Удивительно, но внешность девушки, являющейся его ребёнком, ярко запечатлелась в его памяти. Да, можно долго рассуждать, издеваясь, мол, как оно могло так случиться, ему ведь было совершенно неинтересно и прочее, прочее, прочее, но факт оставался фактом. У них не было, как такового знакомства. Они видели друг друга-то лишь краем глаза, но это запомнилось. Осталось своеобразной фотографией, которую и в фотоальбом «семья» поместить не сможешь, потому что этого фотоальбома на жестком диске, в голове, не существовало как такового. И каким образом её тогда отсортировывать стоило? Что вообще делать? Бережно ставить в рамочку и протирать пыль время от времени? Упорно продолжать делать вид, что это ровным образом вообще ничего не значило?

Наверное, все эти вопросы были риторическими. По крайней мере, ответов на них не находилось, но Эрик и не был самым старательным сыщиком. Ситуация не была патовой, не застревала костью в горле, мешая спокойному существованию, не конструировала многочисленные ночи, проведённые в раздумьях без сна. И вроде бы можно было сделать вид, что её, как таковой, вообще не было, но что бы от этого поменялось?

А дочка, видимо, хотела познакомиться.

Даже не так, девушка однозначно чего-то хотела, но этих причин, если так рассудить, могло набраться приличное количество. Не все они были исключительно корыстными, даже в глазах такого тирана, как Леншерр. Он всякое мог допускать, пусть и привык относиться к людям с наименьшей степенью доверия и изначально выделять для себя только плохие стороны. От этого он, впрочем, пессимистом или реалистом не становился, лишь ставил себя не в самую выгодную позицию для ведения адекватного диалога. С ним было тяжело, этого нельзя не признать. Менять это как-либо тоже - по крайней мере, для него самого - было бесполезной затеей. И вот эта их встреча не то чтобы с первой мысли о возможности её проведения была обречена на провал. Почему же, вовсе нет. Эрику было действительно интересно, по многим причинам, и многое он хотел бы услышать. Но вероятность каких-либо положительных впечатлений для обеих сторон слабенько-слабенько колебалось у нулевой отметки. Он не был человеком, от которого бы фанатели. И не был отцом, о котором бы мечтали.

И для него не существовало понятия родственников, которых бы он хотел. Тем более, зрелых и сформировавшихся родственников, по идее, очень даже близких, но по сути своей, абсолютно незнакомых. И вины-то он не чувствовал, наверное, и даже впечатления какого-то произвести не хотел, но... Но что-то его беспокоило, и он совершенно не мог это рационально объяснить. Наверное, так бы со всеми случилось, кто получил бы такой яркий новый опыт после восьмидесяти лет жизни. Нет, ну правда, кто в таком возрасте узнает о выросших детях, ко всему прочему имеющих очень интересные способности впридачу? Даже поначалу тяжело модель поведения выбрать: радоваться или расстраиваться, поэтому остаётся только удивляться и не понимать. Забавляться фактом, каким монстром он, скорее всего, выглядел в глазах своих же отпрысков. Это ведь действительно было забавно! Гораздо серьёзнее дело обстояло, если бы они у нему изначально с теплотой отнеслись - вещь, невозможная для мира Эрика Леншерра. По крайней мере, почти никогда не происходившая, поэтому абсолютно забытая.

Он стоял непринужденно, слегка облокотившись на подоконник и скрестив руки на груди, не забыв, конечно, предварительно состряпать суровое выражение лица. Но он действительно находился в раздумьях. А если бы кто-то улыбнулся с этого вида и что-то бессвязно пролепетал про «закрытость к диалогу» и «отрешенность», то получил бы парой металлических балок по голове. И это как минимум - Эрику вот именно в тот момент не до шуток было. Нет, он не переживал и чересчур сильно уверял себя в этом. Мучительно было лишь то, что состояние не поддавалось описанию, значит, не сулило какой-либо логичности и предсказуемости поведения даже для него самого, а ему это было попросту жизненно необходимо. Ошибка могла дорогого стоить, учитывая, что его дочь - по крайней мере, по той информации, которую он откопал - была очень интересной личностью.

