Болтаться без дела Джеймсу не нравилось, как и осознавать, что никто не отправит его спасать мир, пока не разберутся что к чему и не врёт ли он часом. Он то, конечно, не врал, но было бы глупо верить ему безоговорочно и с ходу посвящать в герои нового для него мира. По крайней мере он бы так не поступил, а значит и местные Мстители не совершат подобной глупости. Отказываться от приглашения в особняк после озвучивания просьбы о помощи было бы по меньшей мере глупо, а по большому счёту идти ему всё равно было некуда. А в доме Мстителей он мог продолжить наблюдать за Стивом и повстречать Наташу, например. Ну и пусть в этом мире она вовсе не его мать - это ничего не меняет. Она всё равно Романова, та самая. С тем же голосом, той же улыбкой, теми же  жестами. От её вида совершенно точно будет так же не по себе, как и от Роджерса, но Джеймс был готов. Готов потерпеть, снова притворяться, что всё в порядке, что он в норме и совершенно не сбит с толку, просто чтобы было что вспоминать, когда (или если) вернётся домой, где будет всё так же пусто, гулко и тоскливо. Всё равно он не остановится в своих попытках вернуть то, что у него отобрали, но сперва придётся как-то вернуть самого себя в родные пенаты и пережить оправданный гнев Старка - шансов у него не так много. Но это всё потом. Не сейчас. Сейчас у него  есть шанс восполнить пробелы долгих лет сиротства, пусть и своеобразным сомнительным во многом образом. Но чем богаты, тому и рады, как говорится.

Вопреки своей привычке быть в центре событий, Роджерс старался лишний раз не отсвечивать, отлично понимая, что навряд ли хоть кто-то воспримет нового обитателя особняка, назвавшегося сыном Капитана и Вдовы, да ещё и навесившим на себя клеймо выходца из другого мира, вот так вот запросто и с ходу придумает, что со всем этим делать, не испытывая экзистенциальный кризис попутно. Он и сам-то не придумал. И поэтому вполне миролюбиво отсиживался в выделенной ему комнате, не пытаясь устроить бунт или сбежать, всё больше задумчиво разглядывая собственный отполированный щит и раздумывая над тем, что ему делать дальше. Пожалуй, если бы не голод, он бы так и остался в четырёх стенах, но договориться с недовольным аскетичным образом жизни своего владельца, не удалось. И Джеймс решил спуститься в кухню - по его расчётам все уже давно разбрелись по делам и там наверняка никого не было, а значит и неловких разговоров не предвидится. И это уже звучало почти как план. План в стиле Роджерса, конечно же.

Усмирив неуместное любопытство и тайное желание узнать побольше о своих всё же скорее не родителях, а их двойниках - с терминологией стоило поработать, Джеймс молча и тихо прошествовал по коридору, никуда не сворачивая и не вламываясь ни в чьё личное пространство, а затем и вовсе легко и прыгуче спустился по лестнице, напомнив себе, что стоит выйти хотя бы на пробежку, ведь вообще-то не в его привычках сидеть и рефлексировать. Он бы может и продолжил думать о чём-то нейтральном, виртуозно избегая мыслей о том, что его в самом деле волновало, если бы не наткнулся на, кто бы мог подумать, Наташу в кухне, принявшую его судя по всему за Стива. Смешно. И бьёт поддых, если честно, выбивая кислород из лёгких подчистую. Но Джеймс же сильный, верно? Он должен выдавать себя с головой и показывать всем вокруг своих треволнений. Так что вместо желаемого, по уже заученной схеме неуверенно улыбнулся очередному сбивающему с ног совпадению, склонив голову в бок и прислонившись к косяку, беззастенчиво разглядывая Романову и запоминая. Он помнил её голос. Смутно. А теперь только и мог, что слушать, пытаясь вспомнить хоть что-то ещё, вычленить из памяти то самое, что ему бы беречь как зеницу ока, а он вместо этого всё позабыл и растерял. Идиот.

