Все это получается как-то крайне неожиданно. Эрик никак не может отделаться от навязчивого ощущения дежавю, но прикладывает действительно большое количество усилий, чтобы стряхнуть наваждение - времени с последней их встречи проходит катастрофически мало, учитывая, каким "взрывом" оборачивается она. Фатальным всплеском эмоций, выкладыванием всех карт на стол, выворачиванием черствой гнилой душонки наизнанку и прочим нелицеприятным действиям - на такое приходится потратить много энергии. Чересчур много, чтобы оправиться, тем более, сделать это настолько быстро, но жизни плевать, она идет своим чередом. Если в самые неподходящие для этого моменты события растягиваются в череду бесконечных томительных дней, то стоит Эрику на мгновение задуматься о том, что неплохо было бы хотя бы ненадолго взять своеобразный тайм-аут, что-нибудь обязательно ударяет обухом по голове. Причем, как минимум, раза два, чтобы мутант точно внимание обратил. Как будто он такой непонятливый, что с первого раза определенные выводы не сделает! Хотя - как бы это самокритично не звучало - наверное, да, с Леншерром всегда нужна определенная перестраховка. В общем, времени на то, чтобы привести мозги в порядок у него даже в теории не хватает. И ладно бы если внезапные происшествия были связаны, в принципе, с чем угодно, только бы снова не с тем самым "другом", выяснение отношений с которым совсем уж недавно успело заставить потратить много душевных сил. Но да, как совершенно несложно додуматься, всё не опять, а снова, крутилось именно вокруг него. Как будто когда-нибудь выходило по-другому. Как будто Леншерру не приходилось демонстративно тяжело вздыхать, закатывать глаза и досадливо качать головой, а затем снова погружаться в этот мутный, буквально непроглядный и засасывающий с головой в одно мгновение омут, который они ошибочно называли "попыткой наладить друг с другом контакты". Забавно то, что для них обоих это ничем хорошим ни разу не заканчивалось, и, наверное, пора бы уже было другие кандидатуры для дальнейшего издевательства над собой рассмотреть, но как-то не сложилось. Возможно, слишком друг к другу душой уж успели прикипеть, тяжело расставаться было.

Но Эрик впервые так сильно хотел отказаться и не поддаваться на уговоры и просьбы Ксавье. Не то, чтобы их было много (ну это так, на заметку). Не то, чтобы Леншерр не принял решение в первый же миг. Обманывать уже некого и незачем. Но все так славно закончилось в тот раз, если данное слово вообще можно применить при попытке описания того разгрома, что они друг другу устроили. Эрик, на самом деле, был до ужаса горд собой, так как наговорил много правильных - по его не очень скромному мнению - вещей, которых, правда-правда, планировал придерживаться. Черт, ну хотя бы ближайшие пару лет! Не вмешиваться в жизнь того, кому и так ее до основания испоганил. Кого еле-еле смог направить в сторону верного выхода, а не прокопать еще более глубокую яму для последующего захоронения. У него хватило сил, чтобы признаться тогда (опять же, по большему счету, именно самому же себе), что его присутствие в жизни многих действительно разрушительно и фатально, и ничего хорошего за собой не несет. Срывался на крик, в безумных попытках это доказать. Вроде бы доказал. Ладно, вроде бы хотя бы заставил прислушаться. Поразмышлять над этим. Серьезно поразмышлять, а не просто отмахнуться с неоднозначным "да-да". И вот оно опять. Замкнутый круг. Плавали, знаем. Видимо, мозги у Ксавье уже никогда бы в полный порядок окончательно приведены не были. Эрик, конечно, хотел бы все оправдать тем, что вот в этот раз была ну прям-таки действительно безвыходная ситуация, а вот так взять и попросить помощи - у кого? Вариантов - к сожалению, очень многие это и тогда понимали - всегда было немного.

