Кай, в твоих глазах так много льда, прозрачного как самое чистое в мире стекло; ты сам весь как будто разбитый вандалами витраж, но где же твоя Герда?
Как ты умудрился всё проебать? Теперь ты наконец-то счастлив? Теперь он навсегда твой, да? Стоило ли оно того? Не лучше ли было отступиться, позволить ему жить дальше, встречаться изредка, сталкиваться в немой  борьбе, мучаясь общим на двоих вопросом, болезненными взглядами, чувствовать пустоту под рёбрами, задыхаться от чувства неправильности, но зато знать, что он жив? Как тебе живётся теперь, Иваизуми, с битым стеклом в желудке, вырезанным сердцем, глазами, для которых мир стал отвратительно тускл? Хорошо ли тебе?
Нет. Нет. Нет.

Хаджиме сжимает кулаки, пытаясь вырвать себя из оков оцепенения болью от впившихся в шершавую ладонь ногтей. Хаджиме молчит. Хаджиме один. Всегда один. Один решает за всех, один живёт, один спит, один ест, один сгорает каждый день в собственном аду, созданным им собственноручно. Умирает каждую ночь, возрождается каждое утро, чтобы продолжить делать то, что начинал Ойкава. Он живёт его мыслями, живёт их общим делом, держится только ради этого. Ради наследия Тоору, ради его детища, ради памяти о нём. Ойкава должен был жить вечно, но теперь он жив только в чужих воспоминаниях. А ведь он должен был  всегда быть рядом, улыбаться издевательски, прокручивать оружие в руках, когда слишком скучно, злиться, когда всё идёт не по его плану, срываться, когда всё совсем плохо за закрытыми дверьми, где свидетелем его слабости был бы только Хаджиме, а затем снова идти к своим, всем своим видом давая знать, что победа за ними. Они не проиграют. Они не умрут. Ойкава Тоору должен был жить. Жить долго и по возможности счастливо. Ведь такой был план. Это был их план. Общий.
Вот только. Вот только ничего у них не получилось. Вот стоит Хаджиме у могильной плиты, смотрит немигающим взглядом на выбитую, причиняющую практически физическую боль, надпись и молчит. Запрещает себе касаться груди, где угасла, поблёкла никем толком неизученная, как и её хозяин, галактика с его смертью. Запрещает себе быть слабым. Запрещает себе осуждать и думать, а что если. Ойкава всегда говорил, что за ним как за каменной стеной - ничего не страшно. Но камень не защищает от яда, который вырабатывает собственный организм. Хаджиме - бесполезный, беспомощный истукан, ставший причиной скоропостижной смерти Ойкава. Он и его упрямство. Он и их отношения. Он и их любовь. Он и чёртова судьба, решившая, что будет очень смешно посмотреть, как парочка влюблённыхх в друг друга до потери пульса ещё со школьной скамьи юных мафиози будут корчиться от боли, от осознания, что не они  друг другу предназначены, а значит не могут быть вместе. Иначе смерть.
Мёртв. Мёртв. Мёртв.
Они оба мертвы. Но Иваизуми всё ещё функционирует, дышит, мыслит, чувствует.
Чувствует боль. Как же больно жить без тебя, чёртов Тоору. Как же больно знать, что больше не сотворишь никакой глупости.
Как больно, Ойкава. Когда-нибудь станет легче?..

Ива-чан.
Хаджиме дёргается, как от удара током, поворачивает голову, смотрит невидящим взглядом в сторону, где в отдалении стоит его машина, в которой остался водитель. Смотрит и никого не видит. Это всё его фантазии. Никто больше не назовёт его Ива-чаном, не будет повторять, как заговорённый в разной тональности: Ива-чан, Ива-чан, Ива-чан. Больше. Никогда.
Никто не скажет ему, рисуя узоры на его спине, что у него очередная метка и это как-то слишком по-блядски, Ива-чан.
Хаджиме, кажется, что он задыхается и рука сама тянется к груди, пальцы ложатся на место, где уже не горит и не греет единственная метка, которая имела для него значение. Иваизуми давит, причиняя себе боль, морщится и вспоминает.
Хаджиме помнит каждый день. Каждый разговор. Хаджиме помнит всё.
Никогда не забудет.

////
Уход за оружием всегда расслаблял - это что-то вроде альтернативной медитации. Снять, раскрутить, вытащить, протереть, почистить, собрать обратно. Повторять, пока Ойкаве не надоест наворачивать круги вокруг и раздражать. Снова чем-то взволнован, такой живой, такой дурак, так вот и не скажешь, что страх и ужас трети города, способный уничтожать группировку за группировкой, упрямо двигаясь к какой-то призрачной цели. Хаджиме следит за своим боссом краем глаза, ловя себя на мысли, что он давно мог бы прекратить этот цирк с конями безаппеляционно прижав идиота к себе и заставив замереть, не отпуская, пока не затихнет или не переключится на что-то более интересное, например, на самого Иваизуми, но по-прежнему не встаёт со стула, на котором то и дело опасно раскачивается, предпочитая не пытаться заставить Тоору быть сдержаннее. Пусть. Ему даже нравится эта излишняя живость. Ему всё нравится в Ойкаве. Все его дурные привычки, этот его дурацкий заискивающий тон, когда ему что-то нужно, желание ударить побольнее тех, кто бесит, колким словом, добить выстрелом, если с первого раза не поняли. Хаджиме слепо любит своего любовника по совместительству, ничего не говорите, самому смешно, босса их вполне себе преуспевающего клана и чувствует себя в его комнате, разбирая и собирая оружие, как дома. Потому что Тоору и есть его дом, чтобы там на этот счёт не думала ебанутая судьба, решившая, что им будет лучше с кем-то другим.
Если подумать, судьба та ещё сучка с характером. Но Иваизуми плевать. Пока Ойкава рядом, пока он болтает глупости, пока он дышит, пока он зовёт его этим дурацким Ива-чан, прилипшим ещё со школы - всё в порядке. Они живы. Они есть и будут.

