Вообще, со всем в этом мире можно бороться - со вселенской несправедливостью и чередой - будто бы они шли абсолютно назло - неудач, с тем, что и родственники отвернулись, и друзья больше никакой поддержки в начинаниях не оказывают, с непостоянством желаний и растерянности в убеждениях, в конце концов, ну а кто же никогда не сомневается? Перечислять можно бесконечно, проблем не бывает мало, но ко всем есть своеобразный ключик, решение, которое помогает либо справиться, либо с достойным выражением лица все эти трудности пережить. Хотя, ведь для каждого правила придумано заковыристое исключение. И здесь оно было, да. Заключалось в том, что отстаивая идеалы и делая в этой игре невообразимо высокие ставки, рискуешь выбросить лучшие карты в первые же пару ходов, худо-бедно перебиваться еще несколько последующих, но под конец озябнуть в настолько мерзостном, непроходимом и туго засасывающем болоте, что до того момента, как макушка под торфом не скроется, застукаешь себя на ежесекундном нетерпимом крике в свою же сторону в собственных мыслях "ну почему ты не прихватил ружье? почему нельзя попросту застрелиться?". Да, это самая радужная перспектива попыток избежать всех трудностей судьбы. Позитивный настрой - уже полдела, и все эти прочие сраные слоганы. Эрик успел обжечься столько раз, что от него даже нелепой горстки золы не осталось, и вообще уже ничего не осталось. Мутантов среди них больше не было.

Сердце свое очень хотелось со всеми неприглядными подробностями вытащить из грудной клетки, театрально сжать посильнее в ладони и с удовольствием избавиться от ненужного органа раз и навсегда. Кто ж догадывался, что могло так сильно болеть. Предупредили бы, поостерегли, чтобы Леншерр успел выполнить суицидальную процедуру до того, как все окончательно бухнет в непроглядные тоску и мрак, когда лучи угасающей надежды и сантиметра сквозь них пробить не смогут, когда все существование его сведется к аллегории скитания по пустыне в бессознательном бреду и мечтаниях о столь прекрасном оазисе. Когда его совершенно бестактно лицом об асфальт несколько километров протащат, старательно заверяя об иллюзорности и невозможности этого самого оазиса. Спасибо, но можно было бы и аккуратнее, и не так наглядно, наверное, не с первого раза, но уяснил бы.

Как там оно говорится? Великие люди уходят в небытие, умирают вместе со своим временем? Очень уж хочется приписать себя к списку больших личностей. Но, да, в какой-то момент тяжестью наваливается осознание, что места попросту не остается. Не хватает воздуха, чтобы едва-едва вдохнуть. И, пересматривая все свои начинания, остается подписываться не "преданный вам", а "преданный вами". Пошло, банально и мало кому интересно, Эрику было бы не интересно, если бы это была не его жизнь и все это происходило не с ним. Но существовать не получалось именно у него, на стертых коленях переползать изо дня в день - та еще мука, особенно неприятная, когда мысль о том, что старание никуда не ведет и некоторые обстоятельства не изменить, какие бы силы к этому не прикладывать, плотно оседает в сознании, предоставляя возможность испробовать себя на вкус, отплеваться, но свыкнуться, потому что никуда уходить она изначально и не собирается. Сколько бы он от нее не отмахивался, как бы взашей не гнал.

У них, по большому счету, никогда не было многого. Жалкие снисходительные крохи, светлые проблески судьбы, которые унизительно приходилось ловить, будто это были подарки на рождество, но лучше мириться с чувством стыда, чем не иметь в руках ничего. А после и это отобрали, не оставили единственного - будущего. Леншерр готов был бороться, злиться, рвать и метать, если бы это сделали те, от кого он всегда подобного ожидал. Если бы люди дали хоть повод, мужчина окончательно бы перестал задаваться вопросами, что правильно, а что - какой каламбур - бесчеловечно и жестоко и зубами бы вырвал все, что причиталось ему и таким же, как он. Но уничтожили все не люди. Не он собственными руками все испортил, что было бы также вполне ожидаемо. Нет. Разрушительной, истребляющей силой стал его давний друг - Чарльз Ксавье.

