Лето никак не хотело отпускать Нью-Йорк, и его не пугало, что на календаре значилось тринадцатое сентября. И все же смена сезона была неизбежна, что проявлялось дождями, затяжными и уже не очень-то теплыми, вечерней прохладой, от которой хотелось спрятаться в кофту, легкую куртку, сидеть на балконе, взирая на прозрачное ночное небо с чашкой какао в руках, когда твои ноги обнимает теплый плед, а плечи - руки мужчины.
Таким должен был быть вечер Бобби.
Таким он не стал.

Последний час она бродила по городу, путаясь в направлениях, попадая под дождь, находясь в каком-то ступоре. И предсказуемо осела на ступеньках крыльца дома Джеймса. Свет в квартире не горел, не смотря на время далеко за полночь, такое бывает, иногда - достаточно часто - Фиск задерживает своего помощника, и в такие дни Бобби старается не оставаться одна в пустой квартире. Постель без Джеймса была хуже, чем ночевать раздельно.
Она бы могла подняться наверх. Джеймс почти сразу дал ей ключ, и он лежал в кармане, всегда был при ней. Но по-хорошему Бобби вообще следовало уйти сейчас, не попадаться ему на глаза. Уэсли был хорошим психологом, талантливым дипломатом, с большим опытом, чтобы легко считывать эмоции людей. Наверное, Бобби могла бы все скрыть, наверное, было положено, но не хотела. Ей нравилось это, ходить по краю, балансировать на грани, тем более, что она легко улавливала риск быть пойманной и успевала уйти с линии огня. А ее живые эмоции было тем, что связывало ее с Джеймсом очень крепко.

У них был заключен своеобразный пакт о ненападении. Они не говорили о работе, если сами того не желали. Вопросы были под запретом до момента добровольной откровенности, и все несколько месяцев, что они были вместе, пакт работал. Но правда была в том, что увидев Бобби в таком состоянии, Джеймс вряд ли тормознется перед желанием вытряхнуть из нее причины.
И все же, встать и уйти у нее не было сил. Перед глазами все еще стояла ужасающая картина, рука тянулась к пистолету, а шероховатя ладонь Фьюри зажимала ее рот, прижимая к гофрированной стене контейнера для перевозок, чтобы Бобби, не дай бог, не ринулась в самую гущу. Умом она понимала, что Ник был прав, это не ее бой, не ей в него лезть, и их было больше, как ни крути, а у нее не снайперка в руках. Но все противилось тому, что видели глаза, слышали уши.
Плач детей.
Предсмертные крики.
А затем гулкая и страшная тишина ночного дока, только шорох воды.

Стоит об этом подумать, как Бобби снова начинает мутить. А ей казалось, что в ней ничего подобного не осталось, ни жалости, ни гуманизма, ровным счетом ничего, и вот сюрприз - она живая, она все еще способная реагировать на подобные вещи, приходя в ужас. Вот только слишком сильно и неожиданно это ударило по психике, вогнав в состояние, что она ничего не может противопоставить этому.
Было еще кое-что. То, в чем Бобби не была готова признаться самой себе. Страх, что Уэсли к этому так или иначе причастен. И ужас от того, что это так, доводил ее до края нервного срыва. Может, потому она тут и сидела, надеясь убедиться, что это не так, страшась получить подтверждение и просто потому, что не понимала, как дышать после всего. Она чувствовала себя преданной Фьюри, она предала чужое доверие, и все было не то и не так.

Нужно взять себя в руки. Нужно собраться с силами. Одежда немного подсохла после дождя, но ни джинсы, ни футболка, ни куртка не были способны подарить сейчас тепло, и ее трясло мелкой дрожью. Собранные в хвост волосы пушились и завивались прядями. Бобби чувствовала себя разбитой. И все еще рассматривала вариант разобраться во всем и просто вынести этих ублюдков к чертовой матери.
Они убивали детей. Беззащитных изможденных детей, которых не смогли бы продать.
Уйти Бобби не успевает. Стоит ей только вцепиться в перила, чтобы подняться на ступеньках, как шорох подъезжающей машины ее отвлекает. Она останавливает свой взгляд на ней, уже зная, что упустила шанс скрыться, и теперь ей придется отвечать на вопросы, задавать вопросы, и принять правду, какой бы она ни была.