- Ага, Джеймс. Судя по всему Стив решил предупредить тебя заранее? Так, наверное, даже лучше. Странно, да? Я понимаю,- Роджерс выдавливает из себя смешок и качает головой, опуская взгляд в пол, чтобы дать себе пару секунд на перезагрузку. Слишком близко. Слишком живая. Настоящая. Живая, чёрт побери, живая! Но всё ещё не его мать. Его мать, как и отец, мертва. Погребена под землёй, давно стала просто костьми, лежащими в закрытом гробу. И он её не спас. Ничего не сделал для ней. Облажался. А теперь пытается удовлетвориться заменой. Прекрасный сын. Лучший на свете. - Я не Стив, ты же с ним меня перепутала, да? Но тоже могу приготовить завтрак. Хочешь? Я всё равно собирался готовить себе.

Роджерс улыбается, честно давит из себя доброжелательную улыбку и играет роль парня, у которого всё нормально. Хотя у него на самом деле нет, вообще ни разу. Но если хотя бы он не притворится, что всё в норме, то разговора не получится. Быть рубахой-парнем, предлагать помощь, болтать какие-то никому ненужные глупости - это просто. Сложнее оттолкнуться от стены, к которой так удобно привалился, и пройти к холодильнику, минуя женщину и не пытаясь ни коснуться её, ни обнять, ни почувствовать аромат из детства. Сложнее делать вид, что ему просто даётся весь этот театр одного актёра. Но он справляется. Как-то, но справляется. И даже ничего не говорит про похмелье, просто ему неловко шутить над той, что, в общем-то, ему не мать, но очень похожа. Один в один на самом-то деле.

- У тебя если есть вопросы, ты задавай. Я не обижусь,- на самом деле он просто хочет слышать её голос, видеть как изменяется её лицо, стать свидетелем улыбки, которую не помнит. Он хочет так-то сущий пустяк и в тоже время непозволительно много. Он не имеет на всё это право. Его вообще не должно быть здесь. Он должен быть в другом месте. И не должен использовать людей, к которым не имеет никакого отношения, примеривая на них роль своих родителей. Не имеет права. Но всё равно делает это, пусть и подсознательно.

- Яичница подойдёт? - Джеймс с сомнением разглядывал полупустой холодильник, невольно удивляясь его содержимому. Но кто не ест яичницу, верно?

Спорить кто тут в большем шоке Джеймс не собирался. Это глупо. Да и толку? У них просто наверняка совершенно разный сумбур в головах. Вот Роджерсу кажется, что он как никогда близок к своей заветной мечте, призвавшей его пойти против воли божьей или какой там мудак отвечает за все несправедливости и тяготы, выпавшие ему и его друзьям. И это чувство пьянит и глушит и так не слишком-то развитое умение думать на два шага вперёд. И в голове звонко и гулко, всё хочется откинуть все эти правильные жесты и поступки, и просто сгрести в охапку женщину, по которой он так скучал, малодушно забывая, что она не его мать. О чём думает Наташа Роджерс даже не представляет, да и не пытается угадывать. К чёрту. Со своими бы демонами разобраться, если честно, а потом уже думать о чужих. Достаточно и того, что он изо всех сил старается никому не навязывать себя и не требовать ничего от тех, кто ему ничего и не должен. Это в самом деле не просто. Но он старается. Изо всех сил. А взгляд всё равно с глубоко затаенной надеждой и сердце стучит как ненормальное - можно обмануть людей вокруг, но собственный мозг водить за нос ему не под силу. Джим так-то не гений, обычный герой с зашкаливающей отвагой и отсутствием здравомыслия. Ничего нового. Спасти мир во чтобы то ни стало, отвлечься от собственной скорби, помогая другим - это про него. А вот все эти сложные многоходовочки, сложно выполнимые планы - этого он не умеет, хотя его пытались научить. Он может быть и стратег, не по призванию, просто жизнь и ответственность за других заставили, как говорится, но уж точно не в межличностных отношениях. И не в ситуациях, когда перед ним стоит человек из его прошлого.
Всё что ему остаётся - неопределённо пожать плечами, не отрицая и не соглашаясь. В его случае неопределенность - это нормально. По крайней мере он считает, что имеет на что-то подобное право. В конце концов не так уж и часто кому-то приходится встречаться с копиями своих мёртвых родителей в другом мире - руководства к действиям явно никто не потрудился написать. А жаль.