- Ойкава, может сядешь? От твоего мельтешение уже голова кружится,- с тихим стуком Ива-чан откладывает оружие на стул и, наклонившись, тянется к Ойкаве, ловя того за край рубашки, вырвавшейся из плена пояса, и тянет на себя, отлично зная, что слова всё равно не помогут, лучше всего работает тактика отвлечения. - Ни черта не понял из твоего лепета, давай чётко и по делу. Что. Опять. Не так.

Что-то не так всегда. Недостаточно хорош. Не лучший. Чёртов Ушивака опять  бесит, хотя про Ушиваку лучше ничего не говорить - слишком больно. Хаджиме, в отличие от всех прочих, отлично знает, чью метку прячет Ойкава на запястье. Знает и молчит. Знает и ничего не делает по обоюдному согласию с Тоору. Иногда он думает, что мог бы убить Ушиваку, но не уверен, что это не убьёт Ойкаву, поэтому ничего не предпринимает. Иваизуми всегда действует наверняка. И не рискует. Он - скала. Чёртова каменная стена, способная спрятать от любых невзгод, кроме одной надоедливой беды.
Ива-чан досадливо морщится, устаёт от попыток как-то мягко обратить на себя внимание господа бога их клана, и, уцепившись пальцами за пояс, дёргает резко и без предупреждения на себя, вынуждая Ойкаву буквально рухнуть на него, ловя и не позволяя травмироваться - тот с этим и без него справиться. Ойкава на самом деле чертовски талантлив особенно в нахождении неприятностей на свою энергичную задницу. Хотя с его то норовом - неудивительно. Но Хаджиме это никогда не расстраивало сверхмеры. Он любил искренне, каждую черту, каждый порок, каждую мелочь, даже те, что бесили до подёргивающегося века.
И почему только чёртова галактика на груди не оживает, не горит, не светится изнутри? Почему так?

- Ну?

[NIC]Iwaizumi Hajime[/NIC]
[STA]dead boys don't cry[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/6PQqo.png[/AVA]

Отредактировано James Rogers (2019-04-13 02:41:21)

Хаджиме не отнимает руки от груди и с тоской думает, что ему всегда казалось, что смерть, идущая за ними по пятам  с того самого момента, как они ввязались в теневой бизнес и научились стрелять, сплочая вокруг себя проверенных людей, никогда их не догонит. Думает и злится. Злится на себя. На Тоору. На их самоуверенность и глупость.
Злится от бессилия.
Раньше надо было думать. Бояться. Скрываться. Играть по правилам госпожи смерти, не верить, что они особенные без оглядки.
Ведь они ничем не отличались от других. По-своему счастливые, по-своему несчастные. И, как оказалось, обречённые на боль. Боль с привкусом отчаяния и глухой тоски.
Обречённые, вот кем они были. С самого начала. С того самого момента, когда появился этот грёбанный телец.
Жившие взаймы и не знавшие об этом.
Почему Тоору? Почему не он?
- Ойкава не хотел бы жить без тебя. Да и не обманывай себя, ты бы не хотел, чтобы он так мучился.
- Я тоже не могу без него. Внутри ничего. Пусто.
- Но тем не менее ты продолжаешь двигаться, жить, дышать. Не сдавайся. Ты должен, он бы хотел. За двоих.

///

Хаджиме прижимает к себе вздрагивающего, повторяющего как заведённый его имя, Ойкаву. Прижимает крепко, обхватив обеими руками, не давая и шанса вывернуться, а тот и не пытается. Гладит нежно любимого не за что-то, а просто так, в целом, идиота по спине утешающе, тихо улыбается в макушку, закрыв глаза и покачиваясь. У Тоору не истерика, но что-то около того. Он всё тарахтит что-то, как будто переклинило. Хнычет, как малый ребёнок, не получивший ту самую игрушку, рыдает, орошая рубашку Иваизуми солёными слезами, а всё что может сделать Хаджиме - это просто быть рядом. Он всегда был рядом, потому что иначе быть просто не могло. Его рука всегда была на плече Тоору. Они оба знали, что Иваизуми он не из тех, кто рвётся на амбразуры, он всегда позади, готовый подхватить, подтолкнуть, не дать рухнуть. Почва под ногами. Защитные сооружения, способные выдержать, что угодно, воздвигнутые исключительно ради того, чтобы уберечь Ойкаву от всего, что могло бы ему угрожать. Хаджиме он как скала, та самая, что красовалась на груди у босса мафиозного клана, который сейчас вцепился в него как утопающий в спасательный круг, и всё повторял и повторял. Ива-чан. Ива-чан. Ива-чан.
Ива-чан рядом. Ива-чан всегда поддержит, удержит, даст оздоровительного пинка, перевяжет, обнимет, будет целовать исступлённо, пока всё, что по-прежнему так неидеально не отойдёт на второй план. А как иначе? Ойкава для него целый мир. Он ведь как самая настоящая галактика - всеобъемлющий, разносторонний, до одури красивый, непостоянный и непредсказуемый. Опасный, как любое космическое тело, неизведанный. Порой щедрый, порой слишком жестокий, всегда эгоистичный, ослепляющий своей глубиной, скрытой за дурацкими ужимками и привычкой держаться так, как будто внутри никаких конфликтов, как будто нет ни истерик, ни срывов, ни злости на самого себя. Как будто он правда искренне верит, что лучше него никого нет. А они, эти лучшие, всё равно зачем-то существуют. И, смотря на них, этот дурак совсем не замечает собственного величия, своей необыкновенности. Забывает, что он - личный космос Хаджиме. Самый необыкновенный человек, который спустя годы кровавого бизнеса, убитых и искалеченных людей, способен вот так искренне и по-детски убиваться по мальчишке, который умер даже не в перестрелке. Просто умер. Не проснулся.
Удивительный.