Леншерр старался сделать мир лучше ради других. Старался сделать себя лучше ради него. И, наверное, никакими другими словами и изъяснениями описывать дальше не нужно, чтобы понять, с каким оглушительным грохотом треснули по швам и разъехались во все стороны представления Эрика в его же глазах. Мало кому такого пожелать можно, даже таким бессердечным, жестоким и ничтожным мутантам. И даже если на секунду представить, что он был именно таким, то и в таком случае мужчина подобного своим врагам не стал бы желать. Потому что краткий миг, секунда, мгновение - что может настолько преобразиться за мгновение? - и стало невыносимо. Безнадежно. Внутри него что-то настолько болезненно ныло, что он был даже не в силах отмахиваться от отвращения к себе из-за того, что был жалким. Такое, бывало, время от времени и без того накатывало. Если раньше, наоборот, подстегивало и заставляло держать себя в тонусе, быть более стойким, чем оно природой изначально задумано, то тут что-то жизненно необходимое срубили прямо под корень, неаккуратно и абсолютно бесчувственно.

И как-то вдруг все стало слишком легко. Не нужно в лепешку разбиваться в очередных грандиозных попытках, нет необходимости прикладывать нечеловеческие усилия, не выделяя времени на отдых, не стоит мучиться бессонницей, отдавая предпочтение раздумьям и просчетам, что сделать, чтобы получилось в разы лучше, чем идеально. Вообще можно ничем не заниматься, такой прекрасной вещью, как "жизнь", желательно, тоже. Естественно, прервать её тоже не в правилах Леншерра - слишком легко и беззаботно, чересчур трусливо и глупо. И вот череда дней сливается в самый страшный кошмар, безвыходный ад, где, и правда, ужасно печет. Остается переворачиваться с боку на бок в ласковой заботе о себе, чтобы загар равномерно лег, чтобы какая-нибудь часть случайно не подгорела. Поначалу не верить в фатальность и реальность события, и, как забитой беспризорной шавке, тыкаться по разным углам, ухватываться за малейшую возможность (ведь не может же оно быть на самом деле, да?), но с протяжным свистом отлетать в неизменную мертвую точку сильным пинком под зад. Существуют желанные вещи, о которых боишься разговаривать вслух - настолько они для тебя далеки, но прекрасны, что боишься попросту отпугнуть. Есть точно такая же модель поведения, касающаяся страхов, только там уже за молчание отвечает опаска, наоборот, притянуть пугаемое. То, что произошло с ними, не вписывается ни в одну из категорий, оно настолько ирреально, что мысли, вообще-то, никогда и не возникает. Размышлений не появляется и после, потому что... а зачем они вообще будут нужны?

С Эриком раньше часто заговаривали на тему, что у него чувств меры и необходимого для выживания страха нет. Сейчас на это жаловаться некому, но ничего не меняется, разве что, страха не остается совсем никакого - бояться больше нечего. Поэтому плевать ему на то, как относятся к мутантам в новых реалиях. Он абсолютно не переживает насчет того, когда же его отыщут и прикончат, в конце концов, без боя никому он не дастся, а это уже не самое поганое окончание жизни. Поэтому он не скрывается. Делает вид, что вытягивает удовольствие из деньков, когда устраивает себе импровизированные прощальные гастроли, беря в аренду автомобиль и срываясь в путешествие по Штатам. Само собой, маршрут не выстраивает, ведь все может закончиться в первый же день. Изнемогает от одурманивающей жары (за такую плату можно было бы машину с работающим кондиционером подсунуть) пересекая нескончаемую пустыню и щурит взгляд, пытаясь разглядеть плывущий перед глазами горизонт. Останавливается на богом забытой заправке, где не может достучаться до единственного вышедшего на смену работника, воспользовашегося своим несомненным правом на послеобеденный сон. Тихо выругивается, но не особо расстраивается - а какая, вообще, разница? Отходит от оставленной машины на добрых полкилометра, чтобы усесться на чуть менее раскаленный песок в теньке, прикрыть глаза и постараться расплавиться в этом закрытом душном кубе из воздуха. Готов даже немного усилий для такого прекрасного дела приложить. Поэтому становится очень недовольным, стоит его кому-то побеспокоить.

