Петра творенье Наташа не любила, уж больно непростые воспоминания связывали ее с городом, который в ту пору звался Ленинградом. Да и если не думать о базе за городом, на которой тренировали Черных Вдов, а в ту пору Романова едва могла чувствовать себя живой после смерти мужа, бывшей для нее очень настоящей, март в Питере оставлял желать лучшего. С неба не капало, но сырость проникала везде, свивая колечками рыжие пряди, заставляя кутаться в пальто и думать о том, что она сюда ехать совсем не хотела, но пришлось. Второй раз за последний месяц Наташа оказывалась в России, где не было чувства комфорта и безопасности, зато непрошено возникала тоска по простым и понятным вещам русской душой, что для американцев была потемками. Родная речь лилась со всех углов, и все это выглядело так, будто бы другая планета, но всего лишь другая страна.
Наташа не любила Питер, но получала даже какое-то удовольствие от этой внеплановой прогулки по нему.

Когда Ава сказала ей, что именно Шостаков являлся ее куратором, Наташа не испытала ничего. Или лгала себе? Она так и не поняла, что было правдой в тот момент, какая эмоция ее коснулась, но спустя несколько дней Романова все еще не могла определиться, что на самом деле чувствует перед встречей с мужем, совсем не покойным. Это странное состояние, вроде бы и нечего уже ворошить прошлое, говорить нечего, а все равно чувствуешь себя неловко, желая обойти стороной возникшее неудобство.
Шостаков будто бы и правда был возникшим неудобством.
От чего становилось еще более неуютно.

Отследить Лешу Наташе удается под подсказкам Авы, хотя та не знает наверняка маршрут, который ее куратор выберет для выполнения задания, но его логически составляет сама Романова. И ловко выходит на Красного Стража, ничуть не удивленная тому, что все просчитала. Теперь оставалось едва ли не самое сложное, не позволить маске холодного безразличия свалиться с лица, не позволить прошлому управлять настоящим, и хотя Наташа не хотела этого признавать, но именно этого она боялась. Боялась, что все еще где-то очень глубоко осталось что-то от Натальи Шостаковой, примы Большого театра, жены героя Советского Союза.
Те круги ада, пройденные ею, чтобы избавиться от того образа, давно чужого образа, должны быть пройдены не зря, а ломаться Наташа не любила. Ее рука оставалась твердой, сознание - ясным, а Алексея она занесла в графу “непонятно, что с тобой делать, но я обязательно придумаю”.

В кафе Наташа входит уверенно, тратит считанные минуты на поиски Алексея, направляется к нему, на ходу снимая перчатки и расстегивая пальто - безоружна. Безоружная Вдова  - это нонсенс, но не для того она тут, чтобы это обсуждать. Наташа садится напротив, оценивая стратегический выбор столика, с позиции Леши видно весь зал за спиной супруги, но при этом рядом с ними никого нет.
- Здравствуй, Леша. Хорошо выглядишь как для того, кто погиб очень давно.
Голос не дрожит, во взгляде легкая насмешка. Наташа откидывает со лба упавшие рыжие пряди, краем глаза замечает, как у барной стойки отмирает официантка, заметив новых посетителей.
- Пистолет не доставай, милый. Меня тебе не убить, а привлечь внимание запросто. Но нам ведь это не нужно? - И не меняя ласково тона, Наташа поворачивает голову к подошедшей официантке. - Мне, пожалуйста, латте. И присыпьте корицей. Сыро у вас, в городе на Неве. Пробирает.

Наташа криво улыбается.
Наивный Лешенька. Вот уж чего она не ожидала, что за столько лет он не потрудится узнать всю подноготную бывшей жены. Окажись она на его месте, когда все вскрылось, то все бы нашла. Почти так и поступила, уходя из КНБ, из Красной Комнаты, Романова забрала с собой много информации.
Среди которой и завалялось личное дело Алексея Шостакова.
Было ли больно?
Да.
Больно ли сейчас?
Уже нет.

- Знаешь, Лешенька, я была уверена, что твои иллюзии давно разбились о реальность. Скажем там, да, я вернулась в разведку из-за этого. А вот пошла я туда гораздо раньше. Кстати, красивые были похороны. И речь красивую толкали. Я потом видела фотографии, так как тот день не помнила абсолютно. Говорят, нервный срыв был.
Наташа не кривит душой, и правда тогда находилась в редкостно паршивом состоянии, все же, как ни крути, а смерть Шостакова стала для нее стрессом. Тогда она умела влюбляться, умела любить, и было больно терять его.
- Не знаю. А ты  хочешь?