- Тшш. Так бывает, Ойкава. Все мы смертны,- Иваизуми плохо утешает, но он не привык врать по мелочам или глобально. Не Ойкаве. Скрывать и таить - это по части Тоору. Хаджиме он прямой, как стрела, честный до чужого бешенства. В меру справедливый. Смотрящий сквозь все эти глупые украшения, навешанные поверх самого главного. И сейчас он видит чужую искреннюю боль. Боль за парнишку, который и  жизни то не видел, а уже мёртв. Навсегда. И так могло быть с ними, но они живы. Живы, не смотря на ранения и шрамы. Живы, вопреки статистике преступного мира. И им нужно идти дальше, похоронить, отпустить, но не забыть. Может быть заплатить щедрый гонорар патологоанатому, чтобы получить подробный отчёт в чём же дело. Но  это всё потом. Сейчас Тоору нужно пережить свою боль, свою злость на несправедливость мира. А Хаджиме, Хаджиме просто будет рядом. - Ты ни в чём не виноват. Никто не виноват.

Иваизуми думает, что может быть парню и повезло. Ведь не от хорошей жизни он лез в этот гадюшник. Он думает, что смерть - это ведь в каком-то смысле решение всех проблем. Никаких тебе соулмейтов, никаких стереотипов, никаких проблем. Мгновение и больше никаких проблем. Думает отстранённо, зная, что это не его путь. Не их. Их смерть не догонит - они быстрее, хитрее и их двое. Пока они вместе, пока их двое - они будут жить. По другому ведь и быть не может. Такой далёкий космос и приземлённый до тошнота склад камней, знающие, что созданы друг для друга, чтобы там не думала на этот счёт стерва-судьба. Они другие. У них всё будет по-другому.
Иваизуми гладит Тоору, крепко сжимая в объятиях, думает о своём, с трудом вычленяя из по-прежнему скоростного и невнятного лепета Тоору основные мысли, целует в макушку, в висок. Отнимает одной рукой лицо любовника от себя и сцеловывает слёзы, удерживая от глупого падения на пол. "Всё будет хорошо" читается в каждом его жесте. В каждой нехитрой ласке. Всё. Будет. Хорошо.
Иначе быть не может.

- Тише, дурак. Посмотри на себя, гроза всех мафиози, на кого ты похож? Мы стольких похоронили, а ты так убиваешься по мальчишке, которому даже не было больно. Я знаю, он тебе нравился. Но мы ничего не могли сделать, мы не знали, Тоору. Слышишь меня? - Иваизуми звучит цинично, но ему не стыдно. Это правда. Они часто хоронили товарищей, хоронили друзей. Они много знали о боли, много знали о горечи. У них чёрный пояс по мести и серо-буро-малиновый по умению жить дальше. Они сильнее всего того дерьма, что приготовил им этот мир. Им нужно идти дальше, ведь любое торможение в их стремительном движении вперёд сравнимо с остановкой сердца - смертельно опасно.
Хаджиме гладит раскрасневшегося, такого ранимого сейчас, как будто изрезанного острыми осколками, по которым он так любил танцевать, Ойкаву по скуле и бросает настороженный взгляд на выглянувший бинт из-под рукава рубашки. Хмурится. Смотрит на этот кусок ткани раздражённо. Зло. Ловит чужое запястье, мягко тянет к себе, помня, что главное не навредить ещё больше, целует самое больное для обоих место, зная, что его ревность - ничто. Важнее другое. Важнее никогда не сомневаться и продолжать идти плечом к плечу. Пропадать в друг друге. Верить.

- Опять кровит? Почему не сказал?

Глупый вопрос. Ойкава не любит говорить о боли. Скрытный идиот. Может быть потому Хаджиме и не тормозил никогда все его эмоциональные качели, позволяя им обрести знатную амплитуду, прежде чем вернуть ему стабильность. Ему нравилось видеть воочию то, что происходит на душе Тоору. Ему это было важно, даже не смотря на то, что он всегда как будто знал, где у того болит и как ему паршиво. Просто знал.
Знал, но всё равно всегда раздражался, когда ловил его на подобных молчаливых попытках притвориться неуязвимым не в мелочах, а в чём-то гораздо более важном.

- Болит? - голос Хаджиме смягчился, да он и сам опомнился и сменил неуместное недовольство на милость. И снова мягко прижался губами к запястью, смотря на Ойкаву прямо и бескомпромиссно.
Отвечай, говорил его взгляд. Пожалуйста, добавляли рука, прижимающая к себе крепко, губы, так привычно целующие точку общей боли и растерянности.

[NIC]Iwaizumi Hajime[/NIC]
[STA]dead boys don't cry[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/6PQqo.png[/AVA]

- Нам пора, босс.