И у Эрика были на неё планы.

- Что-то ты долго до меня добиралась, - за такой каламбур, наверное, можно было и испепелиться в связи с пронзительным осуждающим взглядом, но как ему ещё её стоило приветствовать? Любая более-менее дружелюбная попытка отдавала бы второсортным лицемерием.

Отредактировано Erik Lehnsherr (2019-06-16 18:25:23)

А она была хорошенькая. В самом обыкновенном смысле этого слова, надумывать тут не надо. Отцовские гены, скорее всего, ощутимо сыграли, ведь Леншерр - не будем врать - тоже вполне себе мужчиной-красавцем был. Но гены передаваться могли, как это не печально, не только самые лучшие, и Эрик это тоже понял абсолютно сразу - стоило девушке открыть рот. Как будто свою молодую копию увидел. Ладно, может быть, не особо и молодую, все заскоки в характере Леншерра с возрастом не то чтобы особо пропали, но заметно утихомирились. А тут всё было в самой горячей, взрывной стадии. Можно было, в принципе, разговор вообще не начинать, ни к чему хорошему, нежели, дальнейшим обидам и желанию за что-нибудь отомстить это бы не привело. А ведь было, за что мстить, по крайней мере, именно в понимании Ванды. И ведь винить её было бы не за что, он ничего никогда детям своим не объяснял (наверное, потому что никогда даже с ними и не встречался). Мотивы никого и никогда не интересовали, чтобы хоть как-то пытаться их объяснить, выгораживая себя. Да и жалко всё это бы выглядело. Да и обелить свою великую персону явно бы не удалось - всё это было предельно понятными истинами. До всего этого любой дурак бы додумался. А вот, что говорить вместо всех этих оправданий было тем ещё вопросом. Любой шаг в сторону мог увести их в такие дебри споров, что они в жизни бы не выпутались, а Леншерру дочь была нужна. Не в качестве семьи, конечно. По крайней мере, такой семьи, которая его слабостью могла бы стать.

- Если и прячусь, то от всех тех, кто глаза мозолит своими постоянными просьбами о помощи, - Эрик чуть усмехнулся, пропустив все тычки в его сторону мимо ушей. Вышло, на удивление, легко, но он к этому и готовился. Слишком сильно хотел осуществления собственных планов, и чересчур отчетливо понимал, что, только один раз показав зубы, он лишился бы любой теоретической крохи лояльности в свою сторону, которую и без того выбить было бы практически невозможно. - Хотя, в последнее время мне и тут успели изрядно глаза намозолить.

Он сообщил это таким доверительным и участным тоном, будто бы действительно делился чем-то с частью семьи, с которой не общались какое-то время, а тут решили быстренько в курс дела посвятить. Да, полный рассказ вышел бы отнюдь не коротким.

Эрик проглотил и последующие агрессивные выпады. Нет, не подумайте, он не собирался с порога записывать собственную дочь в ряды неуравновешенных, но с нервами там точно лёгкие проблемы имелись и, опять же, он с самого начала осознавал, что во всем этом немалая доля и его вины была. Что ж за несправедливость! Все, к чему Леншерр руку прикладывал, имело свойство портиться, к чему не прикладывал - тоже. Мир будто бы был попросту недоволен его существованием. А потом стой и выслушивай, какой ты плохой за всё, что успел и не успел сделать. Учитывая, как легко было вывести мужчину из себя, долго слушать бы не пришлось, но он стойко держался.

- Думаешь, в Гидре бы оценили, если бы я к тебе с распростертыми объятиями полез? - вопрос был серьёзным, в этом плане он ни капли не выкручивался, цепляясь за вероятные отмазки, но говорил именно то, что думал. Не хотелось вспоминать период, который можно было бы обозвать «Эрик, ну вот тут ты был беспросветно тупым», то есть его нахождение в Гидре и активная помощь ей. Однако, не смотря ни на что, даже тогда он осознавал, что они ему, как минимум, не друзья, и делиться какими-либо вещами, что могли в будущем использоваться мимо него, было бы уже не просто глупостью, а сплошным идиотством. Слава богу, идиотом Эрик ещё не прослыл, поэтому все эти семейные вещи афишировать и не пытался.

