Вообще-то Бобби не собиралась доводить до такого. И она была трезва, подозрительно трезва для такого состояния, для того, что вытворяла. Но стоило чужим рукам стать смелее, как все возбуждение словно в воду кануло, будто Пересмешницу облили из брандспойта. Она перестает отвечать на поцелуи, тут и ясновидящим быть не надо, чтобы понять - настроение пропало, отклика нет, пора остановиться.
- Все в порядке?
Бобби медленно выдыхает, рассматривая мальчика-стриптизера. Хорош до банальности, совершенное лицо, правильные черты, божественное тело. Мечта любой девочки, но не Бобби.
- Да, все в порядке, просто ты не герой моего романа.
Руки скользят по блузе, приводя ее в порядок, решение приходит в голову несколько безумное как для той, в ком всего-то пару коктейлей болтается.
- Просто я…

...люблю другого, так бывает.
Любит, неуверенная, правда, в том, что ее любят. Они не виделись с Кубы, и кто знает, может, снова находятся в состоянии холодной войны, хотя в их случае - горячей более подходящее слово. Бобби смущенно улыбается, суя пару соток за ремень парню, и поспешно ретируется ловить такси.
Когда она говорит таксисту, куда ехать, тот недовольно хмурится, но не сопротивляется, чай не на другой берег, а всего лишь в Клинтон.
Бобби не уверена в здравости своих решений, но когда дело касается Уэсли, здравости вообще нет ни в чем. Она словно теряет всю свою адекватность, впадая в состояние мартовской кошки, и это еще в лучшем случае. Но сейчас почему-то приходит в голову мысль поговорить и расставить все точки. Ей нужно знать, будет ли между ними что-то, сейчас, когда он вернулся, или ей придется отпустить его. Последнее кажется чем-то нереальным, как это, взять и отпустить Джеймса? Но вообще-то все должно быть сугубо добровольно, помнится, и он хотел от нее этого.
А она всегда оставалась с ним потому, что хотела.
Потому же и сейчас шла к нему.

Расплатившись и приправив поездку щедрыми чаевыми, Бобби стремительно направляется к заветной двери. Ее бросает то в жар, то в холод, и снова возникает малодушное желание убежать прочь, не оглядываясь. Каждый раз одно и тоже, стоит только добраться до очередного витка выяснений отношений, дальше все, дальше Барбара начинает трусить, будто какая школьница. Учитывая ее способность портить жизнь себе и сопричастным, ничего в том удивительного нет. Ей все еще кажется, что она слишком много лгала, и что все еще не заслужила прощения, как бы искренне не говорила о своих чувствах.
А о них говорила мало, все еще боясь спугнуть.

О своих чувствах Бобби вообще говорить не умела, наверное, потому и семейный психолог смирился и сказал, что он не спасатель идущих ко дну браков, когда один из участников процесса просто молчит.
Молчать было безопаснее, чем орать, на самом деле, ну и да, когда пришло время выяснять все же, кто виноват и кто прав, все пошло опять не туда.
Бобби скребется в дверь, надеясь, что Джеймс услышит. Услышит и откроет. А там, ну что ж, они в прошлый раз друг другу всковырнули раны, и сейчас могут, это у них получается не хуже, чем любить в объятиях друг друга. Но Бобби готова терпеть любую боль, лишь бы снова очутиться в одной постели с Джеймсом.

Джеймс открывает дверь, и все внутри замирает от напряжения. Бобби замечает каждую мелочь, взъерошенные волосы, рассеянный взгляд, закатанные рукава, расстегнутые пуговицы рубашки. В принципе, ничего необычного в условиях дома, но рубашка выглядит не так с иголочки, как обычно, и что-то…
Что бы это ни было, понять Бобби просто не успевает. Она едва может сделать вдох, оказываясь в горячих объятиях мужчины, которого не на шутку лихорадит. Стоит прикоснуться к коже, как начинаешь думать, что температура тела Джеймса стремится очень высоко.
Что-то не так.
Что-то неправильно.
Что-то в голове Бобби щелкает, но все мысли вытесняет жадный поцелуй, с которым Джеймс прижимает ее к стене всем своим телом, всем своим весом, что она задыхается от нехватки кислорода в легких.
Но даже не пытается сопротивляться, стремясь, наоборот, вобрать в себя как можно больше исходящего возбуждения.