Хаджиме коротко кивает, не оборачиваясь, по голосу определив, что это Такахиро подошёл тихо сзади, чтобы напомнить о времени, которое всегда играет против таких как они. Мужчина, уже давно не стесняющийся собственной популярности пацан, болеющий волейболом, убирает руку с груди, пряча обе ладони в карманы брюк, покачивается с пятки на носок и смотрит. Смотрит на буквы, которых не должно было быть на камне, улыбается криво и запрещает себе продолжать себя жалеть. На сегодня достаточно. Впереди дела. Неприятные встречи, переговоры, планирование новой хитроумной вылазки, которая должна была, если не возвысить их над другими, то как минимум позволить подмять под себя ещё пару районов. У него много работы. За его спиной десяток людей, далеко не каждый из которых знал каким бывает Хаджиме, приезжая на кладбище и всегда идя к одной и той же могиле. Впрочем, какая им разница? С уходом Тоору Иваизуми не стал слабее, он просто не имел такого права. Он всегда был и оставался сильным, пусть когда-то он был таким во имя, а теперь вопреки, игнорируя внутреннюю пустоту, не обращая внимание на  то, что весь состоял из осколков, звенящих при неосторожном движении. Он был и остался надёжным. За ним шли, зная, что он то уж точно в курсе, что делает и какие это повлечёт последствия, просто потому что он вот такой, приземлённый, не витающий в облаках. Он из тех, кто идёт медленно, но уверенно вперёд, прикрывая тылы и не допуская глупых жертв.
Он - Иваизуми Хаджиме, босс их давно уже не маленького мафиозного клана. Лидер.
Но те, кто были ближе всего, те, кому он доверял собственную жизнь, не задумываясь, догадывались, чего ему стоит продолжать держать хорошую мину, говорить как раньше, жить как раньше, продолжать двигаться вперёд к целям, поставленным Ойкавой, умеющим, в отличие от их нового босса, мечтать о нереальном.
Просто они присутствовали в тот злополучный день и видели, видели, как стопор их неуёмного, погребённого уже под землёй босса, вдруг ушёл в крутое пике, спустив себя со всех цепей и позволив взять эмоциям верх над разумом и действовать не наверняка, а наобум. Ведомый болью, ведомый горечью он рискнул в тот день многим и до сих пор не чувствовал стыда за свой поступок. И вовсе не потому, что всё обошлось и ничего не изменилось.
Он знает, что сколько бы раз не прокручивал в голове тот день, он бы никогда не поступил иначе. Впрочем, как и Ушивака.
И непонятно, кто в тот день ушёл победителем. Скорее уж там было двое побеждённых, разгромленных, потерявшим что-то важное. И от того ещё больнее.

- Да, идём. Ты прав, нам и правда пора.

Иваизуми никогда не говорит с безмолвным камнем - ему не нужно. Ведь тот никогда не заладит в ответ Ива-чан, Ива-чан, Ива-чан. Не уткнётся доверчиво в плечо, не вцепиться руками в рубашку, рискуя порвать, не засмеётся, не ляпнет глупость. Камень он... мёртвый.
Как и Ойкава. Его прекрасный, невозможный, великолепный Ойкава.
Хаджиме отводит взгляд от букв, отворачивается и уходит следом за Ханамаки к машине. Впереди долгий и сложный день.
Впереди долгая и одинокая жизнь.
Без тебя всё это не имеет никакого смысла, Дуракава.

/////

Хаджиме хочется хорошенько треснуть Ойкаву за его пренебрежение к себе, к своим ранам, за неуёмное желание бежать куда-то вперёд, становится лучше, не оглядываясь на старые шрамы, игнорируя травмы, игнорируя самого себя. Треснуть так, чтоб искры из глаз. Но вместо этого он просто отпускает чужую руку, возвращая свою на спину Тоору и прижимая к себе, пытаясь стать ещё ближе, слиться воедино. Не отпустит. Никогда. Ни за что. Каким бы идиотом он не был, какую бы глупость не задумал, как бы не раздражал. Никогда. Вопреки зловредной судьбе с её идиотскими шутками. Вопреки всем и вся. Потому что любит. Любит и сделает всё, чтобы его маленькая властная заноза в заднице жил долго и максимально счастливо, хотя, конечно, счастливый мафиози - это какой-то оксюморон, но Хаджиме такие мелочи не волнуют.
Его волнует только Тоору. И грёбанная метка, остающаяся неподвижной. Впрочем, последняя может идти нахер вместе с Ушивакой.
Не отпустит, не отдаст. Ойкава Тоору принадлежит ему. Так решили они. Вдвоём.

- Великолепный Дуракава как всегда в своём репертуаре,- Ива-чан целует этого вечно витающего в каких-то облаках идиота в макушку и зарывается в его выглядящую сейчас как гнездо какой-нибудь дурной, прямо как сам Тоору, птицы шевелюру, вдыхая привычный аромат какого-то ненавязчивого одеколона и, кажется, пороха. Жмурится и слушает. Истерика уже отступила, оставив после себя много мусора, но не забрав с собой ничего важного. Оставив Хаджиме его Дуракаву целым и, кажется, невредимым. А значит всё в порядке.
Иваизуми знает ответ на просьбу Тоору. Он всегда знал, как отвечать на его просьбы.

- Выясним.

Иного ответа никто в этой комнате и не ожидал. Ответ всегда один, просто обёрнутый в разные слова: сделаем. Выясним. Разберёмся. Отомстим. Сделаем так, как ты хочешь.
Ведь всё будет хорошо. Мы справимся.
Всё. Будет. Хорошо.