Хотя, в любом случае всё это действительно было крайне удобной отмазкой. Если бы они увиделись первый раз при абсолютно других обстоятельствах, изменилось бы что-нибудь? Вряд ли. Какое оправдание он бы придумал тогда? Менее стройное, но и там бы смекалка выручила.

- Прости, что не пытаюсь обнять. Боюсь, руки оторвёшь, - Эрик смотрел на девушку, не моргая, находясь именно в той ситуации, когда следовало абсолютно спокойно и невозмутимо не спускать взгляда с объекта потенциальной опасности. А Ванда прямо-таки излучала пассивную - и не очень - агрессию, слишком откровенно намекая, что была готова (совершенно случайно, конечно же) ко многому. Краем уха слыша об её потенциале, Эрик не очень-то хотел сталкиваться с ним, по крайней мере, не находясь с дочерью в союзниках. Попытался изобразить на лице тёплую улыбку. С большим трудом, но какое-то подобие вышло. - Ты же понимаешь, что прошлого не изменить? И что у меня были свои причины, которые уже давно никому из нас не интересны и не важны? Мне жаль, правда.

Ему было действительно жаль. Кого больше - себя или своих детей - хороший вопрос. Сказал бы он это, если не нуждался в Ванде, как в сильном и потенциально очень способном мутанте - вопрос намного лучше. Но кому были нужны ответы?

Да, по Ванде было прекрасно заметно, что дети росли без отца - воспитание было ни к черту, никаких манер и банального уважения к старшим, причём, очень сильно старшим. Интересно, а был ли Эрик хотя бы гипотетически одним из тех отцов, которые смогли бы воспитывать? Отчитывать из-за капризов, на пальцах объяснять, что плохо, а что намного хуже, втолковывать в юные, светлые головы элементарные правила, которые в обществе бы всегда пригодились. Его никто такому не учил, не было отведено достаточно времени. Вырос ли он из-за этого плохим человеком? Это все зависит от того, с какой стороны посмотреть и кого об этом спросить, сам Леншерр так бы никогда не ответил. Трудным, да. Не имеющим и малейшего представления о простейших тонкостях во взаимоотношениях, возможно. Определенно не знающим, как правильно объяснять другим то, что ему самому никогда не объясняли. Но он не был плохим, что это вообще за примитивная характеристика. И Ванда не была плохой. За не самые благоприятные для окружающих особенности поведения вообще не стоило винить человека, претерпевшего слишком много несправедливости в жизни. По сути своей, все ещё обыкновенного ребёнка - потерянного, одинокого и запутавшегося. Он и не винил, слишком бы лицемерно это было с высоты его «колокольни». Только вот сталкивался с непреодолимой преградой - старательно выстроенной из толстого старого камня непробиваемой стеной, что было особенно приятно, отстроенной специально для него. Конечно, слишком плохо он девушку знал, о малом был наслышан, чтобы какие-то выводы делать, с первого взгляда можно было бы заключить, что она вообще мало кого (если таковые находились) к себе подпускала. Но блудный отец, которого с большим удовольствием можно было обвинить во всех произошедших с тобой бедах и несчастьях - слишком сладкое искушение, чтобы ему не поддаться и не поставить его чуть ли не во главу угла своих же врагов. Конечно, в такой «исключительности» было мало приятного, Эрик хотел бы, чтобы его чуть более приятным словом вспоминали, но не все же и сразу. Подарки на блюдечке в жизни редко преподносились, все приходилось выбивать собственными стараниями, если не кровью и слезами.

