просто вместо тысячи иных глупых и ненужных слов. - Но туристов хочу пристрелить, они слишком шумные.

- Еще и русские, похоже.
Бобби жаль, что приходиться оставлять пляж, оставлять море, но она послушно направляется за Джеймсом, ведомая им. Они возвращаются в кафе, к ярким краскам и шуму, и это еще сильнее контрастирует с тишиной прибрежной зоны. Бобби присаживается на стул, кое-как успевает отряхнуть песок с ног, надеть босоножки, как Джеймс начинает проявлять активность.
- Что? Куда, Джеймс?

Ей кажется, что Джеймса снова лихорадит, и вообще, ему бы сейчас не быть таким активным. Но у него явно есть план, в который входят пледы и она, и Бобби садится в такси, снова пытаясь выспросить:
- Что ты задумал?
Но не получает ответа. Это и злит, но и пробуждает любопытство. Сюрпризов она не любит, ему ли не знать, эта черта у них общая. Но все-таки от него не стоит ожидать чего-то такого, что Бобби не понравиться. Ну не убивать же он ее везет? Хотя, конечно, кто знает, убить, закутать в пледы, закопать, нет, лопату ему нельзя, после сегодняшнего приступа нельзя так сильно напрягаться. И да, ее больше волнует его сердце, чем ее собственная жизнь.

Но все оказывается прозаичнее, Бобби почти готова рассмеяться, когда они добираются до конечной цели - совершенно пустынного пляжа, где есть песок, океан и луна. И пальмы. И они. И больше никого. Очевидно, никого и не будет, что прекрасно для такого желанного уединения, даже несмотря на то, что оно не предполагает никаких эротических фантазий. Бобби, как и раньше, тянется к Джеймсу, и сейчас бы она многое отдала за возможность стянуть с себя одежду, оказаться под ним, почувствовать его в себе, но и того, что есть, достаточно - ей будет, что запомнить.
Они оба знают, что утром расстанутся.

Она снова разувается, пледы летят под ноги, хотя из бы расстелить, но эта мысль так и остается мыслью, когда Джеймс ловит ее в свои объятия. Свет полной луны серебрит его волосы, выхватывает из темноты его лицо, и Бобби ловит себя на желании поцеловать его, снова ощутить вкус его губ, прильнуть к нему всем телом, пусть бы его руки оказались под тканью платья, снова вспоминая, как это - касаться ее, скользя по линиям тела.
Почти так, как надо, ладонь Джеймса скользит по шее, на миг пробуждая воспоминания более ранних событий сегодня, они все еще выглядят ужасными на фоне той нежности, что сейчас сквозит в движениях мужчины, но в то же время и возбуждающе, наверное, Бобби бы не сопротивлялась, возьми он ее там на ковре. Возможно, это упростило бы сам процесс примирения. Или сделало бы его еще хуже, кто знает.

Она так увлекается поцелуем и ощущениями, знакомыми и от того болезненно-сладкими, стоит только вспомнить, каковы его руки, как они касаются ее, что не сразу понимает, о чем спрашивает ее Джеймс. Накрывает руку, соображая, но дурман близости стряхивается достаточно быстро, стоит осознать, где лежат его пальцы.
Проклятье.
Бобби опускает взгляд, все еще оставляя свою руку на его. Несколько секунд думает солгать ему, но нет, так больше не пойдет. Он поймет, что это такое, он знает, как выглядит и ощущается след от пули. И делая глубокий вдох, Бобби набирается смелости.
- Это... простреленное легкое и две остановки сердца. Почти год назад. Но, как видишь, все обошлось. Джеймс, - Бобби заглядывает ему в глаза, - все обошлось, правда, я жива, со мной все в порядке, ну не считая такого нелицеприятного изъяна на моем теле, - она пытается шутить, говорит так, будто бы невозможность глубоких декольте самое обидное последствие ранения.
Хотя в какой-то степени так и есть.

- Джеймс…
По нему никогда нельзя было сказать, напуган ли он. Сколько они знакомы, Джеймс отменно держал маску, которая периодически потрескивала на самой Бобби. Но сейчас она прямо ощущает каждой клеточкой тела его страх, живой, зыбкий, чувственный.
Так похожий на ее собственный.
Стоит ли это говорить ему?
Нет. Но слова вырываются из нее раньше, чем Бобби успевает остановиться.
- Я хотела этого.
Хотела умереть.
Но сейчас рада, что не умерла. Рада, что он может ее обнять, рада обнимать его сама. И совсем не рада тому, что реальность ворвалась в их маленький мирок, напоминание о невозможности некоторых вещей.

- Ты упорно не хочешь поддаваться иллюзиям, да? - Бобби слабо улыбается, качает головой: вот взял и разрушил ощущение того, что утром они могли бы порадовать друг друга желанными ответами. Но в этом весь Джеймс, он реалист, да и сама Бобби реалистка, просто они оба действуют немного по-разному. - Хорошо, - кивает она, - пусть будет так, но помни, чтобы так было, и чтобы я не умерла, тебе нужно жить. Договорились? Я живу, пока ты живешь. - Бобби гладит Джеймса по щеке, чувствуя, как более крепкой становится его хватка на ее талии, как он уверенно ее обнимает, как явно меняется настроение, намерения, и в словах это отчетливо слышно.
Часть ее, все еще напуганная его собственным состояние здоровья, сопротивляется одной только мысли заняться прямо тут любовью, сейчас, сразу же. Но другая часть жадно хватается за эту мысль, возвращая ее в тот самый дурман, который накрывал ее сегодня, стоило его пальцами коснуться ее кожи.
Как сейчас. Джеймс пока еще ничего не делает, но она плавится в его руках, готовая забыть обо всем. Единственное, что она говорит между поцелуями:
- Постарайся не умереть от счастья, а то мне будет очень жаль.

Бобби выгибается под его пальцами, готовая заурчать от удовольствия. Как же давно он к ней не прикасался, слишком давно, чтобы не хотеть этого сейчас, чтобы не тянуться к нему, впиваясь губами в его губы, сидя на нем, сжимая его бедра коленями, справляться с пуговицами его рубашки. Стоит расстегнуться последнюю, как Бобби не медлит, прикасаясь ладонями к нему, скользя по его телу, наслаждаясь исходящим от него жаром. Светлые пряди ее волос наполовину выбились из-под заколки-краба, который держал их, и рассыпались по плечам, щекоча ее саму и Джеймса.