Что-то не так.
Она не пила, не столько, чтобы тормоза слетали со свистом. Да, Джеймс всегда действовал на нее определенным образом, но обычно они могли хотя бы перекинуться парой слов, а тут тебе ни привет, ни как дела, и уже его руки стягивают с нее пальто, а добираются до блузки, оказываясь по дней. Пальцы сжимают грудь, заставляя сорваться в стон.
Проклятье.
Кажется, еще прямо в прихожей они этим не занимались, но, видимо, все бывает в первый раз. Мысленно Бобби сравнивает то, что было тогда, с тем, что сейчас, кажется, оба случаях сродни лихорадки, но черт, это все неправильно. Сейчас что-то не так.
И хорошо бы понять. Здравый смысл еще требует поговорить, пальцы аккуратно справляются с пуговицами рубашки Джеймса, и голод по нему становится просто идеальной пищей для возбуждения. Бобби не в состоянии оторваться от его поцелуев, не в состоянии…

Его голос прорывается сквозь пелену одержимости. Словно воззвание к реальности. Неожиданно Бобби чуть трезвеет, пытается собрать воедино все слова - ну черт, она же не голодная старшеклассница, которая только о том и думает.
Вместо вяжущегося на языке “так возьми!”, Бобби старательно пытается выдавить, чувствуя болезненные сокращения легких и внутренний протест где-то в низу живота.
- Нам надо поговорить, Джеймс.  Я…
Что она?
Ну что она?
Хотела спросить, что между ними? А не видно, да? Впрочем, одно дело секс, другое - тот момент, когда он перестанет злиться, момент прощения, которое, несмотря ни на что, она не получила в Гаване. Может быть, ей были отпущены ее грехи, но уж точно не было позволено забыть, как она на самом деле виновата.

Это какое-то безумие. Барбара видит в глазах Джеймса это безумие, чувствует его пальцы на ее коже, чувствует то, как они бесцеремонно касаются ее и ненавидит себя за то, как в секунды этого достаточно, чтобы она желала большего, была готова отдаться, тут, сейчас, и не важно, что будет потом. В голове туман, в мыслях разброд и шатание, ее пальцы впиваются в него, оставляя полукружия ногтей, голос садится, когда она шепчет:
- Это какое-то безумие.

Пульсацией бьется мысль - вспомни, Бобби, вспомни - но она не хочет вспоминать. Потому, что лихорадка Джеймса перекинулась на нее, и то, что она еще не под ним, то, что он ее еще не взял, это какое-то дикое недоразумение. Ее пальцы требовательно тянутся к ширинке брюк Джеймса, а губы начинают болеть от настойчивости поцелуев. Но произнесенные мужчиной слова заставляют замереть. Бобби даже не сразу понимает, что ей не послышалось, и она не выдает желаемое за действительное. Она теряется в движении, в моменте, в понимании того, что хочет ответить Джеймсу, но не снова попадает в объятия, падает на диван, срывается на стон, чувствуя бедром его желание - господи, да что с ними…

...с ней это было. Этот жар, это желание, это убийственное обжигающее вожделение, которому трудно противостоять. Но проблема в том, что в этот момент она и не хочет противостоять, хотя и понимает, что сейчас Джеймс себя не контролирует, что сейчас они оба оголенные нервы, чистые инстинкты, самые простые желания владеть и принадлежать.
Стоит ему просто поддаться. А потом разобраться. Потом понять. Потому, что саморазрушение для Уэсли не вариант. А для Бобби не вариант его потерять.
В какой момент ее отпустили эти желания? В какой момент она излечилась от собственной лихорадки? И главное, откуда оно у Джеймса?

Его слова отдаются вибрацией в солнечном сплетении. Отдаются болью в сердце. Бобби ловит его лицо в ладони. Здравый смысл снова завладевает ситуацией. Шепчет ей поступить так, как поступили с ней, доза успокоительного, чтобы завалить слона. Но Бобби не хочет. Не видит смысла в этом сейчас. У нее нет ничего при себе. Но есть мысль позволить его желанию выйти наружу, поддаться ему. Возможно, это то, что им нужно. Возможно, сейчас только это им нужно. И ей не страшно, ничуть.
- Нет, - шепчет Бобби, тянется к его губам, настойчиво целует, с долей нежности, хотя знает, что сейчас это чувство разобьется каплями о то, что владеет Джеймсом. Но и черт с ним. Пусть.