Раскалённый песок и чересчур греющее солнце, никакого даже слабого дуновения ветра, мучения, вызванные непрекращающейся жаждой - все это, определённо, в некоторых случаях вызвало галлюцинации, такие осязаемые и правдоподобные, что их вполне можно было бы принято за нечто реальное. Поэтому, слыша невдалеке отзвук некогда знакомого голоса, удивлённо приподнимая голову и обращая взгляд на источник «шума», обращая внимание на того, кто, казалось, исчез из его жизни навсегда, Леншерр в первые мгновения решил, что все это не всерьёз. Не смог поначалу определиться, было ли данное злой шуткой воображения либо его же отчаянным криком, предсмертным хрипом, после которого уже не было бы ничего. Перед ним стоял Чарльз. Тот самый, кому он столько несчастий в жизнь благородно привнёс. Тот самый, кто отплатил той же монетой, свершив то, что простить или хотя бы понять представлялось попросту невозможной задачей. Невозможной для всех, кроме Леншерра. Ему хотелось зубы себе повыбивать, с ненавистью схватить за волосы, чуть запрокинуть голову и с силой ударить несколько раз подряд о твёрдую каменную стену. Хотелось себя побить, отпинать, изничтожить, сделать все для того, чтобы чувствовать то, что он должен был. Больше всего он жаждал ненависти, горячей, сочащейся из всех нанесённых ран, жгучей и непримиримой, но её не было. Как бы он не старался, как не подталкивал и не заставлял себя, какие бы аргументы и доводы не приводил, она так и не появлялась. Моргала краткими редкими вспышками, но это было не то, да и причина была иная. Чарльз убил их всех. Стёр с лица земли почти все, что в теории касалось мутантов. Воплотил в реальность самый худший кошмар Леншерра, тот вариант развития событий, который он раньше даже загадывать не желал, потому что ни отчётливо, ни приблизительно не знал, что в таком случае ему стоило делать. Одно лишь слово «истребление» насквозь пропитано отчаянием и безнадежностью, полным отсутствием мнимого шанса на будущее. У всех его братьев его шанс отобрали, поступив с ним ещё хуже, лучше бы он вместе с ними умер. Лучше бы не видел всего того, что творилось после кругом. Лучше бы не наблюдал за тем, как последних, бессильных и загнанных в угол мутантов убивали, будто бы они этого и вправду заслуживали. Будто бы одним своим существованием ставили под вопрос дальнейшее благополучие людей. Да, человечество в очередной раз доказывало свою гнилостность и несостоятельность, Эрик бы был удивлён, если вышло б иначе. Но главное ведь заключалось не в этом, не в слепой непонятной ненависти со стороны людей или желания взвыть от тоски, потому что исправить что-либо было нельзя. Все упиралось в то, что эпицентром этой бури был Чарльз. Её стартовым рычагом, главным антагонистом, первостепенным объектом злобы всех оставшихся доживать последние дни мутантов. А Эрик до сих пор не мог его ненавидеть.   Какие бы мысли в голову не вбивал, как бы события из раза в раз там же не перекручивал. Он злился, раздражался порой настолько сильно, что бился в приступах слепой необъяснимой ярости, но все это было лишь фрагментарно и краткосрочно. Он отчаянно искал в себе эту холодную ненависть, презрение, хоть что-нибудь наподобие. Находил лишь болезненные воспоминания, одно за другим, влекущие за собой только обыкновенную злобу на жизнь, которая не давала шанса что-либо изменить, и чувство вины. Ксавье, наверное, его и из могилы достал бы этим чувством вины, ни с кем больше так не работало. Хорошо, что хоть так, иначе он бы точно окончательно из ума выжил.

И вот сейчас перед ним стоял человек, которого он так сильно хотел задушить. Задушить ещё в утробе матери, сделать все, чтобы он никогда не рождался, нельзя было полагаться на дрянную судьбу и рассчитывать на то, что они могли бы просто никогда и не встретиться. Нет, слишком опасно, нужно все, даже самые маловероятные, пути в самом начале пресечь. Сомкнуть пальцы вокруг шеи, надавить посильнее и услышать сначала захлебывающиеся всхрипы, а после не услышать ничего и никогда. Смотреть в пронзительно-голубые глаза, с удовольствием видеть угасающий в них огонёк жизни. Перед ним стоял Чарльз Ксавье, а он все никак не мог понять, что для него было бы лучшим вариантом, если бы это было обыкновенной галлюцинацией на общем фоне погоды, переутомления и голодания - еда давным-давно стала безвкусной бумагой, необходимой только для того, чтобы на ногах, не шатаясь, стоять, или если бы это и правда был тот самый старый друг, которого он так давно вживую не видел.

- Здравствуй, Чарльз, - до жути банально, но он не смог подобрать иных слов, он спохватился, но сделал это слишком поздно, осознав, что тот самый язык был утрачен, что им просто не на чем было больше разговаривать. Все невысказанное или недосказанное грозило остаться таким навсегда. От этого на душе неприятно заскребло с двойной силой. Жутко хотелось встать, преодолеть расстояние в два шага и, то ли крепко обнять, чтобы рассеять мираж, то ли смачно ударить - хороший способ приветствия, жаль, что так редко практикуемый.