- Да как-то сам. В какой-то момент стало на удивление много свободного времени, решил заняться созиданием,- рассказывать о себе странно. А разве могло быть как-то иначе говорить что-то о себе, глядя в лицо Романовой? Страннее было бы только вещать о каждом этапе своей биографии, как будто они просто давно не виделись с матерью и вот встретились. Горько. От всего этого горько. И  больно, как же больно от осознания, что его мать никогда не узнает, что сын не так безнадёжен, как его отец, и в состоянии приготовить что-то простое и вполне съедобное. Зато вот чужая Наташа теперь в курсе. Можно ли это считать равноценной  заменой? Навряд ли. Это всё ещё фальшь. Ложь. Имитация того, что ему так нужно. Жалкая попытка самообмана недостойная сына героев. Но, к счастью, судьи ещё не прибыли и только он сам себя корит за подобные слабости, а с этим ещё можно как-то жить. Если это, конечно, жизнь. - Бекон и овощи. Неплохо.

Джеймс улыбается широко, даже искренне. Если не задумываться, если не вспоминать, то даже вполне по силам не пытаться самого себя сгрызть, изничтожить за все слабости и глупости. Почти. Главное не отвлекаться от чего-то простого и понятного, например, готовки. Всего-то нужно достать всё нужное из холодильника, плеснуть масло на сковородку, включить плиту, закинуть бекон в посудину, разбить яйца и пока всё шкварчит и будоражит ароматами съестного пустой желудок, приняться методично нарезать овощи, старательно не думая, да выжидая вопросов Наташи и нет-нет, но бросая на неё голодные взгляды ребёнка, которого слишком надолго оставили одного в мире, который так и норовил рухнуть ему на голову. И рухнул ведь, а он выстоял, как какой-нибудь атлант. А толку?

- Скорее в честь кого. Тони в своё время сказал, что в честь Барнса. Как никак друг семьи,- про Старка говорить тоже нелегко. Тот мог сколько угодно говорить, что не он его отец, пытаясь дистанцироваться, но, как ни крути, он им всем заменил семью. И пусть не родной отец, но вполне себе заботливый отчим или приёмный родитель - какая разница? По-хорошему вечные напоминания, кто их родители на самом деле и привели к тому, что Роджерс оказался здесь. Не забыл, всегда помнил, тосковал и вот. Если подумать, то не такая уж и хорошая была идея не давать детям забывать, кто их семья, с таким рвением. А может быть и хорошо, что так. Джеймс не знает и не хочет гадать. Вместо этого он разбивает четыре яйца, задвинув подрумянившийся бекон к краю и продолжает наигранно увлечённо изучать содержимое сковороды. Он ожидал других вопросов, но и этот, если честно, неприятно уколол. Это как ювелирный удар по стеклянному пузырю его фантазий - сооружение, конечно, не рухнуло, но трещина уже пошла.
Но может быть это и к лучшему? Розовые очки Джеймсу не к лицу.

- Тебя, наверное, мучает вопрос не скрулл ли я? Ну или не лжец как минимум, я прав? Я знаю, что верить на слово - это глупо. Но я правда и не тот, и не этот. Могу и тест на ДНК сдать, хотя думается мне, что его уже кто-нибудь да проводит,- Джеймс издаёт едва слышный смешок, качает головой и выкладывает результат своих трудов на две тарелки, раскидывая по ним же россыпью нарезанные овощи - питательно и полезно. От похмелья, конечно, не спасёт, но может быть от употребления подобного и полегчает. Подхватив оба импровизированных завтрака, Роджерс ставит одну тарелку перед Наташей, а вторую ставит напротив неё, усаживаясь с другой стороны стола. Так лучше видно и меньше вероятность, что он сойдёт с ума и попытается коснуться. Так лучше.

- Я уверен, что у тебя много вопросов, но тебе, наверное, сложно их все сформулировать. Могу попробовать угадать парочку и ответить заранее, например, мои родители мертвы - их убил Альтрон. Мне было пять лет. И меня вырастил Тони Старк, как и других выживших детей Мстителей. Мой мир не очень похож на ваш, у нас скорее постапокалипсис, если честно, но мы справляемся. И я попал сюда не случайно, но по ошибке - игрушки Старка не всегда делают то, что нужно. Мне двадцать три и в моей комнате лежит щит Капитана Америки - это, в общем-то, всё, что осталось от родителей. В своём мире я мм, ну, видимо, герой, но это очевидно. Что ещё? - Джеймс задумчиво почесал нос, нахмурившись и на пару секунд опустив взгляд в тарелку в попытке собраться с мыслями, а затем снова уставился на Наташу, продолжив: - Мы защитили наш мир, объединившись, а затем долгое время наводили порядок. Не скажу, что у меня было скучное детство и юность, но и счастливыми их не назову. Сыворотку мне не вводили, но есть подозрение, что в этом и нет нужды. Что-то забыл?