Джеймс никогда не позволял себе с ней лишнего, чутко реагируя на то, что ей нравится или не нравится. Но глядя в его глаза Бобби готова отпустить всю ситуацию. Даже если похоть - вот что с ним, да, наконец-то она понимает - высвободит всю его злость и обиду на нее.
- Не сбегу.
Она знает, что с ним.
Но сейчас не скажет. Потом. Через полчаса. Час. Не сейчас.
Бобби обхватывает его ногами, поймав в ловушку собственного тела, целует, стягивая одновременно с него давно расстегнутую рубашку, шепчет:
- Ты мне нужен.
Она лгала себе. Лгала, говоря, что пришла поговорить.
Нет, пришла убедиться, что все так же ему нужна. Что все так же владеет им. Что может вернуться. И остаться.

У безумия есть своя сладость. И в нее падает Барбара. Она даже не пытается сопротивляться тому, как действует Джеймс, отдаваясь ему, на его волю, хотя и понимает, рассудительности в нем ни капли. Но Бобби позволяет, хочет этого так, как он может дать, так как берет ее, жестко, заставляя застонать громче, выгибаясь под ним, чувствуя, как все внутри плавится от этого этого. Ей не хватает воздуха, но все же его достаточно, чтобы прошептать:
- Не за что.

Бога ради, она все еще готова дать ему сама пистолет, если он захочет.
Но приходит ясное осознание, что жить они друг без друга не могут. Что бы ни стало причиной такого состояния Джеймса, она знает его истоки. И сама чувствует такой же голод по нему, ее ногти впиваются в его кожу, оставляя царапины, но не хочет, чтобы он останавливался. Бобби со стоном выгибается навстречу, чувствуя, как Джеймс становится чуть мягче, не  пытаясь ее втиснуть в диван, от этого становится дышать чуть легче, но совсем не легче сознанию, которое все равно требует больше.
Как вирус.
Или связь. Как же это работает? Чуть спадает жар самого Джеймса, и Бобби даже начинает шевелить мозгами, впрочем ненадолго. Потому, что в следующий момент все снова идет по кругу, блузка с бельем уже на полу, кажется, единственное, что остается на ней, это юбка и чулки. Пальцы бесцеремонно тянутся к шрамам на груди Джеймса, напоминанию о том, что он почти умер, напоминанию от которого самой Бобби становится физически больно и перехватывает дыхание.
Но Джеймс перехватывает ее руки.

Она не сопротивляется решению Уэсли, хотя в первый момент едва не начинает с хихиканьем интересоваться, собирается ли любимый мужчина отходить ее по заднице этим самым ремнем. Наверное, не удивилась бы, услышав да, но вопрос не задан, ответ не получен, а ремень обвивает тонкие запястья с достаточной силой, что Бобби чувствует, как окончательно погибает уже и так дохлый замок браслета, который тонкой змейкой соскальзывает с руки.
Ей почти хочется пошутить, что у него справиться с ее руками выходит профессионально. Но еще больше ей хочется застонать от странного ощущения полной беззащитности и его власти над ней, которой он может воспользоваться, как пожелает. Жадные поцелуи не утоляют желание, заводя еще больше. В какой-то момент Бобби хочется освободиться от этого всего, на миг кажется, что ее тело не способно выдержать такое напряжение, толчки внутри, поцелуи снаружи, но вместе с тем оказывается, что ей и этого мало.
А ее мучает мысль, что она ни разу не видела Джеймса таким. Без тормозов, резким, даже грубым, но в тоже время все таким же притягательным и будоражащим.

И когда все подходит к своему логическому завершению, Бобби едва может дышать.
Но нужно. И соображать начать нужно. И разобраться, что с ним, пока похоть его не выжрала.
У нее не будет шанса получить его снова, если она снова его потеряет.
- Что с тобой происходит, любимый? - Ее голос дрожит от напряжения, а тело болезненно ломит, то ли от недоданного, то ли от того, что было слишком много. Бобби обнимает его все еще связанными ремнем руками, прикидывая, чем бы таким помочь ему успокоиться.

Каждый раз, когда все заканчивается, Бобби ощущает внутри пустоту. Холодную, беспощадную пустоту после того, как было ощущение наполненности, целостности, после того, как Джеймс был в ней. Ей не хочется отпускать его, но это невозможно, и она закусывает губу, борясь с этим чувством. Возможно, оно было бы не таким острым, будь она уверена, что все по-старому, что он принадлежит ей, что все будет хорошо.
Но по-старому не будет.
Будет по-новому. И еще вопрос, как будет.
Бобби протягивает руки Джеймсу, тот стягивает с них ремень, она со слабым стоном разминает запястья, возвращая им кровообращение.