Разговор умолкает, пока официантка приносит заказ. Наташа благодарно улыбается, делает глоток, пожимает плечами - бывало и лучше, но для милой беседы бывших супругов сойдет. В конце концов, кофе тут не главное. Она склоняет голову на бок, поразительно, неужели Леша и правда думал, что ей нужны его сожаления? У их брака, у их истории есть срок давности, и помнит то старое, лелеять обиду на Шостакова за то, что он предал ее своим решением, ну так себе удовольствие. С того времени предательство стало частью жизни самой Наташи, и она так поступала, и с ней так поступали, уже и со счета давно сбилась, чтобы сейчас тыкать пальцев в Алексея и говорить ему, что он ее сломал. По большому счету нет, не сломал, сломанной она была до него, просто тогда было проще, легче, да и заставили забыть о многом.
А вот потом…
О, потом ее ломали годами.
И теперь ломают других девочек.

- Сразу к делу? А как же прелюдия, Лешенька? Или уже не так интересно?
Наташа крутит задумчиво чашку. Солгать, что просто хотела в глаза посмотреть, синие-синие, или все же сказать, что знает о Дарк Руме?
Впрочем, Ава вернулась, Ава должна была рассказать о том, что Вдовы испортили ей экзамен, глупо играть словами, которые ничего не значат.
- Хотела узнать, как так вышло, что ты сменил одного хозяина на другого, не сказала бы, что гораздо лучше. Только не делай вид, что ты не в курсе, Леш, я тебя видела там, - Наташа кивает головой в непонятном направлении, подразумевая тот день в Вашингтоне. - Ваши выпускницы наследили. Или вы сами. Даже не знаю, это не очень умно использовать старые техники, легко отсечь и найти.
Интересно, расскажет ли Леша об этой милой семейной встрече кому-то выше рангом?

Значит, ситуация не требует…
Кто-то явно теряет сноровку, не видя нарастающих проблем, но Наташе это только на руку, и она не продолжает обсуждение собственного убийства, зачем напрягаться так?
Она лишь улыбается на слова Алексея. С прелюдиями у Наташи вообще все плохо, и хорош тот мужчина, который может справиться с ее норовом, заставив притормозить и перехватить контроль в постели. Обычно, таковых было мало, и оставалось только рассуждать, что вообще такое прелюдии в ее жизни.

Упоминание Беловой вызывает улыбку на лице Наташи. Рыжая подносит чашку к губам, медленно обхватывает край ее губами, делает глоток, оставляя следы помады. И ставит на место. Никакого волнения, никакого раздражения, лишь мягкая улыбка на губах, будто бы ничего такого не происходит.
- А чем компания Беловой хуже любой другой? Учитывая, что мы обе прошли одну школу, обе являемся Черными Вдовами, нам ничто не мешает сотрудничать.
Хотела сказать “дружить”, чтобы удивить Лешеньку, но нет, язык так и не повернулся. Впрочем, справедливости ради, Наташу с Леной связывало нечто большее, чем дружба. Это как у Киплинга - мы одной крови, ты и я. И хотя они друг другу этой самой крови попортили будь здоров, и Наташа не испытывала ни капли благодарности за беспорядок в ее голове, но все же, Лена не была чужой.

Что же касалось Мстителей, то Шостаков был плохо осведомлен, команды не существовало с момента стычки в Аэропорту, и хотя Наташа ощущала витающие в воздухе предпосылки к ее воссоединению, выводы делать, а тем более, что -либо решать, она не торопилась. Ей все еще было удобнее работать в одиночку, ей все еще было хорошо одной, и хотя за последние годы она привыкла к чувству плеча и поддержке, ничто не мешало ей проворачивать свои дела в одиночку. Темная комната не касалась никого из Мстителей, и чем дальше они от нее будут, тем лучше.

- У всех у нас были хозяева, а ты прожил почти сотню лет и все еще считаешь, что его у тебя не было? То-то, я смотрю, ты по собственной воле разрушил, что у нас было. Врешь, Леша, партия сказала надо, комсомол ответил есть. Так и мы тогда.
Бесспорно, они были идеалистами, и какое-то время верили в то, что делали. Но судя по тому, что Шостаков работал на частный сектор, он все же разочаровался в некогда великой стране, не оставшись в России после всего.
- А что касается хозяев, ну, милый, ты же не сам на себя работаешь, и там ты был по приказу, и в Питере ты по приказу, я вот только не уверена, кто тебе отдает приказы, сам скажешь или мне придется все еще играть в угадайку?