Джеймс улыбался мягко, всем своим видом показывая, что всё в порядке и ни одно слово не принесло ему лишней боли - прошлого не вернуть, хоть он и пытался. Это всё было, так почему бы об этом и нее рассказать? Ему не жалко. Ему даже немного радостно от ощущения, что он рассказывает о своей жизни Наташе, пусть и не той, которой хотелось бы. Но они ведь так похожи.
Роджерс наколол на вилку кусок помидора, изучающе смотря на Романов и не спеша приступать к трапезе. Как-то не до еды уже.

От подмеченного сходства с отцом - больно. Ничего нового. Так всегда было. Повод для маленькой гордости, причина неизлечимой пустоты внутри. Сравнения с матерью имеют ровно тот же эффект. Всегда было горько собирать воспоминания о самых родных людях по крупицам и знать, что он уже ничего о них не узнает, не увидит, не поговорит. Как оказалось слышать что-то подобное от человека, знающего о его матери больше, чем кто либо ещё, пусть и в рамках другой жизни, ни разу не проще. От Джеймса никогда не скрывали, что он сын своих родителей, рассказывали, что помнили, что знали. Все понемногу, стараясь не ранить излишне, а он всё спрашивал и спрашивал, пытаясь собрать полные образы, игнорируя боль, досаду и кровоточащие раны. И всё никак не мог, не справлялся. Всегда было мало, чего-то не хватало. Даже не чего-то - кого-то. Их самих, их голоса, их рук, их поддержки. А тут такая возможность, но улыбаться и просить продолжить сил нет. Слишком много. Всё это слишком. Но лицо держать всё равно надо - таковы правила, придуманные им же. Нет времени быть слабым и просить отсрочку, чтобы привыкнуть, нужно забрать всё, что только предлагают и что лежит на виду. Запомнить, увидеть, не забывать. И плевать, что внутри какая-то мешанина из чувств и сердце всмятку. Плевать, плевать, плевать.
Слушай. Смотри. Запоминай.

Джеймс кивает, а что ему ещё делать? Колоть дрова и жить мирно жизнью точно не его, а что касается Стива - он не знает, но в глубине души благодарен за очередную крупицу информации, которую найти самостоятельно всегда было так сложно. Он был бы не прочь узнать что-то и о Наташе кроме того, что у неё похмелье и она много знает о Роджерсе, но он всё же не вправе задавать вопросы. Если подумать, то он здесь в принципе на птичьих правах: рухнул на головы мстителей из ниоткуда, заявил об общем генетическом наборе, заселился на чужую жилплощадь и продолжает отсвечивать, вводя окружающих то ли в шок, то ли в оцепенение - чёрт его знает. Если подумать, то его вообще здесь не должно быть. Но он не думал ни тогда, ни сейчас. Он делал то, что умел и изо всех сил держал себя в рамках, которые позволяли не вгонять в ещё больший стресс других. Если, конечно, это вообще было возможно - тут Джим сомневался.

- Наверное, но у него скорее всего, как и у всех будет слишком много вопросов, чтобы акцентировать внимание на моём имени,- Роджерс пожал плечами и замолк. Проблем с коммуницированием у него раньше не возникало, но тут как-то всё шло наперекосяк, просто потому что нет верной конструкции диалога не-совсем-её-ребенка-но-всё-же-ребенка и матери, у которой на самом  деле нет детей и, судя по ремарке, не могло быть. Джеймс уверен, что жалость Наташе не нужна, поэтому молчит. А что ему говорить? Мне жаль? Но у моей же мамы получилось? Что-то ещё более прицельно бьющее по женщину, у которой детей не должно быть? Проще молчать. Всегда проще молчать, чем говорить. Хотя похвала приятна. Если в очередной раз притвориться, то можно на секунду поверить, что ему это сказала мама. Смешно, глупо, но так заманчиво.
И больно. Такой самообман всегда причиняет боль. Но если больно, значит жив. А этим могут похвастаться далеко не все, к сожалению.