/////

Мир провожал своего дурного амбициозного сына, угасавшего неделями, солнечным днём. Издевательски светлым без единого облака на небе, как будто насмехаясь над Хаджиме, запрещая ему горевать, требуя от него оставаться надёжным, быть тем самым столпом, на который будут равняться другие. Впрочем, что ещё можно было ожидать от Дуракавы? Даже навсегда перестав дышать, он не мог напоследок не засиять. Иваизуми поджал губы, продолжая стоять неподвижно, пока люди говорили свои прощальные речи. Он стоял в центре, но все вокруг, не сговариваясь, отступили от него на шаг, выделяя тем самым, зная, для кого эти похороны тяжелее всего. Они хоронили многих. Они хоронили часто. Они не оплакивали погибших, мстили за них, помнили их и шли вперёд с их именами на устах.
Но они никогда не хоронили босса.
Они никогда ещё не хоронили человека, которого так берёг и любил Иваизуми Хаджиме.
Они все не знали, что дальше. Все кроме Иваизуми.
Он знал.
Дальше только жить. Идти вперёд. Стать лучшими. Стать единственными.
Так завещал Ойкава. Об этом мечтал Тоору.
Другой дороги нет. Будет больно. Будет горько. Будет невыносимо. Но. Шаг за шагом. Вперёд. Все эти люди вокруг - это их с Тоору люди. И им нужен ориентир. И им будет Хаджиме.
Матсукава. Ханамаки. Яхаба. Ватари. Киндаичи. Куними. Бешеный Кьётани.
Все они - его семья. И в эти тёмные времена им стоит стать ближе к друг другу, плечом к плечу и доказать миру, что смерть Ойкавы ничего не изменила. Он не ошибся ни в одном из них.
Хаджиме слышит как земля стучит по крышке гроба и ему кажется, что это его хоронят. Заживо. Он слышит как кто-то из ребят перешёптывается. Слышит, как кто-то всхлипывает, а сам остаётся неподвижным. Непоколебимым. С лицом, невыражающим толком всего, что происходит внутри. Ему кажется, что он выплакал все свои слёзы у постели Тоору, хотя помнит, что не было ни одной, ведь Ойкава не должен был думать ещё и об этом. Он выл, когда тот уходил. Он разнёс всю мебель в комнате. Он был готов идти и в одиночку расстрелять Ушиваку и всех, кто встанет на его пути. Он пуст. Он чист. Его наркотик, дарующий самые яркие в мире эмоции, закрыт в гробу и на него сверху кидают землю в несколько рук.
Хаджиме не чувствует ничего кроме боли, но его глаза сухи. Взгляд уверенный, прямой, сверлит безжизненный камень. Брови сдвинуты. Руки спрятаны в карманы брюк.
Надёжный. Скала. Он должен.

Шёпот становится громче. Хаджиме поворачивает голову, смотря мимо людей, всё пытаясь понять, что их так взволновало и куда все смотрят, держа руки рядом со спрятанным под полами пальто оружием. Он был бы не прочь узнать, что Ойкава вдруг решил, что умирать слишком грустно или просто был недоволен своими недостаточно шикарными похоронами, и восстал, вопреки любой логике и всем законам мироздания. Но нет. Всё гораздо хуже.

- Ты.

Стоящий поодаль Ушивака как красная  тряпка для быка. Всегда сосредоточенный, всегда уверенный. Их бич. Их общая с Ойкавой боль. Как он. Да как он! Хаджиме чувствует, как сводит скулы от бешенства, видит, как глаза застилает пелена. Знает, что должен оставаться на месте, но его ноги сами ведут к этому ублюдку, руки сжимаются в кулаки и он стремительно налетает на этого самодовольного мудака, погубившего Ойкаву. Виновен. Виновен. Виновен. Мёртв. Он мёртв. Мёртв.
Хаджиме больно. Хаджиме не имеет права рисковать своей семьёй. Не может вот так запросто подлетать к боссу, пожалуй, сильнейшего клана, вцепляться ему в отвороты пальто и шипеть в лицо, наставив выхваченное из кобуры глок прямо под подбородок, зная, что всего одно нажатие курка и его мозги навсегда покинут черепную коробку.

- Какого хера ты припёрся сюда, ублюдок? Это ты его убил.

Иваизуми говорит зло. Отрывисто. В его голосе звенит вся усталость, навалившаяся разом, скопленная им за дни длительной болезни Ойкавы. В его голосе стекло и кровь. В его голосе горечь. Он весь - битое стекло. От каждого движения больного, от каждого слова заканчивается кислород. Он болен. Он мёртв.
Они оба мертвы.

- Я? Не ты ли, Хаджиме, решил, что знаешь лучше, с кем должен быть Ойкава, оспорив его предназначение? Он должен был быть со мной.

Иваизуми задыхается от высказанной вслух мысли, крутящейся в его голове днями, неделями, месяцами. Задыхается от собственной беспомощности. Слышит, как бьётся его собственное сердце, отчаянно гоняя кровь по артериям и венам, мешая ему отправиться вслед за самым дорогим человеком. Могли ли они спасти Тоору? Могли ли продлить его жизнь, предав друг друга? Могли ли?..

- Ублюдок. Уходи. Тоору бы не хотел, чтобы ты присутствовал здесь сегодня.

Хаджиме опускает глок, отступает назад, зная, что там, позади, уже стоят все. Ждут. Готовы сделать любую глупость, защищая его, не смотря на последствия, даже не зная толком с чего бы Хаджиме вдруг ушёл в пике и сделал то, что сделал. Но он не может. Не посмеет. Он уже рискнул Тоору, поступил по-своему, упрямо идя против всех знаков злоебучей судьбы. Плечом к плечу. И они проиграли.
Больше. Из-за него. Никто. Не умрёт.
Хаджиме опускает руку с глоком, разворачивается и идёт обратно, чтобы встать там же, откуда сорвался, ничего не соображая. Снова смотрит на надпись и тихо шепчет.