Ехидная насмешка проходит мимо. Наташа снова пожимает плечами, смеется, чуть хрипловато, соблазнительно, как и вся сама. Она умела быть неприметной, умела держать себя ровно, но сейчас не играла спектакль, а потому была такой, какая есть. Она сдувает упавшие на лоб рыжие вьющиеся пряди, щурится своими кошачьими глазами. И думает о том, как много они потеряли, и ничего из этого им никогда не вернуть. Грустно ли ей от этой мысли? Да, наверное, самую малость. Но что было, то прошло, ее настоящее устраивало целиком и полностью, убрать бы из него всех тех, кто хочет все испортить.
- Стареем, - легко соглашается Наташа, - а кто из нас молодеет, Леш? Ну или ты хорошо воспитал девочку, поэтому она нас обыграла. Или ты такой возможности не допускаешь? Что ж ты такого невысокого мнения о себе, дорогой. Раньше ты считал себя лучшим из лучших, что изменилось? Тоже старость?

- Переводишь стрелки? Как банально, дорогой.
Наташа так и не поняла, что это было, ради чего это было. Очевидно, подарок, который ей определили за верную службу, который потом отняли. Что ж, так всегда, власть одной рукой дает, другой отнимает, и к этому следовало быть готовой. Но Наташа ничего не знала, мня себя красоткой-балериной, которая радостно выскочила замуж за первого красавца СССР.
- Так, конечно, легче - считать, что если не ты, то я бы разрушила. Это тебя утешает? Прости, милый, я не предназначена для снятия вины, поэтому огорчу тебя тем, что нет, я бы ничего тогда не разрушила. Но что было, то прошло, живи с этим и дальше, Леш, если уже не пережил. Я пережила.

А то, что сердце екнуло там, в Вашингтоне, ну что ж, оно екает всегда, когда прошлое возвращается. Когда приходит Барнс, когда улыбается Клинт, когда Стив оказывается жив, когда на голову внезапно падает Брюс…
Все они ее прошлое, ее настоящее, и сердце всегда екает, и к этому она привыкла, давно признав за прошлым право иметь свою власть над ней. Все же, хотела Наташа того или нет, а она была живой. Профессиональной шпионкой и убийцей, но у нее было сердце, были чувства.
Чашка пустеет на половину, скоро можно будет погадать на кофейной гуще.

- Я сбежала потому, что поняла, что меня использовали. И когда подвернулась возможность, решила, что мне пора. - Наташа пожимает плечами. - А что касается Америки, то она предложила лучший мне вариант.
Главное, что предложила жизнь тогда, когда Наташа впервые себя чувствовала настолько загнанной, что казалось - жизнь оборвется к чертовой матери. Она ненавидела то чувство отчаяния, что испытала тогда, ненавидела и любила его за то, что именно оно снова дало ей шанс выжить, подарило ей того человека, который стал незаменим для нее, что бы ни произошло, и как бы с годами ни изменились их отношения. Но сейчас было не место и не время для ностальгии, не о том они вели разговор с Алексеем, и каждая ошибка в словах и действиях могла ей обойтись дорого. Наташа позволяет Шостакову с барского плеча расплатиться за кофе, не обеднеет, не оставит ей и чувство долга.

Наташа качает головой. Интересно, кого Алексей хочет обмануть? Ее? Говорит так, будто не имеет никакого отношения к Орловой. Но если продолжать давить на него фактами, то можно бросить тень на Аву, и Наташа ослабляет хватку. Могла бы выдавить из него правду, но зачем? Пусть считает, что у нее нет достаточной информации о Дарк Руме и нем самом.
- Ну тогда передавай комплименты ее воспитателям. И не важно, что они сломали еще одну жизнь, не первую и не последнюю, не так ли?
Чашка пустеет, но на дне ничего не разглядеть, ну или Наташа плохая гадалка на кофейной гуще. В конце концов, ей всегда претили эти гадания, она предпочитала оперировать фактами, а потому сейчас ее жутко раздражает подобная ситуация - игры с противником при минимуме информации о нем, но Шостаков прав, глупо ожидать, что он ей расскажет по щелчку пальцев, просто потому, что она того захочет.