- Иди ко мне, - теперь уж она тянет руки, чтобы обнять Джеймса, пристроив его голову на своей груди. Тела переплетаются, и теплее, и уютнее и роднее, и у Бобби почему-то болит где-то возле сердца, когда она думает о том, что именно этого ей не хватало. Что она любит не только яркий секс, не только способность сплестись так, что не разорвать, но и вот это чувство, когда они просто могу обнимать друг друга, и ее пальцы перебирают волосы Джеймса, а сама она прижимается щекой.
И думает о том, что пора перестать лгать и попробовать разобраться с ситуацией, оголив все факты.
- К сожалению, это правда временная передышка, и успокоительные не очень помогут в этом деле.

Нехорошая мысль о том, откуда Джеймс подцепил эту заразу, приходит в голову, и почему-то становится практически больно. Физически больно. Бобби надеялась, что когда-нибудь перестанет реагировать на любые мысли о Лене рядом с Уэсли. Но нет. Это не была чистая эмоциональная ревность, нет, скорее, беспокойство и страх, что Лена что-то сделает с Джеймсом, нежелание позволять ею им манипулировать, хотя в его случае это очень сложная затея, ну и в конечном счете, Бобби все еще корила себя за то, что поставила любимого мужчину в зависимое положение от русской.

Ткань рубашки скрывает наготу Бобби, более-менее, и она чуть свободнее вздыхает, чувствуя, что жар Джеймса отпускает ее саму. В голове все больше проясняется, но от вопроса похоти она уходит к вопросу, который ей важнее решить. Нет, в чем Бобби не сомневается, что стоит ей открыть рот и сказать “ЩИТ”, это сработает катализатором неприятных эмоций, вряд ли Джеймс вообще готов примириться с ее работой, но до тех пор, пока он не готов будет ее терять, ему придется принять это.
- Я за этим пришла, - от волнения голос звучит немного хрипло, Бобби откашливается. Она почти решает сесть, разорвав круг объятий, но потом приходит к выводу, что так будет легче обоим, если не договорятся.
- Я пришла сказать тоже самое, Джеймс, что ты мне нужен. Я не знаю, как заставить все это работать после… но я не могу без тебя.

От признания становится сладко и хорошо. Но, кажется, слов маловато, они не могут передать все то, что творится в душе Барбары. Она пытается отыскать новые, подходящие, еще какие-то, но вместе с тем осознает, что сначала надо решать проблему, которая может стоит Джеймсу жизни, а потом уже рассказывать о любви и большом желании остаться.
- И я, кажется, знаю, что с тобой. - Особый вкус этим словам придает подозрение, что она косвенно виновата в том, что это происходит. Лена вытащила урну из саркофага, запустив опасную цепочку, сама Бобби благополучно ее разбила. - Джеймс, скажи мне… а ты в последнее время не имел никаких очень близких контактов с Беловой?

- Да, - неохотно признается Бобби. - И видела. И была под воздействием.
Но вроде как не успела натворить дел, о которых бы могла пожалеть.
Но ее снова отвлекают слова Джеймса, болезненные признания, все о любви, но все еще отдающиеся уколами в сердце. Как же они на самом деле друг друга измучили, сами того не желая. Как же истрепали душу, а хотели ведь только одного - быть рядом, быть вместе. В который раз Бобби начинает жалеть, что ей не хватило смелости, когда начало припекать, бросить все. Организовать фальсификацию смерти, сказать Джеймсу, что ей нет дела ни до чего в этом мире, кроме него, обещанной Кубы и старости вместе. Но что уж плакать по тому, что на что ей чего-то не хватило, то ли ума, то ли смелости. Любви? Нет, любви всегда хватало, но было страшно, очень страшно - вдруг мужчина, которого она любит больше жизни, скажет ей нет на все ее чаяния.
Вот как оно бывает, не желая того, Бобби позволила жизни пойти по этому пути, и теперь аккуратно склеивала сердце.
Сердца. Свое и Джеймса.

Ей хочется поцеловать его, но даже касаться его Бобби боится.
- Ты опять горишь, - шепчет она, все же осторожно, самыми кончиками пальцев, скользя по щеке Джеймса. - Я больше никуда не уйду, слышишь? И никому не отдам тебя. Ни смерти, ни Лене, никому.
Они выберутся из этого ярма. Настанет момент, и они выберутся, а пока им придется жить по предложенным условиям, ну что ж, не привыкать. Смогут. Главное - перестать причинять друг другу боль, зализать раны и научиться, в конце концов, защищать друг друга, не калеча и без того измученные души.