- Прости, Ойкава. Я думал, что мы выстоим против целого мира.

/////

Хаджиме отстреливается, зная, что попадания в плечо недостаточно. Стрелять следует на поражение. Но он всё не может сосредоточиться на перестрелке, выискивая глазами знакомую фигуру, которой очень хочется врезать с ноги. Больной ублюдок. Он должен был остаться в машине, готовый в любой момент дать по газам, спасая их задницы. А он здесь. Он же великолепный Ойкава, он иначе не может. И плевать, что с ним что-то не так, что не проходит этот ебучий кашель, что с каждым днём только хуже. Сука. Хаджиме ныряет вниз, избегая встречи своего лба с пулей, матерится тихо, перезаряжает глок, выглядывает из своего укрытия, подстреливает больно прыткого уёбка и наконец находит идиота Тоору. Живой.
Хорошо.
Иваизуми сканирует помещение, видит Ханамаки, защищающего их путь к спасению, кивком указывает туда же Матсукаве, зная, что тот молча без лишних вопросов и отступлений от обозначенного плана начнёт двигаться в ту сторону. Ловит на себе взгляд Кьётани, знаками просит прикрыть и, отстреливаясь, устремляется к укрытию, где заметил Ойкаву. Им пора уходить с этой вечеринки, а их босс что-то не спешит. Какого хера, интересно?

- Эй, Дуракава,- выстрел, ещё выстрел, ругань, чей-то вскрик, безудержное веселье Кьётани. Всё как всегда. Как будто домой вернулись. И всё-таки, и всё-таки в его глазах читается плохо скрытое беспокойство. Почему он так долго здесь возится? Закончились патроны? Ранен? Снова задыхается? Иваизуми не задаёт ни один из всплывших в голове, как пузырьки, вопросов. Всё потом. - Нам пора. Не тормози, я прикрою. Кьётани пока отвлечёт. Иди.

Хаджиме смотрит прямо и с лёгким раздражением то ли на себя, то ли на Дуракаву. Кивает и почти неощутимо бьёт их босса кулаком в плечо. Пора. Пора уходить. Король должен уйти с вечеринки первым, а Иваизуми, как и всегда будет позади. Ханамаки прикроет. Они все его прикроют.
А потом Ивазуими его убьёт. Собственноручно.

[NIC]Iwaizumi Hajime[/NIC]
[STA]dead boys don't cry[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/6PQqo.png[/AVA]

Отредактировано James Rogers (2019-04-14 17:55:52)

Иваизуми кивает. Домой - это верно выбранное направление. Все разборы полётов - потом. Сейчас всего-то навсего нужно выжить. Хаджиме втягивает воздух шумно, стреляет навскидку, неуверенный, что попал, зная, что стоит поберечь патроны. Ловит взгляд Кьётани, даёт нужный знак. Они никого не оставят здесь умирать. Уйдут все. Домой. Звучит как мантра, молитва богам, в которых он не верит. В Хаджиме нет сомнений - не до них сейчас. Сейчас самое время вспомнить, что у него железная воля и многолетний опыт выдирания себя и ребят из всякого дерьма. Да и что-то в рядах недружелюбных соседей заметно замешательство. Неужто кого-то потеряли? Иваизуми бросает короткий понимающий взгляд на Тоору, кривит губы в улыбке, едва заметно качает головой и делает то, что умеет лучше всего - прикрывает великолепный зад Ойкавы. План прост до ужаса, собственно тем и хорош. Гениальные многоходовочки не особо то помогают в случае банального отступления под чужими пулями. Всего-то нужно подставить плечо Ойкаве, обхватить его рукой крепко и бережно, чтобы никуда не делся, старательно не задевая слишком очевидно кровящий бок - повод для очередного разноса и веского "идиот". Вылезти из их укрытия и уверенно двигаться в сторону выхода, стараясь нет-нет, но вихлять. Кьётани он бешеный, он прикроет, но и у него с собой не пулемёт с бесконечными патронами - нужно спешить.

В целом, рядовая вылазка, обычная грызня, делёжка. Кто-то умер, а кто-то нет - законы джунглей никого не жалеют, такие вот дела. У них почти без жертв, не считая их самого главного идиота, который даже сейчас умудрялся раздражать, впрочем, сложно ли, когда ты тот самый Ойкава. Хаджиме хотелось врезать умнику, решившему, что его веское мнение о его роли в их маленькой милой дружеской встрече, основанное на фактах, не стоит внимания ещё в машине, на которой они спешно отступали, впрочем, с ощущением, что скорее вышли победителями, чем проигравшими, но он сдержался. Никто бы не удивился такому проявлению неуважения с его стороны к Тоору, но полно. У них будет ещё время разругаться, стоит лишь дверям в комнату Ойкавы закрыться за спиной врача, уже давно переставшего удивляться их живучести и тяги получить очередную порцию железа.

- Ойкава,- Иваизуми говорит тихо, когда злится, не зовёт Дуракавой, не тянется, не касается, держится на расстоянии, смотрит мрачно исподлобья, упираясь плечом в стену и крутит в руках глок, отвлекая самого себя от собственного гнева. Молчит, подбирая слова, откидывает лишние, которые произносить не нужно: я беспокоился. Ты мог умереть. Почему ты никогда не думаешь о себе? Какого хрена, Ойкава?! - Скажи мне честно, ты ведь в курсе, что ты не бессмертный?