Но затем снова приходил к выводу, что все это было жалкими оправданиями. Они оба в этих оправданиях жили, ими себя окружали, ими чуть ли не полноценно три раза в день питались, ну и дальше по списку. Раз уж на то пошло, в этот раз оправдание Леншерра звучит весьма весомо и уместно "ну он же только-только вернулся на обратный путь, ему необходима поддержка". Ребенок, честное слово. Сам бы посмеялся, если бы это было хоть чуточку смешно. Мужчина знал Ксавье слишком хорошо, чтобы успеть заметить противоположность в их характерах - Чарльз не был ветреным, по крайней мере, в принятии серьезных решений. Эрик чересчур часто велся на одну и ту же уловку - слушал то, что нашептывало ему, что угодно, но явно не мозг. Слушал внимательно и жадно, впитывал все до последней капли и тут же шел воплощать всё, что можно и нельзя, в реальность. Естественно, почти на каждом шагу об это болезненно обжигался, нередко в одних и тех же местах по нескольку раз, "каялся" и следом поступал совершенно наоборот. Чарльз чуть почаще включал голову, и ему это в жизни хорошо помогало. Да, тут и обратная сторона имелась - слишком уж он, бывало, упрямился, не желая правильности чужого мнения признавать, но, опять же, если вспомнить о Леншерре... правильно, лучше не вспоминать и не сопоставлять, опять проиграет.

В этот раз входить в - пусть, все еще довольно пустующее - здание было намного спокойнее. Нервы играли, конечно, не на шутку, но связано это было непосредственно с мутантом, к которому он пришел. А вот увидеть порядком знакомые места в привычном для них облачении было попросту приятно, даже ненароком теплые, не омраченные последующими событиями воспоминания проблеснули. Все-таки относительная юность определенно была самым лучшим и безмятежным временем, но тут вся тайна не в неуемной энергии или нерушимых надеждах крылась, а именно в возрасте - с годами все больше постыдных ошибок накапливалось. И забыть их, к большому сожалению, всё никак не удавалось.

- Мы вроде бы говорили о том, что я - крайне нестабильный и разрушительный элемент в твоей жизни? - это, пожалуй, было намного более подходящей фразой, нежели приветствие. Эрик не думал встретить телепата так скоро, но тот спокойно поджидал его в холле. Нет, сердце у Леншерра в очередной обрыв с характерным свистом не ухнуло, не пропустило ход и - удивительно - даже чаще не забилось. Честно сказать, пускай ему до жути хотелось и метать, и рвать, порой даже такому не замечающему столь очевидных вещей мутанту было прекрасно понятно, что эта их встреча была не очередными разборками. По крайней мере, приходилось прикладывать невообразимые усилия, чтобы оно сложилось именно так. Смешно, конечно, но от него требовалось старательно изобразить что-то наподобие делового сотрудничества. Протягивание переломанной руки помощи. Непосредственно в курс дела его коварно не посвящали, отделавшись парой-тройкой таинственных и крайне заинтересовывающих фраз. Это даже подбешивало - знали ведь, на что давить, в каких местах стоит погладить, а где весь пыл остудить, чтобы он с наибольшей вероятностью сделал именно то, что от него требовалось. Бороться с этим нужно было, да и Эрик на этом поприще порой определенных успехов добивался (особенно, когда отказывался любые звуки из внешнего мира воспринимать, упрямо тараня лбом любые препятствия, идя к вожделенной цели исключительно напрямик), но иногда и соглашался принять несколько чужих пунктов в правилах "игры". Тем более, в этот раз дело было, видимо, правда серьезное, и касалось не их двоих а тех, за кого Леншерр так отчаянно переживал и боролся. Союзников не выбирают? Спорное выражение. - Поэтому, имею соблазн предположить, дело серьезное?

Он беззастенчиво рассматривал Ксавье, как будто не видел его долгое время. Наверное, это чувство грозило преследовать его до конца жизни - имелись легкие подозрение, что вся эта взаимопомощь, содействие, просьбы о помощи - удовольствия, которыми им пришлось бы наслаждаться недолго. Нельзя было быть настолько наивным, чтобы надеяться, что в этот раз все бы выгорело. Получилось. Магическим образом вышло абсолютно иначе, лучше. Очередное фатальное расхождение во взглядах, и они разбежались бы по еще более дальним углам - Леншерр это прекрасно понимал. Предпочитал лишь оттягивать неприятный момент.