Это очень странное чувство, когда понимаешь, насколько обеспокоен Джеймс, хотя по нему это не особо-то заметно. Дело не во взгляде, не в выражении лица, не в голосе, который звучит ровно. Что-то другое, в касании, в объятии, в том, как крепко сжимают его руки ее плечи, напоминая, что вот он, рядом, реальный, настоящий.
Бобби тонет в его запахе - туалетной воды, кожи и геля для душа - тонет с головой, но цепляется пальцами за его рубашку, когда пиджак теплом ложится на ее плечи. Она не может ответить на его вопрос потому, что боится расплакаться. И не может расплакаться потому, что ее словно заклинило.

В квартире хорошо. В прихожей не сразу зажигается свет, оставляя обоих в благостной темноте. Бобби чувствует, как Джеймс с предельной аккуратностью, будто боится сделать больно, но настойчиво и по-хозяйски, как и всегда, распоряжается ее телом - снимает пиджак, стягивает куртку, снимает кобуру с пистолетом, который она, оказывается, тащила с собой, а не оставила в бардачке машины, как делала обычно. Бобби никогда не приходила к Джеймсу с оружием, но сейчас даже не была уверена, где ее машине. Из порта она точно выбралась на ней, но где оставила?
Ее мысли немного отогреваются, все еще не о том, все еще крутятся странные вопросы, загадки, догадки. Удивление тому, что Джеймс всегда с ней невероятно заботлив, будь то обыденные дела или постель, хотя там уж как повезет, оба предпочитали разнообразие, и оба всегда были так голодны друг другом, что нежности иногда просто не хватало места.

От него веет усталостью. А ей нужно бы начать говорить.
Нужно понять, насколько все плохо с ситуацией.

Кухня это их место. Нет, вся квартира их, и как-то забавно, но в ней все больше появляется вещей Барбары, на днях она обнаружила, что в принципе педантичному Уэсли, видимо, надоела некоторая расхлябанность дамы сердца, а потому у нее появился ящик. Ее собственный ящик. Спасибо сказать не успела, все было не до того, а сейчас и подавно.
Но кухня их место потому, что формально тут у них было второе свидание. Самое лучшее второе свидание в жизни Пересмешницы.

Бобби прижимает пальцы к виску, где еще чувствуется поцелуй Джеймса. И, наконец, поднимает глаза на него.
- Налей мне, пожалуйста, виски, - ее голос звучит сипло, не мудрено, орала на Фьюри громко.
Кажется, требовала больше ее не трогать никогда.
Кажется, уволилась.
Если так, то может она в праве послать теперь и Гидру? Остаться в постели Джеймса навсегда, никуда не спешить, не бежать, не подвергать риску его, себя, просто быть его женщиной?
Интересно, насколько ему хватит ее в таком случае? Ведь они оба до сих пор не знают, сколько в их отношениях любви вопреки, а сколько - вкуса риска.
Можно потянуть с рассказом. Но можно начать говорить, чтобы отпустило.
- Скажи мне, что ты ничего не знаешь о том, что на территории доков торгуют детьми? Джеймс, пожалуйста, скажи мне это, и я поверю, даже если это ложь.

Бобби кивает. Да, уверена, никакой чай сейчас не сможет сделать то, с чем справится пара глотков виски. Она все еще в каком-то отмороженном состоянии, вяло понимает, что все не так, как надо, но не в состоянии стряхнуть его с себя. Небывалое дело, она даже не реагирует на касания Джеймса, хотя обычно ей достаточно всего ничего, чтоб не столько загореться, сколько потянуться к нему. Но сейчас Бобби едва реагирует на соприкосновение рук, принимая стакан. Резкий аромат спиртного бьет в нос, виски обжигает гортань, заставляет закашляться, но работает, хотя бы немного, но Пересмешница включается в сознание.

Ответ Джеймса приносит облегчение, приправленное стыдом в том, что посмела его подозревать. Тут бы извиниться, но набор функций Бобби сейчас явно ограничен. Она откидывается на спинку стула, ставит пустой стакан на стол, рассматривая его невидящим взглядом. Ей совсем не хочется вспоминать и думать о том, что произошло, и она почти готова просить, умолять Джеймса не заставлять возвращаться ее мыслями туда, но вместо этого начинает говорить совершенно бесцветным голосом.
- У меня была встреча в восточной части доков. Она практически закончилась, когда я услышала шум и высунулась посмотреть. Света было достаточно, чтобы рассмотреть, как один контейнер открыли для выгрузки товара. Сначала я не придала этому значения, я там была не для слежки за кем-то. Но потом…
Голос неожиданно срывается, судорожный вдох прерывает рассказ.
- Это были дети, Джеймс, - она все еще смотрит на пустой стакан, находясь совсем не тут. Для нее нет кухни, нет тепла квартиры, и даже Джеймс ощущается призраком, сейчас Бобби снова в доках, видит все перед собой так ярко, что ее снова начинает ощутимо потряхивать. - Двадцать. Может, двадцать пять. Все разного возраста, младшим навскидку около пяти лет, но трудно сказать, они все были изможденными, кто больше, кто меньше. Разных национальностей.