- А вдруг я смущаюсь своего возраста? - он прекрасно понимал, что все эти неуклюжие заигрывания были глупыми, если не откровенно жалкими. Ухватился за слабую надежду, когда встретил непонимание и искренне удивление во взгляде напротив - она ожидала другого. Неудивительно. Он тоже бы ждал совсем не того. И ведь не сказать, что мужчина какие-то хитросплетения из липкой паутины коварно выстраивал, да, он лукавил, да, имел корыстные интересы во всем этом, но не относился к детям с хладнокровным безразличием. Вроде бы. Так ведь можно утверждать, учитывая все ошибки, сотворённые в прошлом? Все эти попытки сделать из себя слепого, глухого да ещё и немого впридачу, ведь он в их жизни не то, чтобы мимоходом не появлялся, он даже упоминанием не проскальзывал. Любой ребёнок нуждается в родителе. Особенно тот, которому делают больно из раза в раз. Не Эрику это всё объяснять. Его родители не были рядом только, потому что были мертвы. У него не было такого оправдания. Могли ли в такой ситуации вообще быть какие-то оправдания? Не легче ли было его отдать под трибунал без всяких разбирательств? Скорее всего, Ванда считала именно так, но несмотря на всю жёсткость и безаппеляционность, мешкала, сомневалась, всем видом показывала, что задавалась вопросом «а что, если» и в этом была её главная слабость. Вообще, слабость каждого ребёнка. Сколько бы зла тебе родитель не принёс, как бы ты его не ненавидел, вот до самой последней капли в чаше терпения, все те ужасные вещи, сотворенные как случайно, так и специально, будут оправданы в глазах родного чада. Конечно, не будут забыты, возможно, вызовут обиды и подозрения, но ребёнок снова и снова будет возвращаться к тому, что это все-таки отец. Или мать. Что вряд ли они хотят причинять зло, особенно, по отношению к своим отпрыскам, лишь не всегда умеют творить правильные вещи. Что нужно просто смириться и принимать человека, от которого им не особо-то повезло в этой жизни родиться.

Эту слабость нельзя было показывать, откровенно говоря, ее нельзя было иметь. Эрик не заслуживал подаренного чуть ли не свыше шанса, пускай даже гипотетического. Этот их разговор, скорее всего, ничего хорошего собой не представлял - детские обиды, злость, желание мести и наглядных примеров того, как Леншерр детям жизнь изгадил. Но, одновременно, этот разговор был началом их дальнейших взаимоотношений, мужчина это с большим, неправильным удовольствием понимал - если бы она хотела уйти раз и навсегда из его жизни, она бы там и не появлялась. Девушка же шла на поводу собственных чувств, окончательно запутавшись. Тут она тоже была чересчур похожа на отца, аж страшно становилось.

- Чем занимался? Как обычно - совершал ошибки, чтобы потом за них бы расплачиваться. Любимый круговорот в природе, думается, когда-нибудь в мою честь назовут, - Ванда явно не хотела бы слышать всего того, что он совершал, в очередных попытках поступить, как оно было бы лучше. Точнее, может и думала, что хотела, но явно не была к этому готова. Скорее всего, она вторглась в его владения, прибыла на Геношу, чтобы убедить себя в одном, чтобы окончательно и полностью разочароваться в своём непутевом папашке. И в это же время надеялась, что никакого разочарования не будет, пускай, и не отдавая себе в этом отчёта. Он сам был точно таким. Тяжело бы им обоим пришлось, при проживании бок о бок. Вот видите, и в житье по разным частям света, одиноком взрослении или старении, были свои плюсы! - Мне жаль. Я имею право об этом сказать.

В голосе прозвучала такая резкость и сталь, что он в один момент понял, каким бы был никудышным отцом. Эрик же до скрежета в зубах не выносил, когда с ним препирались. Ему обязательно нужно было отстоять свою точку зрения, которая была верной и правильной во всех случаях, не имея ровным счетом никаких исключений. Дочка уже злилась, и без его подливания масла в огонь, злилась и накручивала себя этой ненавистью, припоминая каждую потрясение, повлёкшее после себя много невыносимой и невыразимой боли. Вот это она точно у Леншерра подглядела! Если не знать, то вполне можно было подумать, что они образцовой семьёй были, по крайней мере, дети шли вровень по стопам отца. Но ему было абсолютно плевать - бесилась и бесилась, она не нежнейшим цветочком была, чтобы мысль о том, чтобы в её сторону подышать, была бы ужасающей или априори невозможной. Эрик не хотел ссоры, и он её совсем не искал. Но и прекрасно понимал, что не мог сидеть и спокойно выслушивать обвинения в свой адрес - девушке в какой-то момент стало бы неинтересно. Она бы ушла, больше никогда в его жизни не появившись. Этого допустить было нельзя.