В курсе. Наверное. Иногда Иваизуми, кажется, что тот вечно об этом забывает и его это злит. Всегда. Когда прётся туда, куда мог бы не идти. Когда идёт следом за ним в самое пекло, где его очень ждут. Когда лезет в очевидную ловушку, вытаскивая своих. Безумный. Идиот. За своих порвёт.
О себе не думает в принципе.
Бесит.

///

Иваизуми без лишней брезгливости, которой в нём давно не осталось, стирает с руки чужую кровь, окрасившей алыми пятнами смуглую кожу. Трёт тщательно, с сожалением заприметив пару капель на белой когда-то рубашке - придётся переодеться, прежде чем ехать дальше. Трёт долго, не отдавая себе отчёт в том, что со стороны это выглядит дико. Ему всё равно. Ему всё ровно. Самая яркая его эмоция на сегодняшний день - досада. Это ведь в самом деле досадно, что кто-то рискнул сунуться в их семью с единственной целью предать, да ещё и действовал так топорно. Досадно, что кто-то решил будто бы Сейджо стали слабее, что их нынешний босс, сменивший Тоору, слишком прямолинеен и не наблюдателен, а значит ничего не заметит, не услышит, за ним ведь не пойдут, какой из него б-о-с-с? Это так мерзко, что кто-то просто допустил мысль, что слухи не врали и нынешний лидер он на своём месте не из-за себя, а потому что был слишком близок с Ойкавой. Какая жалость. Какая досада. Как неловко получилось, а? Как же ему не хватает чужого остроумного комментария, призванного сбить его с убийственного желания остановиться, потому что осточертело. Как же ему в самом деле не хватает Ойкавы. Не хватает его неощутимого, привычного присутствия, голоса, полного нетерпения, уточняющего как долго он намеревается пытаться стереть себе кожу этими дурацкими салфетками. Хаджими никогда не верил во все эти бредни про предназначение, про идеального человека, помеченного твоим знаком, который живёт своей жизнью. В его сердце и голове всю жизнь, каждый день, каждый миг был только один единственный человек, тот самый, на котором гора всегда молчала, смотря на него скорбно и с тихим, едва уловимым презрением. И к чему  это привело? Говорят, когда умирает твой избранник, ты умираешь следом - жизнь порознь невыносима. Ушиджима жив. Здоров. По-прежнему бесит, мелькает где-то на периферии сознания, напрашивается на пулю. А Иваизуми, с равнодушным лицом оттирающий чужую кровь с собственной руки, которой только что объяснял по пунктам, как глупо было приходить к ним с дурными намерениями, не забыв для большей вовлечённости в диалог собеседника использовать нож, лом, в конце концов верный глок для самого серьёзного аргумента - мёртв. Ходит, дышит, говорит. Несёт ответственность за свою семью, вершит сомнительное правосудие, кромсает предателей, вымещая на них всю свою боль и ярость, которые всё также нельзя применить к самому ненавистному человеку в Америке, но всё же мёртв. Где-то внутри нет больше комка смешанных чувств, нет раздражения на чужое желание загонять себя, нет острой, ранящей нежности вперемешку с горечью, что даже друг за друга им приходится бороться. Ничего нет.
Есть только воспоминания и тяжесть груза ответственности за их ребят. Босс. Кто бы мог подумать, а, Ойкава? Твой приземлённый, не стремящийся никогда ввысь Ива-чан - босс. Палач, щит, защитник, опасный противник, кто угодно, но уж точно не босс, верно? Не умеет мечтать, только здесь и сейчас. Стоит насмерть. А вот оно как получилось. Дерьмово, правда?

Хаджиме знает, что он не в порядке, по крайней мере разговоры с мёртвым любовником навряд ли показатель нормальности, но какая ему разница? Ему, в общем-то, плевать. Всё, что болит и нарывает, всё, что таится в голове от чужих обеспокоенных порой взглядом - всего лишь стимул продолжать действовать. Иди. Дыши. Спрашивай. Смотри равнодушно на чужое перекошенное от ужаса лица, не вслушиваясь особо в чужие просьбы о пощаде и обещания чего-то более ценного, чем жизнь. Люди так сильно цепляются за свою жизнь, что даже не смешно. Какой в этом смысл? Впрочем, его право. Иваизуми же в свою очередь имеет право презирать жертву своего гнева и чужой глупости. И почему только все забывают, как опасен бизнес, в котором крутится так много вожделенных денег, отвлекаясь на шорох зелёных? Смерть - это так просто. Хаджиме в этом прямо-таки специалист. Правда он никогда не боялся умирать, но хотел жить. За его спиной множество паршивых историй и парочке бы отлично подошёл эпиграф: "спасибо, что живой".
И вечное, всегда игнорируемое: пожалуйста, Ойкава, не лезь, слышишь? Подожди. Играй на своих условиях, не ведись. Просто отомсти. Потом. Не лезь на рожон, придурок.
Не слышит. Никогда в самом деле не слышал, да и сам Иваизуми всегда был глух к невысказанной просьбе не умирать и не идти следом, практически совершая самоубийство - это так странно бежать наперегонки с друг другом от смерти, то и дело оступаясь, рискуя рухнуть в её объятия. Им ведь казалось, что они бессмертны. А если нет, то смерть она будет болезненной, вовсе не встреченной на кровати рядом с человеком, разделившим жизнь, душу, сердце.
Смерть будет некрасивой, мерзкой, болезненной. Смерть скорее всего настигнет на чужом складе или в тёмном переулке. И тело будет практически неузнаваемым, может быть даже без самой ценной метки - мало ли извращенцев в их весёлой братии, разве вырезать метку - это не весело? Хаджиме криво усмехается собственным мыслям, кивает в ответ на вопрос закончил ли он и понимает, что никогда не романтизировал смерть, ему вообще не нравились все эти мечты и разговоры "а если бы". Он не хотел умирать героем, не планировал дожить до старости, он просто жил, умело пользуясь возможностью жить и чувствовать. Потому что мечты о славном будущем - это не про него. Он здесь и сейчас.
Да и если быть честным, в их случае смерть вернее всего встретить на колченогом стуле, крепко связанным, избитым, изломанным, но знающим, что это не поражение. Это всего лишь шанс, данный другому. По крайней мере в своё время Хаджиме воспринимал собственную жизнь, висящую на волоске именно так, молча буравя своего палача взглядом исподлобья и надеясь, что Тоору не придёт за ним - ведь это ловушка. Впрочем, когда Ойкава считался с его желаниями? Особенно такими? Это было так давно, но Хаджиме помнит всё так ярко, как будто это была вчера.