Джеймс приподнимается, и Бобби, наконец, решает, что надо немного снизить риск повторного отвлечения на более приятные, но более опасные дела, садится на диване, вынуждая и мужчину сесть. Им сейчас нужно удержаться от всех прикосновений, Бобби не может перестать думать, что сердце не способно выдержать ту нагрузку, которую дает на него похоть, оно начнет сбоить, и тогда...
Нет. Больше никаких смертей.
Бобби натягивает на себя рубашку Джеймса, застегивая на несколько пуговиц, приподнимается и кое-как натягивает юбку на место.
- Джеймс, я тебе сейчас все расскажу, и тебе это может показаться бредом сумасшедшей. Хотя о чем я, у тебя в Адской Кухне есть Рука. По-моему, после нее уже ничего не должно удивлять.

Бобби поднимается с дивана, проходит к окну, впуская сквозь приоткрытую створку холодный февральский воздух, пусть хоть немного остудит комнату. Воздух в ней насквозь пропитан сексом, и хотя обычно Бобби нравится это ощущение, сейчас не самый подходящий момент для наслаждения им.
Упоминание поцелуя с Беловой заставляет на миг придти в бешенство, но в этот момент она все еще стоит спиной к мужчине, а когда оборачивается, то лицо выражает полное спокойствие, под стать тону:
- Я все еще мечтаю ее пристрелить. Мало мне было того, что она использует нас, так еще она решила… хотя ладно, Лена все равно не понимает, что с ней. Скорее всего, нет.
Самой Барбаре понадобилось больше времени, да и то, она не уверена до конца, что не бредит.
- В середине января мы с Леной оказались в древнем храме. И залезли туда, куда не стоило лезть. Вернее, залезла Белова, ей понадобилась красивая ваза, видимо, украсить свою квартиру, а я случайно ее разбила. Не спрашивай как, это все… это похоже все на фильмы о Мумии, ей-богу, но в последнее время таких историй в моей жизни полно. В общем, полагаю, там и была заперта похоть. Потому, что после этого со мной начало что-то происходить… ну примерно то же самое, что с тобой. В результате всего какое-то время я постоянно находилась на успокоительных уколах. А потом… - невольно Бобби вспоминает последнюю встречу с русской. Они тоже целовались. И после этого весь эффект похоти у Барбары сошел нет. - Мне кажется, я все отдала Лене. И вот теперь это досталось тебе.

Острое ощущение идиотской цикличности мешает дышать. А затем, к той вине, что и так все еще выжирала Морс, приходит новая.
Она опускается на колени перед Джеймсом, упирается лбом в его колени:
- Прости. Стоит мне вернуться в твою жизнь, как начинается какая-то хрень, стремящаяся тебя угробить. Иногда мне страшно становится, может, я приношу тебе только несчастья? Может, мы делаем ошибку, возвращаясь, может, тебе безопаснее без меня.

Отредактировано Barbara Morse (2019-02-15 12:39:11)

Кажется, оказываться в опасной близости было плохой идеей. Бобби почти сразу вспыхивает от близкого контакта. Очевидно, эта дрянь имеет влияние на всех вокруг, заводя еще дополнительно и их, но только в малом количестве. Бобби дышит медленно, осторожно, всматривается в глаза Джеймса. Она кивает. Да, поняла. Поняла, что больше не стоит даже говорить что-то подобное, особенно в этом его состоянии. Бобби снова кивает, запоминая то, о чем не должна никогда больше забывать - вместе они смогут все, поодиночке им ничего не светит.
Когда только завязли друг в друге, что теперь не разорвать ничего. Но хорошо, может, пытаться не будут. Бобби слишком хорошо помнит то, как она почти умерла душой в Гаване, так больше не хочет.

Поцелуй, который ее награждает Джеймс, выходит грубым, жадным, но все равно бесценным. И вместе с тем, Бобби старается его смягчить мягкими и ласковыми прикосновениями, от которых Джеймс отказывается. Словно любая ласка Бобби усугубляет его состояние. И она прячет руки за спиной, как школьница, внимательно следит за передвижением Джеймса по квартире. Мысленно делает зарубку проверить аптечку, что можно дать ему, чтобы он уснул. Но, похоже, самое действенное, это его чаи, а в них Бобби никак не разбирается, да и не уверена, что сработает.
Она делает несколько шагов к Джеймсу, но останавливается на безопасном для обоих расстоянии. В гостиной становится все холоднее, но пусть лучше так.