- Хочешь показать мне свой характер? - мужчина выразительно приподнял бровь, с некоторым завороженным восхищением наблюдая за красными всполохами. Страха почему-то не было, возможно, тут проявилось определённое влияние того, что каждый второй знакомый либо просто мечтал его покалечить, либо старательно воплощал мечты в реальность. Да и что такое физическая боль? Невероятно мучительная в моменте, но подверженная скорейшему забвению. А слабостей Леншерра девушка не знала, чтобы издеваться над ним иначе, нежели физически. Так что он везде был в сплошном плюсе. - Открою секрет: все эти срывы агрессии приводят к дальнейшим сожалениям и ни к чему большему.

О, а вот и первое отцовское наставление, какой же Эрик все-таки славный!

- Действительно с радостью? Мне кажется, вряд ли, - Леншерр неопределенно хмыкнул, упершись взглядом в пол и устало опустив плечи. Он не был уверен, что этот их разговор вообще имел хоть какой-то смысл, не знал, как повернуть его выгодной для себя стороной. Все были, откровенно говоря, дерьмовыми. - Да, выражаясь твоими словами, мне было плевать. Я не мучился бессонницей и не сбрасывал вес из-за стресса. Но ты ошибаешься, считая, что я выписал вас из своей жизни. Но я очень старался это делать, потому что так было бы лучше.

Наверное, с правдой он переборщил, не нужно было так себя подставлять. Почему же ему не хотелось выглядеть полнейшим чудовищем в глазах человека, который - как Эрик себя убеждал - не был важной частью его жизни.

Эрик мог рассуждать о ненависти и обидах со стороны детей по отношению к своей персоне действительно долго, пожалуй, даже чересчур долго, но задевал за живое несколько иной факт, и заключался он в том, что как бы Леншерр не выпендривался своей философией, правдой жизни, пониманием и принятием, чуть ли не всепрощением, он не был готов к этому абсолютно. Не был готов к тому, что действительно столкнется с комом отвращения и озлобленности. Чего же он ждал? Ну, серьезно, какой логикой руководствовался, если рассчитывал, что родная дочь в объятия кинется или - самый максимум - после пары-тройки сладких, ласкающих слух фраз, оттает и растопит огромного слоя ледяной нарост, образовавшийся за долгие годы на сердце. И этому поспособствовал именно он. Наверное, дело заключалось в том, что в вопросах неравнодушных ему людей (такие случались, поверьте) Эрик подавался вовсе не законам просчета, а этой ужасающей своей неправильностью вещи - чувствам. Возможно, ситуацию усугубляло то, как его крайне разбаловали особо близкие друзья - терпящие все выходки, ругающие и отчитывающие, но не ненавидящие, а Леншерр им много дерьма в качестве особых подарков принес. Скорее всего, стоило четко разграничивать степень омерзительности своих поступков, но отчего-то изначально он об этом и не задумался. А здесь, пользуясь временем, образовавшимся из-за долгих ядовитых речей девушки, Эрик мог очень быстро прийти к неутешительному выводу, что он был совсем идиотом, рассчитывая на силу манипуляций и харизмы. Сюрприз, ты жизнь кому-то сломал. И ведь ни черта не сюрприз - он это с завидной регулярностью по отношению к многим проделывал, тут места ни для удивления, ни для обильных мук совести не оставалось. Но она была его ребенком и сотрясала воздух не просто так - Эрик кое-что ей задолжал. На самом деле, очевидно, что слишком многое, чтобы успеть все к концу жизни исправить, даже если он собирался начать прямо в то мгновение, а это в его планы и не входило. Благо, туман сожалений не настолько светлую голову мутанта заполонил, чтобы он не мог контролировать слова, срывающиеся с языка. Иначе, обязательно бы сказал что-то наподобие "лучше бы вы не рождались", обеспечив себе самые незатратные похороны - бесплатную кремацию. Но ведь сказал бы он это не из злости, а из самых прекрасных побуждений - так действительно было бы лучше. Ни одна версия Эрика не была способна на великое отцовство. Так зачем вообще было это все начинать?