Ему было невыносимо больно и невыносимо приятно видеть Ксавье, неуютно и вынужденно располагавшегося в инвалидном кресле. Невооруженным глазом можно было заметить, что он еще не привык, что никогда, конечно, своей проблемы не забывал, но все равно не успел с мыслью на должном уровне примириться. Леншерр чувствовал внутреннее удовлетворение, потому что прошлая беседа дала свои плоды - он смог. Он видел перед собой не упивающуюся жалостью к себе копию давно знакомого телепата, а ту самую сильную личность, поражающую своим непроходимым упрямством на отстаивании очень глупого мнения в самых важных вопросах. Видел того, кому позволил когда-то залезть в свою голову, кого выслушал (а речи его были так сладки, что в голове даже позорная мысль принять его сторону крайне незаметно мелькнула) и кому навредил своим существованием. У Леншерра как будто определенный блокнот для списка дел в заднем кармане штанов мялся, где поочередно были записаны главные и совершенно необходимые этапы для построения важных в его жизни взаимоотношений: знакомство, притирка и привыкание друг к другу, совершение поступка, который поможет побороться за звание самого главного идиота в мире, череда глупых поступков помельче, ну так, чтобы форму держать. После этого можно было поставить значимое многоточие. Эрик был в выгодном положении, но чувствовал себя настолько виноватым и обязанным перед Чарльзом, что, хоть и смотрел на него сверху вниз, ощущения складывались неоднозначные - чувствовал себя значительно менее значимо. Самое отвратное заключалось в том, что у него тогда подозрений не возникало, в какой порочный круг это все бы превратилось, потому что рано или поздно каждый может устать от издевательств над самим же собой. Со временем все чувства притупляются, а ежедневно уничтожать себя виной - так и с ума сойти можно, гораздо ведь легче свыкнуться, отодвинуть на задний план, а спустя какое-то время и вовсе позабыть. Не бередить старые раны очень полезно, по крайней мере для себя. Насчет же других... действительно ли Эрику было интересно хоть что-то насчет других?

- Отпуск друг от друга - это ты хорошо сказал. Ругаемся мы и правда так, как будто, как минимум, тридцать ненавистных лет крышу над головой делили, - он коротко хохотнул, радуясь, что изначальный тон беседы вышел вполне ничего. Потому что, откровенно говоря, чувствовал себя жутко неуютно, неловко. Было гораздо проще, когда Чарльз переходил на крик, гнев и прочие вещи, нехарактерные для ангелов со светящимся нимбом над головой. А вот эти его тихие рассудительные фразы и шумные вздохи, они такую волну стыда каждый раз вызывали, что хотелось бы провалиться на месте, если бы Леншерр функцию "стыдиться" в своем организме почти окончательно насильственно не отключил. Тоже очень полезно по отношению к себе, сразу многое упрощает. - Я тоже не понимаю, зачем возвращаться к этому разговору. Или ты переменил свою точку зрения?

Скрестив руки на груди, Леншерр нахмурился и недвусмысленно неодобрительно хмыкнул, он даже хлипкого предположения насчет неправоты со своей стороны не брался рассматривать. Потому что это был чуть ли не главный вопрос, из-за которого они не могли сражаться по одну сторону. Эрик, может быть, и был неуравновешанным, нестабильным, жестоким и даже безумным, но здесь начинал глупить именно Чарльз. Ну, естественно, так казалось самому Леншерру. Но "казалось" слишком уверенно, если когда-то сомнения и возникали, то они давным-давно прошли и забылись, мужчина рассматривать хоть малую альтернативу не собирался, хоть на какой-нибудь слабенький компромисс согласен не был. Из-за его ненужной твердости в дурацких затеях Ксавье лишился возможности ходить, но в этом была половина беды, ведь Эрик оставил его на том пляже, никак иначе не сказать, как бросил, и даже сейчас не совсем понимал, как тому хватало терпения ему глотку не перегрызть, а ему самому доставало наглости в глаза старому другу смотреть. Бросил лишь потому что ранение к большому сожалению совпало в переломный момент, когда они уже бы не смогли стройно шагать по одну сторону. И после всего этого так просто взять и отступиться от идеалов? Нет, такое уже бы за гранью было, даже для него.