///

Привязанным Иваизуми предпочитает молчать. Из него вообще собеседник так себе - Ойкава подтвердит, впрочем, сейчас его рядом нет и слава богу. Лучше бы он здесь и не появлялся - есть у него пунктик: психует, если Хаджиме слишком досталось. Сейчас слово "слишком" кажется недостаточно ярким. У него, конечно, нет зеркала, но он просто знает, что разбитая бровь не кровит, вторя сломанному, кажется, носу, мешая смотреть на своего палача самую малость насмешливо и всё больше зло. Знает, что лицо не тянет на обложку журнала, в принципе самое время надеть мешок, чтобы не пугать детишек кровоподтёками, ссадинами, всем спектром возможных следов побоев на, в целом-то, обычно приятном лице. А ещё он знает, что у него, вероятно, сотрясение - по крайней мере картинка давно плывет, но потерять сознания ему не дают из любви к искусству. Он чувствует, как наручники, крепко сцепившие руки за спиной, которая впрочем тоже навряд ли сверкает сейчас исключительно чужими метками, может быть их даже не видно на фоне тёмных следов чужой слепой ярости, продолжают сдирать в кровь кожу и, кажется, уже не только её, причиняя боль при любом неаккуратном движении. Хаджиме дышит и рад - ведь воды он уже нахлебаться успел, всё-таки оскорблять очередного охранника в стиле Тоору было не лучшей идеей - у него кость недостаточно аристократичная, чтобы ему не напомнили где его место ударом приклада в лицо, а затем и незапланированным купанием. Не очень-то юный мафиози в курсе, что ребра, если не сломаны, то определённо треснули в нескольких местах - дышать больно. Да, в общем-то, Иваизуми всё больно. Существовать больно. А говорить по-прежнему не хочется. Да и смысл? От него и не ждали никаких ответов, но были бы не прочь получить какую-то информацию в качестве бонуса. Им нужен Ойкава. Личные счёты, делёжка территории, вечные дрязги, ну и пленники в качестве залога успешной встречи. Лучше приманки для Тоору, чем Иваизуми, не придумаешь - это не очевидный факт, но особо талантливые ребята доходили до этой мысли рано или поздно. Вот только сложно было заиметь в личное пользование Хаджиме, впрочем, сложно не значит невозможно, верно? Иваизуими немного стыдно за то, что он сейчас сидит избитый и поломанный местами на  этом треклятом, осточертевшем неудобном стуле в так себе интерьере, но у всех случаются промахи. Он так-то вовсе не робот. Обычный человек.
Главное, чтобы его промахи не стали причиной чего-то более страшного. Хаджиме не жалко себя - он, в общем-то, всегда знал, что их с Ойкавой деятельность не обещает счастливой старости, скорее уж наоборот. Здесь и сейчас он только и думает о том, чтобы Тоору не пришёл. Слишком.. опасно. Какое глупое, если честно, слово. Иваизуми всё то время, что его пытались заставить говорить, а может быть готовили для посмертной фотосессии - ему, по большому счёту, плевать, только и повторял про себя вперемешку: "убью" и "не приходи".  В Хаджиме смирения ни грамма, зато много здравого смысла. И последний не даёт забыть, что обманчивая тишина - хороший знак. Тоору не идёт следом, не мчится как идиот его вызволять, не ведётся на провокации, не рискует своей чертовски ценной шкурой и это... утешает.
Хаджиме смотрит на приевшегося уже ублюдка мрачно, остро желая поднять вопросительно бровь, но, к сожалению, довольствуется только вполне себе убийственным взглядом, всячески намекая, что ему по-прежнему не страшно. Умирать вообще не страшно. Страшно стать причиной смерти одного крикливого идиота, но об этом необязательно знать общественности.
Галактика на груди, как обычно, молчалива. Хаджиме тоже молчит.
И слышит крики где-то в запутанных лабиринтах складских помещений, слышит пальбу и улыбается широко, пугающе.
Пришёл.
Убью идиота.
Если выберемся.
В Хаджиме оптимизма как у смертельно больного - ни грамма. Прагматизм - вот его конёк. Зато в нём много веры в одного красивого придурка и его безумные идеи.
Когда.

- Эй, парни, мне кажется, у вас гости. Вы рады?

[NIC]Iwaizumi Hajime[/NIC]
[STA]dead boys don't cry[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/6PQqo.png[/AVA]

Отредактировано James Rogers (2019-04-25 12:35:59)