- О, так ты у нас все знаешь про таких, как я? - его самого внутри передергивало от того, насколько он, наверное, был похож на недовольного и разочарованного отца со стороны, но ничего с этим поделать не мог. И дело ведь даже не в Ванде было, он со всеми вел себя схожим образом. Если чуть шагнуть в сторону психологии, все, скорее всего, на свои места встанет - Леншерр из раза в раз отчаянно воспроизводил ту модель поведения, которую в жизни никогда так по-нормальному использовать и не смог. Но какая, к черту, психология? К чему эти сомнительные самокопания, попытки разложить всего себя по полочкам и найти первопричины? Спокойнее спать он бы не стал. Содеянного не исправил бы тоже. И без того чувство "какой же ты мудак" время о времени подгрызало, так тут он бы просто окончательно и бесповоротно понял, в каких местах и почему. Однако, кем угодно можете его называть, но глупым он не был, поэтому без всех разговоров по душам в кушетках и прочем догадывался, где же успел, так сказать, выделиться. Копать еще дальше - нет уж, спасибо. - Ты даже не представляешь, как многое от меня взяла. Всё самое лучшее - все мои слабости. Можешь не благодарить, это подарок.

Эрик устал, он не видел смысла в дальнейших попытках свести разговор хотя бы к нейтральному, еще меньше верил в то, что Ванда внезапно бы задумалась о том, чтобы взглянуть с его стороны, понять и принять. Честно говоря, он даже чуда, посодействовавшее бы такому, представить не мог. Поэтому все слабее старался, все слабее кого-то из себя строил - давным-давно понял, что затраченные силы в заранее не окупаемом предприятии лучше бы было поберечь. Поэтому огрызался и вел себя хуже, чем должен был. Как не печально этого признавать, действительно должен был. Крайняя несправедливость - отпрыски ему ничем не обязаны, а у него одни лишь невыполненные пункты некогда заключенного договора, только вот жаловаться грешно. Особенно, с пониманием, что от него требовали-то только одного - человечности, а он и этого предоставить не мог. И плевать, какие там были причины. И плевать на его страхи, желание сделать, как оно было бы лучшее, на попытки обезопасить. Он понимал себя, но понимал и собственную дочь, а она его нет. И имела на это полное право.

- И правда, режет. Довольна? - потер глаза только для того, чтобы скрыть мелькнувшую в них тревогу. Ни грамма не соврал, ведь слух еще как резало, его всего чуть ли не током пробивало, но не из страха или неправильности, а от осознания, что он услышит эти слова только в таком контексте - обозленном и саркастическом. Никаких драм и пустых возгласов по поводу, что Эрик наконец-то все понял, сумел прислушаться к себе и понять, чего же он все это время хотел. Он когда-то действительно думал о семье, но это было настолько давно, что сейчас походило уже на иллюзию. Он выстроил блок, наложив на него столько - по его, конечно же, мнению - убедительных аргументов, что полностью отбил желание, придушил его в самом зародыше. Ничего не поменялось, не расцвело вдруг и не ударило с оглушительной силой - там все еще было совершенно пусто. Только теперь от этого становилось тошно и тоскливо. - Ничего я не знал.

Правда? Если и да, то слишком сомнительной и удобной она для Эрика была. Он не знал только, потому что отчаянно этого не хотел и всеми силами сопротивлялся. С юридической стороны даже не подкопаешься, но они тут в более возвышенных категориях рассуждали. В любом случае, Эрик пристально вглядывался в девушку и понимал, что ответом могло быть вообще, что угодно - ей было уже неважно. По крайней мере, тогда. Кровь бурлила, обида переполняла лопавшийся по швам бак с терпением, она слышала только себя. И это взяла от него. Почему-то своей маленькой копией не хотелось любоваться. Неужто он не был неотразим?