То, что банды торгуют людьми, все знают. Бобби в том числе. Возможно, с ней что-то не так, но она легко приняла условие не лезть с правосудием в то, что ее не касалось. Продажа девочек в бордели ее не касалась, как бы это прискорбно не звучало. Но дети оказались чем-то иным, какой-то грань зла, за которую перейти было нереально.
- Они начали бегло их осматривать, - голос стал звучать глуше, еще более пусто. - А потом начали… потом… когда стало ясно, что некоторые просто в паршивом состоянии… они… - Бобби, наконец, хоть чуть-чуть оживает, не уверенная, сможет ли договорить, слишком уж сильно мутит. Но все же делает вдох, поднимая, наконец, глаза на Джеймса, словно у больной собаки. - Я не видела ни разу, как убивают детей. Я… больше десяти лет в руках с пистолетом. И я не видела этого.
Зато теперь они поднимает, почему Мэй было так хреново, когда она сама застрелила ту девчонку-нелюдя.

Отредактировано Barbara Morse (2019-02-10 20:39:00)

Бобби кивает, подтверждая, что да, именно восточная часть. Пытается отвести руку со стаканом виски, который ей подает Джеймс, запах сейчас раздражает:
- Я не хочу.
Но спорить оказывается не просто, стоит посмотреть на Уэсли, и становится ясно, что он вольет в нее его насильно, если понадобиться.
Да и он прав. Шок отходит медленно, слишком медленно, а спиртное должно помочь запустить процесс быстрее. И Барбара пьет резкими глотками, одну порцию, вторую, закашливается, от чего на глазах выступают слезы.

Это ли, а может объятия Джеймса и его поглаживания по голове, но что-то, определенно, наконец, срабатывает. Внутри Бобби будто плотина прорывает, все начинается с тихих всхлипов, но затем становится все больше похоже на рыдания. Она пытается спрятать лицо в ладонях, но проще сделать это на други обнимающего ее мужчины, орошая слезами его рубашку.
Она не запоминает, как оказывается в гостиной. Только чувствует, что ее ноги освобождают от обуви, тепло пледа, в который ее укутывает Джеймс. Слез становится меньше, их вообще вышло немного, зато бурным потоком, и Бобби только всхлипывает, украдкой пытаясь вытереть щеки. Но выходит плохо, неудобно, да и смысл.
Она просто не понимает, как вообще такое может происходить.
Но еще больше не понимает, почему ее, агента ЩИТа, сорвало на этом?

Какое-то время Бобби молчит, только судорожно вздыхает, все еще успокаиваясь. Она устраивается на диване, в объятиях Джеймса, на его груди, укутанная в теплый плед, пахнущий чем-то приятным, но неузнаваемым. Еще пахнет самим Джеймсом, его кожей, на которой остались запахи геля для душа, туалетной воды и прошедшего дня. И это становится лучшим средством успокоения. Бобби постепенно затихает, бездумно выводя кончиками пальцев круги на рукаве рубашки Джеймса.
- Я не знаю, как об этом не думать.
Голос Бобби сиплый от слез, все еще чуть подрагивает, когда она все же заговаривает.
- Если бы у меня была при себе снайперка… или что-то, кроме пистолета, я бы их расстреляла прямо там. Но пистолет слишком слабое оружие для противостояния. Хотя сейчас думаю, что может и стоило. Я бы успела снять нескольких до того как они меня бы заметили.

Это, правда, не самое лучшее, что можно рассказать, и как-то остро начинает казаться по тому, что Джеймс весь одеревенел, что сейчас ей устроят дополнительно головомойку за мысли о подобном риске.
Она бы не справилась. Их больше. И ее бы просто пристрелили. А труп в лучшем случае выбросили бы в Гудзон, в худшем - заперли в том контейнере вместе с детьми.
- Я просто не понимаю. Все еще не в состоянии это понять. И не могу принять того, что я ничего не могу поделать.
Новый тихий всхлип не становится предвестником большего, Бобби просто притихает на груди Джеймса, бессознательно пытается зарыться в плед еще глубже.