- Дети в школе - это хорошо, и ты знаешь, что я в этом тебя поддерживаю, - голос прозвучал неожиданно мягко, а Эрику пришлось чуть ли себя не одернуть из-за столь явного неправильного поведения - да, Леншерр ошибся и жалел, да было до скрипа в зубах неприятно видеть Чарльза, живого, но урезанного в некоторых способностях, потерявшего возможность ходить безвозвратно, но это не было поводом его жалеть, для них обоих такое участие Эрика было бы неприятным. Потому что, кроме очевидного, ничего не изменилось и не стало хуже, доводы телепата оставались настолько же обоснованными, и спорить с ними можно было ровно также оглушающе громко, до неприятного хрипа в горле. - Но что ты от меня хочешь, Чарльз? Не совсем понимаю.

Мужчина немного лукавил, сам до конца не отдавая себе отчета, зачем. Хотел, чтобы все было максимально прозрачно. Наверное, уже буквально на клеточном уровне мечтал услышать то, что теплым медом плавно по душе бы стекло, заклеивая все трещинки, и что могло бы, одновременно, повлечь за собой очередной ненужный спор. Это ведь ненормально - чувствовать себя уязвимым, когда все относительно спокойно и бесконфликтно? Определенно, тут даже думать не нужно. Но Эрик, в принципе, и отличался тем, что порой хотя бы едва адекватные мысли держать в голове не любил.

- Предлагаешь мне взрывным оружием под твоим управлением стать?

Чарльз с такой невообразимой лёгкостью чего-то просил, Эрик поражался и завидовал, потому что никогда делать этого не умел. Гордость, стыд, банальный страх, приписывайте к чему угодно, но любая просьба недвижимой костью в горле застывала, не позволяя открыть рот, чтобы что-нибудь сказать или сделать непроизвольный вздох. Называйте его королём драмы и мастером по сгущению красок, но чувства были именно такие. То есть нет, в теории упрашивать у него получалось, но для выполнения этого на практике необходимыми представлялись две вещи: первая - чтобы просьба касалась его только окольным путём, имея по прямой более очевидную и объективную причину. Вторая и самая важная, принудительно-обязательная, была в выворачивании всего себя наизнанку, вот так просто и неприглядно. Если дело касалось искренности, то у Леншерра физически не получалось укрыть какие-то мысли, спрятать нарывы, обойти стороной шероховатости, о которые все норовило споткнуться. Как это было в их прошлую встречу. Было даже немного стыдно, хоть и хотелось себя убеждать, что Чарльз все равно мало что запомнил из-за своего состояния. Но думать так было бы крайне наивно, поэтому Эрик предпочитал игнорировать привлекающие к себе внимание назойливые мысли, которые так и норовили его в краску вогнать. Было не самое удачное для того время. Потому что Чарльз вновь его о чем-то просил. Непринуждённо и незамысловато, он, естественно, думал совершенно не о себе, копируя в этом плане Эрика, и отстаивая не какие-то свои интересы в первую очередь, а заботясь о других, о мире. Вроде бы к этому Леншерр в прошлый раз и подталкивал сбившегося с дороги и немного заплутавшего друга, так что же было не так? Почему эти слова такой неоднозначностью в сознании отозвались? Отчего мужчина чувствовал себя так паршиво и пришибленно? Ответ не мог не порадовать: он, не особо отдавая отчёта самому же себе, хотел, чтобы Чарльз обсудил с ним нечто другое, что-то более личное. Вполне явный успех в постановке мозгов на место при их прошлой встрече ударял в голову, наркотически опьянял, заставляя хотеть новую дозу. Эрику нравилось быть вершителем судеб, ему доставляло удовольствие держать чьё-то будущее в своих руках, возвышаться и иметь полную власть на решение, в какую сторону судьбу повернуть. В пору бы испугаться, задуматься и кое-что переосмыслить, потому что все эти рассуждения были несколько, мягко говоря, странными. Но Леншерр невероятно устал худо-бедно сдерживать свои порывы во всех подходящих - и не очень - для этого ситуациях. Разве так плохо - хотеть доставлять себе радость? Это, что, теперь преступление - надеяться услышать, что в тебе нуждаются не только во благо детей, но и из-за других, не таких громких для огласки причин. Для Эрика, наверное, да. Это непозволительная слабость, грозящая притаиться и в обозримом будущем с хищным рыком напасть, придавливая к земле и не оставляя никакой возможности к защите. Это тревожный звоночек, громкий и очень мерзкий на слух - нужно было уже заканчивать. Всё это «сотрудничество», взаимопомощь, поддержка, они так давно не общались с Ксавье, и до Леншерра постепенно начало доходить, что это было абсолютно правильно. Единственно возможный вариант. Чтобы без всех этих сцен, страданий, терзаний. Чтобы в жизни все как можно проще было. Чтобы, если уж чувство вины вечер за вечером сжирало, так продолжало бы, зато было бы честно. И времени гораздо меньше заняло, нежели в ситуации, когда вина причудливо переплеталась со стойким убеждением, что он не только плохое делал, что ошибки исправить пытался. Это ведь обыкновенные полумеры, да и кого Эрик, кроме себя, думал обмануть? Нужно было ещё лишь чуть-чуть времени, чтобы сотворить что-то по всем меркам абсолютно ужасное вновь.