- О, так ты и с Чарльзом знакома? Мило обо мне побеседовали? - он усмехнулся, не замечая, как что-то неприятно кольнуло. - Думаю, что ты со скуки умрешь, пока я буду рассказывать историю наших взаимоотношений, поэтому ограничусь лишь выводом: так сделать было нельзя.

Врать он умел. Абсолютно бессовестно и бесстыдно. А кто захотел бы дочери признаться, что это было бы гораздо ниже его достоинства и упрямой гордости - отдавать детей на воспитание к тому, кого и назвать каким-то одним словом было тяжело. Еще один риторический вопрос - почему же их так много - кем был Чарльз для него? Это и не так важно, особенно в этой ситуации. Эрик, как всегда, главного вслух произнести не сумел - даже если бы он знал о детях, то такая ситуация была невозможной исключительно из-за его желания. Нежелания, точнее. Он ведь и без того был самым непутевым папашей, так тут это требовалось еще и признать, сложить с себя обязанности и отдать лично в руки тому лицу, кто был бы, по твоему счету, лучшей заменой. По всем фронтам полный провал.

- Что же ты от меня хочешь? - это больше уже походило на скандирование мыслей вслух, но Леншерр и правда был в безвыходном тупике. Его загнали в угол и с удовольствием приступили к препарированию - кому угодно бы не понравилось. Вот и мужчина до победного (или не очень) конца не сдавался, желая продолжать это мучение меньше всего на свете. - Не нужны тебе мои признания и раскаяние. И страдания мои не нужны, поверь, дочка, я очень хорошо знаю, о чем говорю.

Губы дрогнули в издевательской улыбке. Эрик вовсе не хотел таким способом Ванду задеть - вышло бы глупо и по-детски, скорее, не мог удержаться от того, чтобы "укусить" девушку в ответ. Не в том положении, конечно, находился и, наверное, права на это не имел, но, откровенно говоря, он уже никаких прав не имел. Да и было ли это уже кому-либо не безразлично?

Она так старалась вывести Эрика из себя, что у неё почти получилось. Почти. Не доставало в ней, видимо, того запала, обозленности и яда в словах, хотя, казалось бы, произнесённые фразы были одна другой ненавистнее, но распаляли отчего-то только неё. Леншерр глядел исподлобья, внимательно слушал и впитывал обиды недолюбленного им ребёнка, которого он предал так бессовестно и беспощадно, что, по идее, должен был мучиться этим до конца своих дней. В этом, наверное, и заключался весь секрет - он чувствовал себя виноватым, не ровно настолько, чтобы места себе не находить и отчаянно в ноги падать, вымаливая малейшего снисхождения, прощения, хотя бы малого понимания, но вины, да и наверное мудрости (хоть немногому за все прожитые годы он же должен был научиться) хватало, чтобы пропускать чуть ли не пылающие огнём слова мимо ушей. Даже не так, он слышал все прекрасно, слушал и впитывал, оставляя претензии до лучших времён, ведь это же было его типичным - и единственным - способом переживания таких ситуаций - строить из себя непонятно кого, нацеплять самое непринужденное выражение лица, не показывать (по крайней мере, стараться) бури в сознании, а затем оставаться наедине с собой и кирпич за кирпичиком разрушать личность в презрении к себе. Он промышлял этим всю свою молодость, потому что кровь была слишком горяча, а новых знакомств слишком много, чтобы допускать ошибки с каждым возможным другом. Со временем перестал, понимая всю трагикомичность и глупость ситуации - а был ли смысл в самоунижении, когда ровным счётом ничего не менялось? Все эти муки превращались в что-то театральное, надуманное и неестественное. Научился получать удовольствие от ненависти других, подпитываться им, черпать силы на новые «свершения». Как бы смешно это не звучало, но ведь Леншерр не способен был вносить что-либо положительное, доставлять эйфорию, поэтому приходилось занимать прямопротивоположное положение, ведь золотая середина была бы просто ничем. А теперь все стало будто бы в новинку, потому что детей у него никогда не было, обязанностей перед кем-то никогда не было. И все замкнулось в прекрасный круг. Эрик снова приходил к понимаю тех личностей, считавших, что такие как он жизни не заслуживали. Не соглашался, конечно, на их сторону не вставал, но догадывался, почему такое отношение к нему возникнуть могло.