Верить Джеймсу легко. Достаточно закрыть глаза и подумать о том, что он решит все ее проблемы, спасет от боли, защитит от проблем. И от этого становится тепло, перестает колотить нервная дрожь. Его пальцы перебирают длинные светлые пряди, его дыхание успокаивает, как и биение сердца. Бобби и правда постепенно начинает затихать, только изредка шмыгая носом в попытке избавиться от последних признаков глухой истерики. Но, определенно, выпитого виски становится много для Бобби, и ее начинает постепенно отрубать. Она хочет еще попросить забрать ее к чертовой матери на Кубу, подальше от этого ада, но так и не выходит, сон наваливается тяжестью, мешая собрать слова во внятную фразу, а руки Джеймса приносят ощущение обособленности от всего мира.

… ей не нравятся доки в ее сне. Не нравится тяжелый металлический запах крови, наполняющий воздух, будто бы ничего кроме этого нет. От него начинает подташнивать. А еще не понять, куда идти. Но за спиной зажигается прожектор, ослепляя в первый момент, и Бобби подносит руку к глазам. Через несколько минут зрение восстанавливается. И она видит вокруг контейнеры, по одному по бокам и один перед ней. Она знает, что они не заперты, что достаточно потянуть на себя, и они распахнутся. С какого начать? И нужно ли начинать?
Бобби старается реже дышать, вкус крови оседает на губах. Делает шаг вправо, полная сомнений, но все же тянет дрожащими руками створки контейнера, отступая назад в движении. И замирает от ужаса, видя груду детей, мертвых детей, смотрящих на нее мертвыми глазами.
Бобби оглядывается на левый контейнер. Торопливо шагает к нему, ей кажется, что там плачут, скулят, скребутся, она спешит, тянет на себя створки детей, чтобы найти трупы, снова трупы детей, снова мертвые глаза. Бобби бросается к третьему контейнеру, но когда его створки открываются, она чувствует, что все внутри мертвеет.
Джеймс.
Ее Джеймс. Мертвый Джеймс…

...теплые руки крепко обнимают Бобби, она не очень хорошо различает ласковый шепот, но ощущение, что она словно ребенок, приходит и берет за душу. Она тянется к Джеймсу, прячется у него в руках, старается начать нормально дышать, и главное развидеть то, что приснилось. Неловко скользит руками по рубашке, проверяя, цел ли, настоящий, да, теплый, живой, пахнет как обычно. И почти сразу отключается обратно, сворачиваясь калачиком у него под рукой.

...ничего такого, чтобы разбудило Бобби. Звуки приглушены, окно закрыто, дверь тоже, но утренний свет смело проникает в комнату. Стоит шевельнуться, как голова начинает противно ныть, заставляя со стоном протянуть руку и попробовать висок. Кожа прохладна, значит, не температура. Вспоминать то, что было вчера вечером, а затем ночью, совсем не хочется. Бобби поворачивается на бок. Постель пуста, она в ней одна, но что более странно - постель не разобрана. Она укутана в плед, спала прямо на покрывале, и очевидно, Джеймс почти не спал. Или вообще не спал.
На кухню она буквально выползает, как есть, в трусах и майке. Могла бы отыскать какие-то из своих вещей, которые живут уже в квартире Уэсли, но состояние пока еще такое, что только за голову держаться. Она даже никак не отмечает в первый момент смену имиджа Джеймса, вяло реагирует на запаха завтра - серьезно? не заказанный, а приготовленный тут? - и садится за стол. Только влезши на табуретку и сделав глоток сока, запив им таблеткой от головной боли, чувствует, что начинает отмирать.

- У меня ощущение, что ты вчера со мной сделал что-то противозаконное, - осипшим голосом замечает Бобби, откашливаясь следом. Такого отката от нервного срыва быть не может. Или может? Все же не надо было прогуливать лекции по психологии. - И у нас сегодня выходной? Я тебя таким не то что вообще не вижу, но по утрам тем более.
Бобби упирается лбом в плечо Джеймса. Надо бы сказать что-то нормальное. Надо бы потянуться за поцелуем.
Надо бы.
Но звук работающего телевизора наконец из бормотания превращается в слова. И Бобби отстраняется от Джеймса, даже слезает с табурета, чтобы лучше видеть.
Она молчит еще минуту после того, как экран гаснет. Молчит и просто стоит, пока рука любимого мужчины мягко скользит по ее спутанным со сна волосам. А затем медленно оборачивается, оказываясь лицом к лицу с ним, спрашивает:
- Ты?