- У меня есть одна идея. Если верить таким историям, то сосуды с подобными вещами запечатывают магией. Отсюда у меня два варианта действий. Один очень труднодоступный, и я его оставлю на потом, а второй, - Бобби медлит, присаживается в кресло, недалеко от окна. Она и сама не уверена, что идет правильной дорогой, но когда нет вариантов, пробовать следует все. - Я не знаю, насколько ты знаком с существованием такой команды как Мстители. Но там была Алая Ведьма. Она, действительно, ведьма, насколько это возможно в современных рамках. Я ее давно не видела, с ней самой черт знает что происходило, не в последнюю очередь по вине Гидры. Но все-таки хочу попробовать ее отыскать, попросить у нее помощи. Только я не могу сказать, сколько это займет, а альтернатива твоему состоянию у меня не велика, дать тебе супрессанты и попросить свести активность вне дома к минимуму. Это возможно?

- Красный Дьявол? Кажется, так его окрестили. Нет, он не Мститель, но это не существенно. Вижу, ты не в восторге от них.
И Джеймс был не единственным, кому не нравились герои, но они могли то, что не могли остальные, даже ЩИТ. В какой-то степени именно поэтому Фьюри создал инициативу Мстители, и Бобби даже подумывала какое-то время сунуться туда связным, но…
Но потом решила, что здоровее их отношения от того не станут. В общем-то и правильно. Сейчас Бобби ни капли не жалеет о том, как повернулась судьба. Глядя на Джеймса, она готова снова пройти ад, лишь бы быть рядом.

- Получится.
И голос Бобби полон решимости. Она понятия не имеет, как уговорит Ванду на помощь Уэсли, но уговорит, иного выхода у нее нет.
- Она может помочь. И поможет. Даже если мне придется ее связать и угрожать ей пистолетом.
Что, конечно, смешно, учитывая способности Ванды. Пистолет Бобби ей будет до одного места, поэтому придется как-то выкручиваться, находить слова, искать то, что им поможет суметь поговорить.
Сердце начинает биться сильнее, когда Джеймс подходит к ней. Но ничего не происходит. Лишь легкий поцелуй и вроде бы ровный разговор.

- Мне нужно проверить твою аптечку, хотя у тебя там, наверное, только таблетки от головной боли, - она не может удержаться, прикасается пальцами к правому виску Джеймса. Объективных причин для головной боли слишком много, и с этим совсем не удивительно, что приходиться иногда забивать ее таблетками. Бобби улыбается его словам и замечает: - Может, пусть привыкают обратно?
Потому, что она собирается вернуться к Джеймсу.
Насовсем.
Она отпускает его на кухню, делает пару вдохов, отправляет в ванную. Собственное отражение заставляет фыркнуть - припухшие губы, подпорченный макияж, взъерошенные волосы, результат безумного секса, это почти что канонично в их отношениях. Но тут же Бобби вспоминает, что все далеко от хорошего, и начинает проверять баночки с лекарствами. Проклятье. Как она и думала, только таблетки от головы, а травам Морс не очень-то доверяла. Но, возможно, сейчас они сработают лучше, чем ее привычная химия. В любом случае, ни одна аптека ей не поможет, разве что грабить, а доехать до здания ЩИТа - нужно время.
И она без машины. Вот черт.

Бобби умывается, раз уж зарулила в ванную. Приводит более-менее себя в порядок. И выходит на кухню, опираясь плечом о дверной косяк, наблюдая за Джеймсом. Ее взгляд скользит по развороту его плеч, по фигуре, Бобби жадно наблюдает за его движениями, испытывая желание подойти со спины и обнять, и оставить несколько поцелуев на плече, а затем потянуть его к столу, чтобы усесться на него и раздвинуть…
Черт.
Бобби трет виски, влияние похоти все равно работает, благо, с этим она может справиться.
- Мне остаться?
Неправильный вопрос. Следовало спросить - “мне уехать?”, но она не хочет его задавать, хотя знает, что будет лучше.
- Тебе будет легче без меня, а утром я вернусь с успокоительным. Возможно, с хорошими новостями.
Но предпочла бы остаться, чтобы сторожить его сон, чтобы быть уверенной, что все будет хорошо.
Чтобы подстраховать.