Джеймс слушает так же внимательно, как и смотрит, чувствует, что Наташе не комфортно, но перестать не в силах. И еда уже не так интересна - вилка с так и наколотым помидором ложится на тарелку с тихим стуком. Джеймс никогда не отличался умением быть незаметным и создавать нужную атмосферу - не до того всегда было, а сейчас об этом немного жалеет. Но поздно пытаться переучиться, по крайней мере он искренен и честен в своих ответах. По-хорошему для него всё это тоже ни разу не просто, хоть он и был инициатором всех этих странных событий и в отличии от случайно ставших родителями, пусть и очень условно, Роджерса с Романовой, искал с ними встречи. Пусть не здесь и не сейчас. Так что не ему, наверное, жаловаться. Лучше говорить, вопреки тому, что молчать проще. Всё равно от тишины ничего не изменится, тоска и горечь, плотно засевшие где-то на уровне сердца никуда не исчезнут. Это с ним, видимо, навсегда.

- Я не совсем нарушил правила. Просто взял то, что мне не принадлежало и воспользовался, но я планировал вернуть всё на место, если честно,- правил давно не было. Когда Роджерс совершил очередную глупость он давно уже был не воспитанником, а вполне полноправным членом команды, вернее лидером с тяжелой ношей ответственности на плечах за своих ребят и за тех, кого не спасли или обрекли на смерть осознанно. Джеймс давно уже не ребёнок и правила пишет самостоятельно. Нет причин их нарушать. Будь смелым. Бейся до конца. Никогда не сдавайся. Борись за мир, который пытались спасти родители. Никогда не забывай. Всё очень просто и ни одно не было нарушено. А вопрос Наташи бьёт поддых, очень хочется встать и уйти, не ответив, но это было бы глупо и опрометчиво. Этим он бы ничего не добился - не время показывать характер и строить из себя фиалку. Немало боли было им было пережито и проглочено, он давно уже не железный, но хотя бы каменный где-то внутри в районе сердца. Или очень старается таковым стать. - На женщину с фотографий похожа. Я не помню родителей толком. Собирал образы по крупицам, слушал истории, записи. Это всё, что у меня осталось. Если честно, я понимаю, что я не вправе чего-то от вас со Стивом ждать или требовать - я не идиот, да и не планировал, я вообще должен был оказаться не здесь. Но мне сложно не представлять вас на месте тех, кто давно мной похоронены, но не забыты. И это всё для меня очень ценно.

Джеймс отводит взгляд, чувствуя себя перед Романовой вывернутым и понимая, что ответной исповеди он навряд ли дождётся, да и не нужна она ему толком. Хотя от честности он бы не отказался, вот только в честь чего бы, верно? Они друг другу никто. Общие гены ни к чему не обязывают. Он не её ребенок. Он просто живое напоминание, что у неё могла быть семья, но её, видимо, нет. Странно, что с ним вообще пытаются говорить.

- Можешь в принципе честно сказать, что это всё слишком и было бы мило с моей стороны, если бы не отсвечивал. Я не хрустальный - война закаляет. Просто сложно. Но я надеюсь, что я смогу вернуться домой и не досаждать вам всем своим присутствием.

И правда надеется, только пока не понял на что больше: что примут и подарят возможность быть с людьми, один в один похожими на его родителей, или что вернётся и попробует снова совершить свою спасательную операцию. Правда не знает.

Отредактировано James Rogers (2019-03-08 02:20:28)