Эмоции волной окутывают Бобби, а она не может решить, какие же ей подходят. Каким позволить собой завладеть. Здравый смысл твердит, что нельзя так радоваться тому, что произошло, но другая половина очень хочет, чтобы Джеймс сказал, что да, это его рук дело, что это сделано ради нее. Что ей не показалось, и она сейчас не занимается самообманом.

Видимо, что-то заставляет Джеймса ответить не сразу прямо, как бы предпочла Бобби. То, что он лично не убивал никого, она и так знает, знает и то, что он был ночью рядом с ней, помнит свой кошмар и то, как попала в его ласковые объятия. Вряд ли бы он уехал, оставив ее в таком состоянии. Что Бобби успела усвоить за пару месяцев их отношений, если ей плохо, он будет рядом.
Плохо пока ей бывало дважды, и оба раза он чутко сторожил ее сон, даже находясь в другой комнате.
Мистер Фиск, значит…
А кто рассказал об этом мистеру Фиску?

Бобби не хочет заставлять Джеймса оправдываться, но все еще чувствует, что где-то что-то не сходится. Фиск Фиском, но… но что-то работает иначе. И не ошибается, доводя все же мужчину до того, чего и хотела услышать. До нее немного медленно доходит, что Джеймс, видимо, не хотел ей выдавать информацию  в таком ключе по каким-то причинам. Возможно, самым банальным: просто не жаждал показывать любимой женщине, как легко он может отобрать жизнь парой фраз. И на миг Бобби даже чувствует дрожь по спине от осмысления всего, но лишь на миг - она знала изначально, что связалась с непростым человеком, а за последние месяцы вскрылось очень много интересных подробностей.
Не целенаправленно. Морс все так же запрещала себе копать информацию на Уэсли, уважая то, что происходит между ними.
Захочет - расскажет.
А что ей не нравится гораздо больше, что Джеймс выглядит вымотанным и снова пьте таблетки от головной боли.

Она мягко подается вперед, обнимая его, шепчет на ухо:
- Спасибо.
К черту все правила, к черту рационализм, к черту все. Больше всего в эту ночь она хотела, чтобы этим сволочи сдохли, желательно мучительно. И судя по репортажу, расправа была кровавой. Шла ли речь о переговорах? Вряд ли, беспощадный расстрел, а не переговоры, но пусть бы горели в огне. Бобби обнимает Джеймса, гладит его по затылку, и снова шепчет:
- Спасибо, любимый.
Что бы там ни было, чувство мести имеет смысл. И Джеймс сделал сейчас для нее, чтобы не сделали ни ЩИТ, ни Гидра, ни кто-то другой.

Она чуть отстраняется, гладит его по лицу, беспокойно заглядывая в глаза.
- Давай придумаем, как сегодня остаться дома? Тебе нужен отдых, ты ночь не спал из-за меня, а я просто не хочу уходить или отпускать тебя.
Бобби, правда, не очень понимала, на что потратить целый день. В прошлом было как-то проще: пицца, пиво, поход в кино, пойти поиграть на автоматах, в крикет, в боулинг. Барбара обожала боулинг, стравливая все плохое настроение на кеглях, но казалось, что Джеймс ее высмеет, предложи она такое занятие. Да и они оба понимали, что не время да афиширования подобных отношений где-то на публике.
- Закажем еду, заберемся на диван, посмотрим какой-нибудь фильм.

От поцелуя по запястью разбегаются искорки возбуждения, которое не имеет продолжения. Все же они оба слишком вымотаны, чтобы сейчас легко завестись. И это вызывает очень странное чувство. С одной стороны приходит легкая паника, учитывая то, что в физическом плане они друг от друга стали зависимыми - неужели что-то не так? С другой - накатывает осознание, что это уже какой-то новый уровень их отношений, в котором проступают какие-то взрослые и трезвые нотки. Бобби обожает то, как на нее действует Джеймс, но новый вкус в этих отношениях ей тоже очень нравится.