- Красивые слова, Леш, но мне они не интересны. Будь то Питер, Москва или какой другой город. Как и то, что тебе предлагают работу, а ты ознакамливаешься и все… я знаю, что Красная Комната переродилась в ином формате. Не знаю подробностей, но сам видишь, просчитала вашу малолетку, пусть и не смогла ничего сделать. Так вот, Лешенька, просто, чтобы ты знал, сейчас я испытываю разочарование от того, что ты оказался там и позволяешь делать то, что делают с девочками. Десятки сломанных жизней в угоду чему? Это даже не нечто великое, не идеология СССР, которой нас с тобой учили, в которой нас воспитывали и которой мы служили, каждый по своему. Я не знаю, ради чего все это у вас там происходит, но я знаю, что доберусь и сломаю все то, что вы там понастроили. И это только вопрос, пойдешь ли ты ко дну с ними или попробуешь помощь. Но я объявляю войну твоим хозяевам, Леш, и пленных  не беру.

Наташа смеется. Интересно, кого Шостаков пытается убедить в том, что ему все равно, ее или себя?
- Будь тебе все равно, ты об этом не говорил. Люди не говорят о том, до чего им дела нет. Неужели самообман это все, на что ты способен, дорогой?
Вдова подается вперед, опирается локтями на стол, сплетает пальцы рук в замок, а нога ее, пусть все еще облаченная в ботинок, медленно скользит носком по тыльной стороне брюк.
- Мне всегда казалось, что тебя не сломают, Леш. Меня же не сломали.
Сломали, но не так. Ее сломали совсем по-другому, ее сломали, как сломали потом Белову, как сейчас Даркрум ломал Аву, и других, подобных ей девчонок, и это все еще где-то пробуждало давний альтруизм, но потом все сводилось к банальному, к мести Кудриной.

Увы и ах, Шостаков продолжает тянуть свою партию, отчаянно фальшивя. Романова разочарованно фыркает, откидывается на спинку стула, но ногу оставляет на выбранном месте, уперев ее в стул между ног Леши, попробуй встань, пока Наташа того не захочет. Она ехидно улыбается, тянется к оставленной пачке сигарет и зажигалке. Крепче, чем она курит обычно, прочем, никотин, так же как и алкоголь, не вредит ее организму, выводится быстрее, чем у других людей.
- Ну-ну, Лешенька, я не так уж наивна, чтобы чего-то от тебя хотеть. Ностальгия немного замучила, решила взглянуть, что случилось с человеком, которого я когда-то так отчаянно и по юности любила. Это ты можешь не верить в этом, а я-то знаю, что было в мне настоящего, а что нет. А так-то, даже не знаю, огорчу тебя - не имею ровным счетом никакого желания гоняться за тобой, уговаривать тебя помочь, тем более, милый, ты путаешься в показаниях прямо на ходу. То говоришь, что не работаешь ни на кого, то теперь говоришь, что мне не помощника и тебе похрен. - Сигарета тлеет в пальцах Наташи, одной затяжки было достаточно, чтобы понять, что вкуса она все еще не ощущает, все перебивает эта встреча, этот разговор. И мягким движением Романова тушит сигарету в пепельнице. Ей становится скучно от этой игры, они ходят по кругу, как заведенные, говорят одни и те же слова, но по крайней мере, свою задачу Наташа выполнила, Леша получил послание, получат его и рулевые новой конторы, кто там, Кудрина или Березина, обе, да не важно.

Наташа снова смеется.
О, сколько переживаний, да на пустом месте.
Она опускает ногу, поднимается из-за стола, с грацией сытой кошки, наклоняется вперед, оказываясь лицом к лицу с Лешей. Когда-то в его глазах она видела чистое весеннее небо над Москвой, предложение он ей делал, пусть и спланированное не ими, на Красной площади. И вряд ли Наташа это когда-нибудь забудет, яркую, чистую весну, смех гуляющих, бой курантов на Спасской башне, реящее знамя над Мавзолеем.

Наташа ласково касается щеки Леши, обдавая его запахом сирени, который тянется за ней шлейфом, когда она не на задании, ласково оглаживает его подбородок, и прижимается в поцелуе к его губам.
А затем шепчет, глядя в глаза:
- Ну раз так, Лешенька, будь готов стрелять на поражение. И не потому, что я буду, а потому, что тебе придется выбирать.
Наташа выпрямляется резко и уходит под серое питерское небо, оставляя Леше счет и размышления. Кутается в пальто, выруливая по Набережной, у нее в запасе пара часов, чтобы погулять, до рейса на Нью-Йорк.