И вот вроде бы он дорвался до того, чего так страстно мечтал в своё время. Но, как и язык, все фантазии со временем имели прекрасное свойство забываться, пропадать, исчезать в бескрайнем небытие, оставляя в смятении и незнании, непонимании, что же оставалось взамен. Потому что не оставалось ничего, кроме всепоглощающей пугающей пустоты, в которой так легко было затеряться, исчезнуть вместе со всем остальным. И он этого не боялся, Эрик хотел бы быть навсегда утерянным, выцвести из этого мира, уйти уже куда-нибудь, если после смерти что-нибудь было, но даже если и не было, решения он бы не поменял. Слишком безвыходна и безвозвратна была ситуация, установившаяся в реальности. Леншерр постарел, сил становилось все меньше, что все равно не мешало бы борьбе, если он бы в ней смысл видел. Если раньше он так хотел встретиться с Чарльзом, то сейчас попросту не понимал, а зачем, хоть сердце и предательски ухнуло, когда Эрик по очертаниям фигуры, возвышавшейся перед ним, понял, кто именно там стоял.

- За какие грехи решил осчастливить своим посещением? - фраза вроде бы и предназначалась Ксавье, но Леншерр до сих пор слабо верил в правдивость происходящего, поэтому риторически вопрошал то ли высшую силу, то ли бездонную пустоту. - Выглядишь неважно.

Он тихо хмыкнул, опустив взгляд в песок в надежде, что подняв его снова, согнал бы болезненное наваждение. Но этого не произошло. Интересно. Резко встал на ноги, решительно проделав несколько шагов вперёд и все силы потратив на то, чтобы скрыть лёгкое головокружение и дезориентацию из-за смены положения.

- Пришёл убить и меня? - Эрик усмехнулся чересчур натянуто, скрывая надежду, сквозившую в голосе.

Они оказались в чересчур сходных ситуациях, чтобы иметь хотя бы возможность выкарабкаться. Таращились друг на друга, не понимая, воображение ли их так подставляло, все это злой шуткой было, или никакого подвоха вовсе не стоило искать. Морозились, подолгу молчали и все глубже закапывались в собственные мысли, куда вход и своим, и посторонним был строго-настрого воспрещён. Оба не могли похвастать психической устойчивостью, ну правда, Леншерр не настолько крышей ехал, чтобы устраивать геноцид. Черт возьми, даже после стольких лет, полнейших ненависти и отвращения, после всех сделанных выводов и тысячу раз обдуманных сомнений, он продолжал - подсознательно или нет - выгораживать Чарльза, делать из него если не жертву, то заложника обстоятельств. Можно было, конечно, сослаться на своё искреннее добродушие, которое ничего в мире не могло сломить и заставить поверить в злоумышленный характер поведения своего старого друга, но это было не так, Эрик в жизни не привык кого-либо оправдывать. Он боялся верить, трясся до чёртиков, как только разговор заходил о том, чтобы раз и навсегда разрушить светлый, приятный для разглядывания образ Ксавье. Мог подолгу его проклинать, винить, ненавидеть, но всегда оставлял тот самый маленький зазор, зацепку, за которую можно было в мгновение ока ухватиться, чтобы тут же переметнуться в команду понимающих и всепрощающих. Хорошо, может быть и не всепрощающих, Эрик даже в теории не представлял, что у него бы получилось рядом с Чарльзом более нескольких часов подряд находиться, если бы такое происшествие случилось, но понимать у него получалось. Всего-то - парочка оправдательных конструкций, щепотка полуприкрытых глаз на те вещи, которые стоит под микроскопом разглядывать, и готово, от убийцы всего того дорогого, что у него в жизни было, может не так уж и сильно воротить. Он чувствовал в себе это, чувствовал потребность не рушить все окончательно, так как это стало бы именно теми обломками, которые ни в какую новую конструкцию уже бы не собрались. Но это было неправильно, нельзя было вновь и вновь давать слабину с одним и тем же человеком. Самое забавное, что на его месте должен был быть сам Леншерр - они оба это прекрасно знали. Именно он долгие годы шёл по бережно вытоптанной тропе к неутешительному апофеозу, к какому-либо поступку, после которого Чарльз повернулся бы спиной уже навсегда. Они никогда о подобном не говорили вслух, но этого и не надо было, несмотря на все непонимания, очень уж часто думали в одном направлении, чтобы приходить к одинаковым логическим выводам. А тут вот случилась такая неприятность. Внезапная, ошеломляющая, настолько ненормальная, что оба до сих пор отказывались верить. Какие они все-таки дети. Сколько лет прошло? Достаточно, чтобы стереть зубы в порошок из-за постоянного скрипа, настрадаться и смириться - самое страшное произошло, прошлое уже невозможно было переиграть, оставалось довольствоваться тем, что было и идти вперёд, или не вперёд, но хотя бы куда-нибудь вбок, блуждать и плутать, строя из прямой более интересные фигуры, но не останавливаться на месте. Ведь время не застыло. И ничего, в принципе, не застопорилось у невидимого препятствия, да, мутанты прятались и медленно отживали своё, но это тоже можно было считать своеобразным ответвлением в сторону. Эрик не ждал смерти. Думал, что ждал возмездия, но ему одного взгляда хватило, чтобы прийти к неутешительному выводу, что и отмщения он не желал, он вообще больше ничего не хотел. Тем более, не рассчитывал на разговор и выяснение отношений - это было бы излишним, они бы не исправили положение и не усугубили, а, как и всегда, потоптались на болезненном месте, причиняя друг другу не самые приятные ощущения. Пора бы уже давно было открывать кружок с садо-мазохисткими наклонностями.