- Так вот чем это пахнет, - Бобби принюхивается, оборачиваясь в сторону плиты. Черт, и правда вкусно, от чего желудок начинает возмущенно урчать. - Упс. Прости, кажется, я поняла, что очень голодна.
Но легкость настроения мигом улетучивается, когда Джеймс говорит, что ничего не получится. Приходится вовремя прикусить язык и вспомнить, с кем у нее отношения, а еще вспомнить то, что в любой момент и ей могут позвонить, и придется нестись сломя голову по своим делам. Кажется, утопические мечты о дне в обществе друг друга, дивана и глупых фильмов никогда не станут реальностью.
- Да. Да, конечно, - чуть рассеянно произносит Бобби, затем все же улыбается, - пяти часов хватит, хотя теперь даже не знаю, может просто пойти и лечь спать? И ты сразу сможешь уснуть у меня на коленях, - она снова в последнем прикосновении гладит Джеймса по щеке, после чего усаживается за стол, но тут же подскакивает с места, чтобы добыть еще один стакан для сока для Джеймса и достать столовые приборы.

Все же как это безумно, испытывать благодарность за то, что любимый мужчина приказал положить десяток людей только потому, что ее ранило увиденное дерьмо. Осознать это труднее, чем принять, и Бобби просто соглашается, что это должно было случиться, что все равно банда не жильцы на этом свете, какая разница, кто.
Барбара вонзает вилку во фритатту, отправляя ее кусочек в рот, не успев прожевать, выдает, напрочь позабыв о манерах:
- Боже, как вкусно. И это даже не потому, что я не помню, когда вчера ела в последний раз, а ты влил в меня виски больше нужного, - Бобби все же прожевывает и признается: - Я не люблю виски.
Да и вообще особо крепкие спиртные напитки, вынуждающие терять контроль над собой. Потеря оного была чревата последствиями, а ей и так хватало, что близость Джеймса ее постоянно пьянила, и она не очень-то понимала, как жить в этом постоянно полупьяном состоянии.

Бобби хмурится.
- Это, между прочим, насилие над организмом.
С одной стороны она понимает Джеймса, ей самой приходилось не спать, а иногда даже пользоваться энергетиками, но не в виде новомодных напитков, а таблеток. Но откаты бывали ужасными по своей мощи. А здоровье Джеймса ей было небезразлично. Бобби протягивает руку, касаясь его виска в ласковом поглаживании:
- Из-за отсутствия отдыха у тебя часто болит голова. Ну если, конечно, не считать, что я с собой тоже приношу головную боль.
Шутка выходит милой. Если бы Бобби могла видеть их сейчас со стороны, до нее дошла бы ужасная в своей очевидности вещь - то, с какой любовью она смотрит на мужчину рядом, как ласково касается его. Но этого было не заметно сейчас, и Морс даже не задумывалась об этом.

Она смеется, когда Джеймс говорит о том, что она не умеет пить виски. А затем кивает, наслаждаясь прикосновением его губ к ее плечу:
- Не умею. - И снова смеется от его предложения провести выходной, обучаясь искусству пить шотландский самогон. На самом деле, весьма соблазнительном предложении, они, конечно, упьются к чертовой матери, но если этот день они смогут провести друг с другом, то какая разница, в каком состоянии. - Наутро нам нужно будет что-то от похмелья, определенно.
Бобби отвлекается на фритатту, пока раздумывает, что ответить Джеймсу. Ей становиться немного неловко от собственных вкусов, которые в принципе довольствовались пивом обычно, вином по праздникам, иногда ликером, который вызывал у Беловой смех. Как-то простенько для такого мужчины как Джеймс Уэсли, и хотя она все еще мало о нем знала, не могла не думать о том, что они все равно из разных кругов.
В такие моменты приходило легкое чувство собственной неполноценности.

- Ну… - Бобби вытирает салфеткой губы, сосредоточенно намазывает тост арахисовым маслом, - пиво, которое я пью, надо хранить в холодильнике, а гранатовое вино продается в любом супермаркете, - она чуть смущенно улыбается, - кажется, изысканного во мне только то самое платье, которое пало смертью на той кухне.
Она ищет в нем признаки разочарования в ее несовершенстве, ищет тщательно, но пока не замечает. Вместо этого слова приоткрывают завесу прошлого Джеймса. Хотя не очень-то сильно, но на миг становится как-то… хорошо, что ли? И хочется потянуть этот момент подольше, задавать вопросы, нарушить собственное правило. Но вместо этого Бобби откладывает так и не надкушенный тост, с минуту колеблется. А затем делает медленный вдох и задает вопрос, который ее немного нервирует, но…
- Есть что-то, что бы ты хотел обо мне знать? Узнать от меня.

Это рискованно. Если вопрос будет неудобным, ей придется солгать. Но Бобби успокаивает себя тем, что на самом деле вся ее жизнь кроме работы ничем не примечательно, и какие-то мелкие любопытные привычки и вкусы ничуть не запрещены в познании.