В детстве Джеймс часто мечтал о том, что это всё ошибка, что памятники врут - имена, выбитые на них, ложные, а его родители живы, просто скрываются и скоро вернутся. Вернутся за ним. Мечтал и представлял себе как пройдёт их встреча, пытался вспомнить как это, когда обнимают сильные и в тоже время нежные руки матери, как это видеть их обоих рядом, видеть их улыбки, слышать их голоса. Всё пытался не забыть, как звучало его имя, произнесённое самыми родными и до боли далёкими, недоступными ему людьми. Но время шло и витать в облаках уже не было ни сил, ни желания. Надгробный камень, как оказалось, был возмутительно честен. Под землёй в самом деле были именно те люди, которых он так ждал. А он всё также был жив. Дышал, ходил, говорил, спорил, воевал. Он рос, взрослел, умнел, становился жёстче запретил себе мечтать и всю свою боль, всю свою горечь выплёвывал в лица врагам, борясь за то, что было так важно его семье. И это, в общем-то, был максимум, который он мог сделать в память о Наташе со Стивом. И он выложился на полную. Никогда себя не жалел, не позволял хоть кому-то усомниться в его силе, посчитать за слабака, шёл вперёд, бил, убивал, искал справедливости и никогда не отступал. Он жил за троих, только вот вся его жизнь прошла по флагом войны, наверное, не о таком мечтали его родители, когда узнали, что у них будет ребёнок. Но выбора не было. Альтернатив не было. Он выжил, мир выжил, мир стал лучше, герои снова стали не нужны и он сдался. Опустил руки, снова вспомнил о том, что так глубоко засело в сердце, дал себе день на обдумывание очередной фикс-идеи и снова бросился в бой, в бой с самим собой, со временем, со всей несправедливостью мира и снова, кажется, проиграл. Сложно победить то, что не привыкло подчинятся зарвавшимся пацанам.
Но он пытался.

- Не надо жалости,- Джеймс качает головой и уже не пытается изобразить на лице улыбки. Он не жалкий. Он не смирился. Пока он жив - борьба не закончилась, пока он жив - он не перестанет пытаться вернуть то, что ему так дорого. Никогда. Роджерс просто не умеет сдаваться - некогда было учиться, да и возможностей не было: если бы он единожды сдался, он был бы мёртв. И домой либо со щитом и родителями, либо на щите. Другие варианты просто не рассматриваются. Он слишком много сделал для своего мира, тот ему задолжал и Джим заставит его платить по счетам так или иначе. Если придётся - он пойдёт против тех, с кем шёл плечом к плечу. Но не здесь, дома. Когда вернётся домой. А был ли у него дом? В его жизни была только команда и Тони, отказывающийся зваться отцом, дистанцирующийся умышленно от своих воспитанников, не желая затмевать память о их родителях. Вопрос на засыпку: а есть ли к кому возвращаться Джеймсу? А главное есть ли в этом смысл? Джим не уверен, но Наташе об этом знать необязательно. С неё, кажется, достаточно внезапных новостей.

- А я не прошу нести за меня ответственность. Я разве просил? Я могу и в одиночку, но привык биться плечом к плечу со своей командой. Но её здесь нет, значит, выбор очевиден,- Джим злится. Злится, потому что его слова трактовали то ли криво, то ли наоборот слишком правильно. Он ведь здесь не для того, чтобы сесть на шею Романовой с Роджерсом, он их, в общем-то, даже не знает, да и вообще искал не совсем их. Они ему чужие, пусть от их вида и сжимается сердце. Пусть от их голосов сложнее дышать. Но он не просит их стать его опекунами - он давно уже не ребёнок. Он больше солдат, чем чей-то сын. И  этого уже не изменить. А значит нахрен ему не сдались все эти предложения помощи и разговоры для бедных. Роджерс честно хотел просто познакомиться, поговорить, а воспринимают его совсем иначе, вот оно что. К чёрту. - Хреновина, благодаря которой я оказался здесь, сгорела в процессе, так что определённые сложности имеются, но думаю, есть возможность её восстановить, но это вопрос к Старку - уверен, что помочь в силах мне не только он, но ему доверяю по понятным причинам больше, чем тем, кого вовсе не знаю. А что касается того, что я здесь задержусь... Правильно понимаю, что меня отсюда так вот запросто не отпустят? Ладно. Мне не привыкать играть по чужим правилам - это я переживу.

Джим с шумом отодвигает стул, встаёт сам, мрачно трёт висок, невольно повторяя Наташу, морщится от подмеченного сходства, в очередной раз ощутив, как нарывают старые раны. И понимает, что чертовски устал. Устал от эмоциональных американских горок, устал от чувства, что его здесь не должно быть. Устал от собственной жадности во взглядах на Наташу, от глупых надежд, от смехотворности ситуации. Он как-то не так себе это всё представлял. И ещё больше его задел разговор об ответственности. За кого его принимают? Зелёного юнца, который только что вступил на тропу героя? Или за мальчишку, который так отчаянно ищет себе родителей, что только и ждёт, что кто-то начнёт о нём заботиться и утирать сопли? Смешно. Бесит. Злит. И мысль о том, что его мать, наверное, тоже была бы вовсе не за его перенимание семейного дела неприятно бьётся в голове, причиняя боль. Как много боли может выдержать человек?