- А сам бы выдержать смог? - Леншерр вопросительно изогнул бровь, насмешливо посматривая на друга и как бы намекая, что не только он в их паре был оплотом раздражения и нетерпимости. Ладно, почти исключительно только лишь он. Но вот это «почти» было очень значительным в данном случае словом. - Представляешь, утренние разговоры о геноциде, мебель, обтянутая человеческой кожей, все эти бессонные ночи из-за страдальческих людских криков, раздающихся из моей комнаты.

Улыбался он почти что во все тридцать два. Как и всегда, чем более неуверенно и незащищенно себя чувствовал, тем усиленнее закрывался от всего внешнего, что норовило своими грязными ручками ненароком в сознание залезть. Но и да, он попросту любил издеваться. Не самая плохая черта характера из всех тех, что имелись, знаете ли.

- Здесь только моя вина, Чарльз, но она слишком высока, чтобы пытаться что-то исправить, - пожав плечами, мужчина сам удивился тому, как с шуток он легко перескакивал к абсолютно серьёзным, неутешительным фразам, которые по незаживающим ранам в душе противно скребли. Иногда казалось, что он наедине с собой не был так правдив, каким бывал с Чарльзом. Конечно же, не всегда, из-за того что оставались те вещи, те мысли и желания, которыми даже с ним делиться из-за последующего осуждения не хотелось. Но Ксавье, пожалуй, был в своём роде единственным человеком, сумевшим его принять. Не отступившимся при этом от себя и своих идеалов, что, несомненно бесило, но уважение вызвало. В любом случае, не в этом вся суть заключалась, но именно в том, что его бы осудили, его бы захотели в приступе злости и бессилия просто побить за все те глупости, что он творил, но в то же время его понимали. Потому что старый друг, пусть и самой малой, незначительной своей частью, был абсолютно таким же. Лишь не в его правилах было позволять себе делать то, что творил Эрик. В конце концов, они же должны были друг друга уравновешивать, по-другому бы это вряд ли сработало.

- О, понял теперь, не оружием, а послушной собачкой, - несмотря на общую непритязательность фразы, сказано это было не как-то со злом, Эрик будто бы будничным фактом с лучшим другом поделился. Не то чтобы он так на самом деле думал. Чарльз, черт бы его такого правильного побрал, был слишком далёк от того, чтобы управлять и манипулировать, по крайней мере не подсознательно. Все было предельно просто - ему действительно была необходима помощь, которую Эрик мог бы предоставить, и в которой он сам был бы заинтересован. Вполне возможно, что взгляд на воспитание и дальнейшее использование детей у них двоих был, как бы это сказать, немного различный, но основная идея, конечно же, слабо отличалась - мутанты не должны находиться в подчинении, тем более, подвергаться опытам. При одной мысли об этом становилось неприятно и тошно. Даже злиться полноценно не получалось, главенствующее положение занимало непонимание, почему так происходило, и чем они это заслужили. Тем более, дети. - Противоречие только одно: я приведу их к тебе. К тому, кто будет натаскивать их на спасение тех самых людей, которые их ненавидят. Не видишь в этом некоторого парадокса?

Эрик устало перенёс вес с одной ноги на другую, проводя рукой по взъерошенным волосам. Чувствовал себя до жути капризным ребёнком, заранее согласным на предложение, но не упускавшим возможности вывести «взрослого» из себя. Отличие было лишь в том, что в кои-то веки он делал это отнюдь не из вредности, не из-за того, что непременно и жизненно важно было поспорить. Тем более, он сам только недавно со всей одури толкал Чарльза к тому, чтобы вернуться к привычным делам, что столь резкая перемена в настрое могла бы служить ярким маркером насчёт проблем его психического состояния. А ещё Эрик прекрасно понимал, что ничего на свете не могло заставить его переубедить друга именно в этом вопросе, настолько важном, что только из-за него их отношения можно было бы описать таким интересным словом как «нестабильные». Но ничего не мог с собой сделать, язык за зубами никто держать так и не научил.