- Тебе не кажется, что совершенно не важно, что я говорю? Ты даже не пытаешься услышать, но не волнуйся, дорогая, я тебя не виню, - он вымученно улыбнулся, не пытаясь сдерживать ироничную горечь, так и стремящуюся просочиться в тон голоса. Изначально хотел показаться кем-то лучшим, чем был. Затем несколько раз напоминал, что стоило себя в руках держать, чтобы не испортить и без того не самое лучшее впечатление окончательно и бесповоротно. В конце концов пришёл к осознанию, что все это было абсолютно безнадёжно, что эта их встреча всеми прямыми и окольными путями оканчивалась исключительно одним образом, как бы из кожи вон он не лез. Поэтому и выключил режим напыщенного и серьёзного, справедливого и всепрощающего. Последним в списке разумных вещей стояла попытка вывести девушку из себя ещё больше, и Леншерр, конечно же, ей воспользовался. Не то, чтобы сильно пожалел, потому что это ничего и не поменяло. Ванда завела себя настолько, что, возможно, его непрошеного юмора и не услышала.

Зато он услышал звонкий звук разбитого стекла и противоположный ему - глухой грохот соприкосновения тяжелого тела с землёй. Сначала, конечно, почувствовал. Больше всего не понравилась данная выходка затылку, без удовольствия со всей силы приложившемуся о - немного размякшую после дождя, но безусловно жесткую - поверхность. В глазах едва заметно поплыло, потереть ушибленные места оказалось попросту невозможно, так как Ванда ещё его и сковала, ещё и необходимо было сконцентрироваться, чтобы понимать смысл сказанных ею слов. Эрик не сопротивлялся и не мечтал отомстить точно таким же образом - он и правда мог бы посоревноваться в причинении увечий, но никогда не отдавал предпочтение в доставлении боли физическими наказаниями. Чувствовал себя униженным, пробовал на вкус едва уловимое ощущение оскорбления, неудивительно, что это ему не нравилось, но реакция была необычной:

- Выметайся. Пошла отсюда вон, - и это ли не он больше всего хотел воплотить в жизнь низкие своей моралью планы по использованию детей? Хотел и от своих слов не отказывался, больше того, уверенность в их возможности только с большей силой заиграла. Он принял единственно возможное и верное решение - отверг. Такое обескураживает, именно полнейшее отсутствие интереса с одной стороны порождает иллюзорную нужду в нем с другой. Сам раз за разом на таком обжигался, сам был удивлён, насколько для него все удачно сложилось, как бы оно в данной ситуации не звучало. - Способности - это ничто. Валяй, выворачивай меня наизнанку и заставляй мучиться. Мне будет очень приятно увидеть разочарование, когда поймёшь, что никакого удовольствия тебе это не принесло.

Он хищно улыбнулся, оскалив зубы и скрывая за гримасой раздражение, которое не могло не появится из-за очередного упоминания Чарльза. Возможно, Леншерр чересчур много плохого за всю жизнь сотворил, но разве он заслуживал вечного призрака старого друга за спиной - бередившего старые раны и осуждающего. Переживал он, ага. Если и переживал, то только за то, что не имел возможности в тот момент рядом с Эриком находиться, чтобы стать непосредственным свидетелем сцены, а после половину оставшейся жизни припоминать одним своим видом, как же он был не прав.

- Я не шучу, Ванда. Я не хочу тебя видеть. Ты меня тоже, впрочем. Но в гости заявился, отчего-то, не я. Уходи.

Звучало наподобие предупреждения, угрозы, хотя таковым не являлось. Естественно, Эрик ничего бы делать не стал, но был зол, обеспокоен и вымотан. Препирательства могли продолжаться до бесконечности, мужчина был абсолютно уверен в том, что заветную черту она бы все равно перешагнуть не смогла бы, что было, безусловно, радостным фактом, но также слегка досадливым. Возможно, его и правда стоило убить.