- Я не ребёнок. За моей спиной команда, за моей спиной полуразрушенный мир. Я не ищу себе опекунов. Я недостаточно силён, чтобы отказать себе в удовольствии познакомиться с родителями, пусть и так своеобразно, пусть и не совсем с ними. Но я не требую от вас абсолютно ничего и не жду. Времени для переваривания, думаю, будет предостаточно, ну, а что касается ответственности - просто забудь. Представь, что я просто человек из другого мира, которому нужно немного помощь. Парень, который может помочь, потому что всю жизнь только и делал, что воевал. Я в первую очередь солдат, Наташа. А вовсе не сын полка. Воспитывать меня поздно, да я и не позволю. Надеюсь, тебе от этого стало легче.

Джим нависает над столом, упираясь руками о него, смотрит чуть свысока, смотрит с вызовом. Он совсем не так представлял себе все эти встречи, но что поделать - если не расставить все точки вовремя, позже можно немало огрести. А Роджерсу хватает и тех проблем, что у него уже есть, ему больше не надо. Он будет рад встать плечом к плечу с Наташей и Стивом, помочь Тони, если попросят. Ему больно, но он правда рад, что у него есть такая уникальная возможность. Но заменять родителей за счёт людей, к этому не готовых и не просивших об этом, он не собирался. И не будет.
Это всё сложно, правда сложно. Но когда вообще бывало просто?

Отредактировано James Rogers (2019-03-10 18:22:08)

Должен знать. Роджерс честно старался быть хладнокровным и не так остро реагировать на окружающий мир, но его лицо всё равно помрачнело и взгляд наполнился привычным льдом. Кто бы мог подумать, что одна злосчастная фраза, произнесённая с непозволительной уверенностью в голосе, может вот так запросто разнести все защитные сооружения, возводимые им столько лет. Когда-то Джиму казалось, что он уже просто невосприимчив к подобным оговоркам, уже не больно. Ошибался. Как же он ошибался. Должен, конечно, но не знал. Ничего он в самом-то деле не знал о том какими были его родители. Не мог выстроить в голове логику их поступков и слов, не знал наверняка, как отреагируют на ту или иную фразу. Ничего не знал. Обделён. Навсегда осиротел. Никогда не восполнит пробелы своих знаний. Романова, наверное, не меньше его знала о сожалениях и о потерях. Роджерс не знал наверняка, но предполагал. Вот только от этой мысли ему ни горячо, ни холодно. Ему всё больше хочется поскорее свернуть неприятный разговор, молча уйти и дать себе время на переваривание и принятие того, что люди, с которыми он так стремился познакомиться не идеальны. И так себе в роли родителей, если честно, даже в своих попытках абстрагировано побеспокоиться о его ментальном здоровье. Никто на самом деле не идеален - Джеймс вот тоже не слишком-то хорош. Не сдержан. Слишком восприимчив к некоторым темам, вскользь упомянутым в разговоре, упрям, как стадо баранов, вспыльчив, ни разу не стратег. Вот только он сюда явился не характер показывать и вместо того, чтобы продолжить свою песню о том, что нахрен все могут идти со своей заботой и ответственностью, промолчал, невольно сжимая руки в кулаки и уже не пытаясь дружелюбно улыбаться. Он был слишком занят тем, что уговаривал себя придержать коней и не устраивать бунт на корабле, где ещё непонятно, кто капитан. Очевидно же, что у нынешних Мстителей есть юные последователи - это лежало на поверхности. И их позиция относительно их тоже ясна - флёр покровительства мог бы не ощутить разве что инвалид на все органы чувств. А то, что Джим немного другой, что за его спиной реальная война, люди, за которых он отвечал и всё ещё несёт ответственность, победы и поражения,  призраки в конце концов - это его проблемы. Не их. Вот Наташа сожалеет, что ему не повезло так рано повзрослеть и познать на вкус горечь потерь, а толку? Джеймс не просил слов утешений, не просил понимания, не просил сожаления. Он хотел говорить на равных, слушать и слышать. Смотреть и запоминать. А в результате злился и картонно улыбался, заставляя себя не перебивать.