- Заканчивай, - он открыл рот совсем не для того, чтобы произнести именно это вслух. На языке вертелись тысячи оскорблений и проклятий, в голове факты в единую линию никак не складывались, порождая вопрос за вопросом, но выдавить из себя Эрик смог лишь едкую короткую фразу, которую смачно подкрепил умоляющим взглядом. Какой же он жалкий. Жалкий, жалкий, жалкий. Ничтожный. Но разве это не было знаком? Их встреча. Если отбросить излишние сентиментальность и фатализм, то конечно же не было, Ксавье все верно сказал - он нашёл его, потому что тот перестал скрываться. Но он ведь мог сначала столкнуться с агрессией со стороны людей, мог бы погибнуть именно от их рук, вероятность такого исхода событий действительно была высока. Был ли какой-то таинственный смысл в том, что на пути ему повстречался именно Чарльз? Если какое-то предзнаменование во всем этом и крылось, то не особо уж и загадочное. - Как и в тот раз, я не послужу тебе преградой.

Признание недопустимых ошибок было любимым способом причинения боли по отношению к самому же себе. Эрик вообще удобно устроился, до охрипшего горла отрицая все вещи, в которых действительно был повинен, зато с отменным удовольствием изнутри себя уничтожая чувством вины вследствие тех поступков, где от него ровным счётом ничего не зависело. Со всех сторон себя обезопасил.

Он стоял на месте, терзаясь сомнениями - соблазн пойти на поводу у чувств был слишком велик, если бы он сорвался, то просто взять и остановиться уже бы не смог. Но разве это было так плохо? Эрик до сих пор взвешивал все «за» и «против» лишь, потому что так и не был до конца уверен, в реальности происходящего. С одной стороны, если это все бредом воспалённого воображения и обезвоженного организма, так и вообще чего ж волноваться - в пустоту покричал, выпустил пар, успокоился. Леншерр прекрасно понимал, что дело было вовсе не в ругательствах, перед ним была возможность, которой он безумно возжелал воспользоваться, и намного тяжелее было бы перенести последующий отказ, чем не попытаться вовсе. Однако, без риска нет и веселья.

- Убей меня, - он сократил расстояние стремительно, несколько шагов и вот, почти что лбом в лоб с Ксавье упирался, если бы тот немного повыше был. Удивился, что тот не предпринял никаких попыток его остановить, не расплавил мозги ещё несколькими метрами ранее, но если Эрик насчёт своих мотивов ничего вразумительного выдать не мог, то чего уж философски размышлять о желаниях бывшего друга. - В этот раз не буду поступать по-свински и рушить твои планы. Предоставляю тебе полноправную возможность покончить с этим раз и навсегда.

Кто из них ещё более безумным был? Леншерра натурально потряхивало от легкого страха, предвкушения и чувства свободны, которого он так давно не испытывал. На лице почти что улыбка играла. Тело била крупная дрожь, руки некуда было девать, но Эрик так и не решился дотронуться до объекта, который не только создал все эти мучения, но и мог благоразумно их прекратить, по крайней мере для него. О других он уже и не думал. Надоело.