- Что люди должны придумать, чтобы ты глаза наконец-то открыл? Опытов над детьми недостаточно?

Нет, Леншерр все же никак не мог понять одну вещь - почему этот напыщенный самодовольный индюк продолжал из раза в раз искать помощи именно в его лице. Он видел отражение своего взгляда в глазах Ксавье, осознавая, что они, вообще-то, оба всё прекрасно понимали, эту абсурдность ситуации, эту попытку оживить то, что давным-давно было мертво окончательно и бесповоротно. Хотелось немного подольше потешить себя надеждами о том, что это он был таким исключительным, таким невероятным и всемогущим, что другие кандидатуры рассматривать-то не хотелось, но это все можно было и вслух высказать, наедине с собой стоило быть несколько более искренним, но тогда Эрик попросту переставал что-либо понимать. Разве он был единственным, к кому можно было обратиться за помощью? Вряд ли. По сути своей, он был крайним, вынужденным вариантом, который представлял собой лишь огромную ненужную порцию головной боли и проблем, которые, конечно, в конце концов могли и окупиться, но не слишком высока была ли цена? Не было ли возможности провернуть все намного более безболезненно? Эрик в очередной раз упирался в то, что перекладывал и свои проблемы на плечи, которые и без того перегружены были, не имея достаточного количества сил, чтобы справиться в одиночку. Ведь он понимал, понимал давно и предельно ясно, что эти их взаимоотношения - одна большая незатянувшаясч рана. Стоило ей только-только покрыться сухой тонкой коркой, как кто-либо из них с садистким удовольствием резко её сдирал, лез в нее чуть ли не по самый локоть, бередил все то, что давным-давно могло окончательно зажить, отдавая лишь изредка фантомными болями, с которыми, в теории, гораздо легче было бы справиться нежели с тем, что было на данный момент. У него не получалось с этим покончить, это была его слабина, с которой никак справиться не выходило, поэтому он ждал действий от друга. Все ждал и ждал, с каждым разом поступая менее привлекательно, будто бы проверяя, где же была та самая черта, где бы и железного терпения уже не хватило, но, видимо, окончательно потерялся, потому что найти край никак не мог. И ведь из-за этого было вдвойне хуже, он творил те вещи, за которые впоследствие хотелось себя придушить, творил в надежде, что, вот, после этой выходки на него уж точно махнут рукой и пошлют далеко и надолго, отвяжут его от себя, наконец-то отпустят, и он сможет наконец вдохнуть полной грудью и медленно погрузиться в отчаяние. Но его не отпускали, и ему приходилось общаться с Чарльзом после всего того дерьма, что он творил, приходилось смотреть в глаза и кусать себя за язык, страшась сболтнуть лишнего, боясь проявить искренность. К чему были все эти монструозные, но до безумия нелепые конструкции он и сам, вообще-то, не мог объяснить. Но Эрик к ним быстро привык, прикипел душой, нашёл то, за чем было так удобно скрываться. Ломать что-то и выстраивать все по новой, возможно, было бы и не самой глупой затеей, если бы Леншерр смог найти для этого хотя бы одну причину. Но он не понимал намерений Чарльза, не видел самой важной составляющей всех его игр, не мог найти причинно-следственных связей, поэтому предпочитал оставить все, как оно было. Так хотя бы работало. С огромным напряжением, усилием и неоправданно большой затратой ресурсов с обоих сторон, но работало. И как бы Эрик не убеждал себя в необходимости прекратить, на деле он отчаянно проделывал совершено обратные данному утверждению вещи. Вся эта двойственность с ума сводила, честное слово, приносила в жизнь лишь ненужные проблемы и драму, и ведь ничего сложного в принятии окончательного решения не было. Абсолютно ничего сложного, если бы в нем было достаточно для этого сил. Но, наверное, в первый и последний раз Леншерр готов был признать, что в каком-то вопросе он был неожиданно слаб и беспомощен. И как назло, этот самый вопрос был для него самого жизненно важен.