Джим не закончил, но чужой тон и отношение как к подростку, который снова и снова пытается добиться каких-то прав, минуя ответственность, в достаточной мере охладил его пыл. Его не слышат - это не в новинку. Хорошо, пусть будет так. Но садиться он не собирался, да и есть расхотелось. Всё, что он сделал - это вскинул бровь, с трудом пропустив через себя твой отец и сделал шаг назад, перестав нависать. Его отец не может возвышаться над Наташей. Его отец мёртв. Такая простая и в тоже время сложная математика, если честно. И как же сложно не ткнуть в это собеседника, не намекнуть, что больно много оговорочек по Фрейду, но Джим не идиот, он не ищет себе врагов в лице тех, кто мог бы дать ему гораздо больше, чем у него когда-либо было. Но и не овца, мирно идущая на закланье. Увы и ах.

- А вам не кажется, что вы многовато на себя берёте, просто имея со мной общий генофонд? - всегда нужно думать, что говоришь. Отслеживать каждое произнесённое слово, взвешивать все за и против, прежде чем что-то произнести. Особенно когда напротив тебя кто-то с твоими же генами. В чём-то ужасно похожий, но всё больше сам по себе весь из себя особенный. Выращенный в страшном мире, не знающий толком страха, ослеплённый желанием достичь нереального лучшего мира, умеющий вдохновлять и бесить с помощью слов. Никогда нельзя забывать, Наташа, что человек перед тобой всю жизнь жил в агонии. И ему есть, что сказать этому миру. И если его не слушать, то он замолчит. - Да и не должно сработать. А вот со словами стоит быть аккуратнее, не зная подробностей чужой жизни, верно? Делать выводы поспешно всегда так мм неблагоразумно. Особенно, когда чужак из другого мира. Особенно опасно говорить о неволе. К слову, я долгое время жил по правилам Старка, скрывался в бунгало, притворялся, что мир в огне вокруг нас, меня не касается. Всякое было. Но это мои проблемы, правда с точки зрения нашего общего генофонда, было бы мило, если бы ты была аккуратнее в своих выводах. И знаешь, мне не в радость, что ты продолжаешь говорить со мной, как с подростком в остром пубертате, неспособным мыслить хладнокровно, не нюхавшим пороху, неблагоразумно рвущим на себя одеяло и всё такое. Зря. Я прекрасно знаю, что такое команда и ответственность, но ты не предлагаешь мне быть в команде. Ты говоришь об ответственности, завязанной на генофонде. Это как минимум неприятно и крайней лицемерно - за кого ты в данном случае переживаешь в большей степени? Подумай что ли на досуге. Но я рад, что мы пришли к некоторому консенсусу, если можно так сказать.

Говорить ровным менторским тоном, когда хочется орать и крушить всё вокруг - сложно, но Роджерс умеет и не такое. Да, он солдат. Да, он герой своего времени, своего мира, но никогда не гордился этим. Просто он так жил. Выживал вернее. И не боялся смерти, не веря, что ему есть, что терять. И совершенно не планировал терпеть все эти разговоры для бедных об ответственности и команде - он и сам в курсе. В курсе, как это всё работает. А в Наташе его злит то, что она говорит вещи, которые он не хотел бы от неё слышать. И даже не согласие притворяться, что они ничем не связаны (притворяться ли?) так его бесит. А отношение в целом. Не того ему надо, не того хочется, но он и по чужим правилам играть обучен. Не темница, значит? Замётано. Джеймс обязательно воспользуется новой информацией, но не сейчас, чуть-чуть позже. А пока, пока пора заканчивать весь этот цирк, пока они на пару не сломали заранее то, что им ещё предстояло построить, если они, конечно, рискнут.

- Немного не так я представлял себе наше знакомство, но вышло.. продуктивно. Что-нибудь ещё, что мне нужно знать об ответственности перед людьми, с которыми у меня общие гены?

Слишком много скепсиса и плохо скрытого раздражения для милой беседы за чашечкой кофе. Слишком много всего, если честно, чтобы заранее продумывать все свои ходы и иметь с десяток путей отступления. Но к жизни, в отличие от школы, в которую он, возможно, к счастью, не ходил, заранее не подготовишься. Особенно, когда вдруг оказываешься в чужом мире и стоишь перед своей не_совсем_матерью, когда свою давно оплакал и на чьих похоронах не смог присутствовать.