«А теперь не плачь и пообещай, что, во что бы то ни стало, будешь сильной».
Сколько нужно времени для проб и ошибок, чтобы наконец-то понять, а главное, принять одну до невероятности простую истину – слова не имеют значения? В какой момент что-то внутри черствеет, и тихое «я рядом» уже не отзывается приятным теплом, а «я обещаю» или, быть может, «я клянусь» заставляет лишь ежиться от заведомо лживого звучания слов, как от ледяного ветра? Остаётся только бездумно кивать, потуже кутаясь в плащ. А ведь когда-то давно ты словно губка впитывал каждое слово, вбирал в себя их значения, упорно учил, пытаясь правильно выговаривать, и верил в правдивость сказанного.
«А теперь не плачь и пообещай, что, во что бы то ни стало, будешь сильной», – Аня не знает, значило ли это что-нибудь для ее матери, пыталась ли она донести до дочери нечто неуловимо важное, или говорила лишь потому, что перед уходом нужно было что-то сказать. Коразон хотелось бы верить, что последнее предположение неуместное, глупое и лишённое всякого смысла. Но сколько бы она не пыталась возобновлять этот момент, раз за разом прокручивая перед внутренним взором, как маленький фильм, поставленный на бесконечный повтор, - образ матери блек и рассеивался. Чем чаще смотришь - тем быстрее затирается, размазывается и становится едва уловимым. Но именно эта просьба, приказ или требование крепко засело в голове, по началу всплывая лишь лёгким напоминанием, когда Аня оставалась дома одна или просыпалась среди ночи, разбуженная страшными картинками, подсунутыми во сне собственным подсознанием, а позже превращаясь в своеобразную мантру, громкий девиз, побуждающий к действиям. И, черт возьми, Коразон будет ему следовать:
– Эй, отпусти ее! – будет сверкать глазами и скалиться, упорно игнорируя тот факт, что приходится задирать голову, смотреть снизу вверх и, даже встав на носочки, едва доставать макушкой до подбородка противника. – И не забудь извиниться! – а потом сжимать зубы, когда от сильного толчка спина болезненно соприкасается с синими шкафчиками школьного коридора, и слушать обеспокоенный голос Линн, взывающий к здравому смыслу. Но оставить все, как есть - Аня уже не может. Она должна быть сильной, ведь данное обещание – единственное, что осталось у нее от матери. Это и небольшой медальон, цепочка которого рвется, оставаясь в руках девушки, когда Коразон мягко отталкивает ее, возвращаюсь к обидчику:
– Не лезь, Линн. То, что он делает – неправильно. Ты это знаешь, – и дело даже не в том, что старшеклассник так «удачно» привязался именно к лучшей подруге Ани. Нет. Проблема в самом факте растущей несправедливости и, возможно, завышенных идеалах о «чистоте» мира.
– Не плохо... для девчонки, – слова, брошенные явно с издёвкой, но Аня только ухмыляется. Это был лишь разогрев, а уж точно не все, на что она способна.
Но продемонстрировать «способности» мешает директор. Коразон нехотя отступает и досадно морщится от голоса мужчины, грохочущего прямо над ее головой, что, к слову, совсем не успокаивает. Бурлящий в крови адреналин и пыл мешают мыслить здраво, Аня огибает директора, бросаясь в бугая словами, раз уж ее лишили возможности действовать.
– Сегодня вечером, – вырывается прежде, чем Коразон успевает подумать. – Забьем «стрелку», – ответа она не дожидается. Вздергивает подбородок - последнее слово осталось за ней, а это уже какая-никакая, а все же победа. Не так ли? И направляется в кабинет директора. Все, что угодно, лишь бы мужчина наконец-то заткнулся.
А то, что после тридцати минут выслушивания нравоучений, демонстративного закатывания глаз и фырканья, Аня успеет «остыть» и поймет, что поступила опрометчиво – не столь важно. Она все равно пойдет сегодня вечером на эту несчастную «стрелку», ведь…
«А теперь не плачь и пообещай, что, во что бы то ни стало, будешь сильной».

p.s.

я здесь немного забрела не в те дебри, но в эпах обязуюсь использовать глаголы исключительно в прошедшем времени.