- Как у тебя мир всеми цветами радуги играет, однако. Мы бы шахматы доставали до того, как закапывали очередного погибшего брата, или после? - ну вот опять. Та самая проверка на прочность, очередная игра с нервами, которая никому из них двоих удовольствия не приносила. Да, Эрик был непроходимым упрямцем, да, был жестоким и не особо милосердным, да, у него вообще довольно немало отрицательных черт характера в открытую проявлялось, но он не был беспричинно злым и не наслаждался задетыми чувствами других, по крайней мере, точно не всех. Некоторых удавалось выводить из себя так тонко и точно, что, да, это превращалось в особо приятное занятие. То, что он высказывал Чарльзу, было лишь наболевшим комом, застрявшим в горле и мешающим жить. Эрик ведь мог учтиво промолчать или с большим наслаждением согласиться - он хотел бы такой жизни. Хотел бы, на самом деле, почти что любой, которая отличалась бы от того, что у них имелось сейчас. Но вместо этого высказал очередную претензию, довольно ясно понимая, что это его поведение было грубым очевидным выводом на эмоции, который стоило бы просто игнорировать. Ребёнок ведь, честное слово. - Это ты сейчас так намекнул на то, что мне лишь честь и славу подавай?

Эрик обиженно усмехнулся, стараясь не подать виду, что от последней фразы Чарльза его чуть ли не током бьет, заставляя испуганно замереть на месте, ведь такой реакции он вовсе не ожидает. Полупросьба-полуприказ Ксавье, по идее, должен был вызвать самые простые эмоции - удивление и детское желание сделать ровным счетом наоборот, даже если в корне согласен с тем, что тебя вынуждают сделать. Важно ведь то, чтобы была хотя бы видимая свобода выбора, чтобы можно было сделать вид, что ты сам выбрал, как поступить. Но Леншерр не почувствовал ни первого, ни второго, поймал себя на мысли, что чуть не открыл рот, чтобы тихо промолвить, что, конечно же, не откажет. Если бы он сомневался в порядочности друга чуть больше, непременно бы подумал, что тот решил ему в голову беспардонно залезть, но нет, такого предположения даже не возникает. Дело только в нем самом, от понимания этого становится вдвойне паршивей.

- Вот всему верю, Чарльз, и лапше на ушах про то, что никем из них ради людей рисковать ты не станешь, и сказкам, что все это - только образование, ведь ты и правда своё дело в особо извращённом смысле любишь. Но хватит смотреть мне в глаза и так нагло врать, что неважно, кем они потом станут, неважно, чью они сторону займут. Тебе важно, Чарльз, до смешного необходимо, чтобы это была именно твоя сторона, - Леншерр и не заметил, насколько сильно и быстро он распалился, вроде бы ни с чего, с каких-то своих выводов и надуманных рассуждений. Он, не отводя взгляда, смотрел прямо в глаза Ксавье, видя, как тот напряжен, как он устал и разочарован. В очередной раз всего лишь разочарован. Не доведён до бешенства и исступления, не готов гнать Эрика вон, зато имел достаточно сил, чтобы это самое разочарование показывать и играть на чувстве вины вследствие этого. Сей факт настолько злил, что руки в кулаки приходилось сжимать, чтобы ничего случайно не изломать - не настолько же неуправляемым он был. - Ты себя слышишь? Что это за бред?

Ему так сильно хотелось просто подойти и встряхнуть Чарльза за плечи, крикнуть куда-нибудь в ухо, чтобы заглушить все остальные голоса в голове, чтобы заставить наконец-то прислушаться. Только вот Ксавье сидел в инвалидном кресле, потому что ноги его не работали. Потому что Эрик имел обычай портить жизнь тем, кто это меньше всего заслуживал. Окатившая его волна стыда была ледяной, но не отрезвляющей. Захотелось лишь дать Чарльзу пистолет в руки и заставить выстрелить, оплатить выставленный счёт, отпустить то, что в столь крепких тисках его держало.

- Детям будешь то же самое говорить? Братья и сестры, мы будем беречь вас изо всех сил, потому что пушечное мясо в наши дни - очень редкий ресурс!

Эрик был сам себе отвратителен. Не привыкать.