Джин не знала, что с ней происходит. Она умерла, она помнила это. Помнила сомнения, помнила решение, помнила боль от этого решения. Ей не хотелось прощаться с жизнью, но кто мог спасти всех тех, кто был ей дорог? Лишь она. И ей пришлось оставить мысли о том, чем это обернется для каждого из тех, кого любила она, кто любил ее, оставить из в Дрозде, выбегая на грязный снег, зная, что она не вернется. Ужас, боль и страх Скотта, растерянность и принятие Чарльза, согласие Логана - они ничего бы и не сделали, даже если бы хотели. А Джин чувствовала, что может свернуть горы, лишь бы они жили. Потому, что так надо. Потому, что ей это снилось, просто она не понимала тогда. Поняла только в тот момент, когда смотрела на озеро, готовое стать им могилой.
Она не могла этого позволить. Не могла принести в жертву всех, кто был рядом с ней. Не могла ждать, пока найдут иной вариант, иных вариантов и не было. Был только один путь, во тьму, но, возможно, не самый плохой.

Ее смирение пришло вместе с тем, когда Дрозд поднялся в воздух. Ее смирение обдало ее прохладной волной веры в безошибочность принятого решения. Они будут жить, они будут беречь свою жизнь, ради нее, той цены, которую заплатила она. А сама Джин была готова принять ту смерть, что ей уготована, окунуться в ледяные воды озера. Возможно, это было малодушием с ее стороны, ведь смерть обещала ей свободу от сомнений, от решений, которые она принимать не хотела, от смятения, которое привносил Логан в ее жизнь. Она всегда любила Скотта, любила его всей душой, просто Логан... это Логан, и этим все сказано. А теперь ей не придется больше иметь с этим всем дело, она просто умрет, а они будут жить.

Она не хотела возвращаться к жизни. Не понимала, как так вышло. Но тонкой линией в душу просочилась тоска, холод, страх, обида - они живы, а она мертва, почему. В ней будто бы началась борьба, будто бы вкрадчивый голос нашептывал - это неправильно, это несправедливо, ты должна была выжить, ты должна была ходить по земле, наслаждаться летом, дождем, снегом, смеяться, а не быть заперта в своей водяной могиле. Джин помнила, все еще помнила, почему она так поступила, потому, что любила тех, кого спасала, но голос впивался когтями в душу, раскаленными когтями рвал ее, снова нашептывая, что в жизни нет справедливости, что с этим нужно что-то делать, нашептывал имя, одно имя по кругу, требуя позвать, дотянуться, попросить. Требуя дождаться, обнять, поцеловать.
Требуя покинуть воды озера, обещая помочь, только позови, позови Скотта, дотянись, докричись, это ведь так легко, он придет, заберет тебя отсюда.

...Джин не может отследить все то, что уже случилось. Будто бы провалы в памяти, то она, то не она. Будто в ее теле две Джин, и горит огонь, который не унять. Он опаляет ее изнутри, сводя с ума, доводя до высшей степени безумия, толка на разные поступки.
Скотт. Он приехал за ней. И она была ему рада. И этот поцелуй. А потом что-то не то и не так. А потом она очнулась в особняке, очнулась дома, чувствовала мерное дыхание жизни в этих стенах, шебутные детские мысли, чужое беспокойство, так отчетливо и почти безболезненно. Чувствовала немой вопрос Логана, его страх, смешанный с радостью. Она не помнила, почему хочет его поцеловать, просто сделала, что хотела.
А в голове бился вопрос Логана - где Скотт, Джин? Где Скотт?
Он и сейчас бился в голове, пробивая все барьеры, вгоняя в непонимание. Пальцы царапали виски, пытаясь избавиться от назойливого голоса, меняющего тональность и тембр, то он становился Логаном, то он становился тем шепотом, что пробудил ее в озере. Джин пытается, но не может, мечется, не в состоянии остановиться, найти ответы.
Кто я?
Кто она?
Чей голос?
И где Скотт?
Она сбегает потому, что ее выжигает огонь изнутри. В ней столько силы, сколько не было ранее. Она может уничтожить особняк, район, город, а то и Землю. Может, легко, просто потому, что хочет. Но хочет ли? Или снова чужой голос?

- Оставьте меня в покое!

Улица кажется знакомой. Подзабытой, но знакомой. Аккуратные дома, зеленые газоны, яркие машины, белые штакетники. В ее жизни это было, в ее памяти сохранилось осколками. Вон там две девочки, светленькая и рыжая, играются у забора. А вот там катаются на велосипедах. Такие яркие, замечательные велосипеды, словно только что раскрасили. И небо такое голубое, и все вокруг такое зеленое, а миссис Маллиган опять ворчит, что неаккуратные велосипедистки могут проехаться по цветам у самого края газона.
И ничего не предвещает беды, пока резкий визг тормозов не разрывает ленивую летнюю сладость после полудня.
- Энни, нет!

Это ее улица. И ее дом.
И так бывает, когда поиски ведут тебя туда, откуда все началось. Вопросы, ответы, боль, страх. Белые стены больничной палаты, успокоительное, ужас и непонимание, как жить дальше. Она слышит мысли, чужие мысли, не свои. Чувствует боль, чужую боль, не свою. И лишь спасительной кажется рука мужчины с добрыми глазами в инвалидной коляске. Он знает, в чем ее проблема. Он поможет.
Почему только сейчас не может помочь? Почему сейчас везде Джин чувствует страх? Снова в голове оживает голос, шепчет - страх это правильно, ты теперь не та, ты теперь другая, откажись от всего, найди себя, иди по хлебным крошкам.
Джин встряхивает головой, ей кажется, что у нее температура, с ней все не в порядке. Хотя с ней может быть все в порядке, она умерла.
Ради них, оживает голос, а они тебя боятся. А я не боюсь, я помогу.
- Нет! - Крик рвется ввысь, Джин хочет только одного, помощи в понимании. И шепчет сорванным голосом: - Чарльз, почему это происходит?
Шепчет в пустоту, не зная, кого позвать на помощь.

Отредактировано Jean Grey (2019-07-07 21:59:23)

Чарльз был ее спасителем - он забрал ее из того ада, в котором она оказалась потому, что не была такой как все.
Он был ее отцом - научил жить с тем, кем она была, приходил по ночам, чтобы держать ее за руку во время кошмаров, которые наутро Джин и не помнила, гладил ее по голове, вел ее к алтарю.
Он был тем, что дал ей новую жизнь, за что она ему была безмерно благодарна, старалась быть хорошей дочерью.
Он был тем, ради кого она умирала в холодной воле озера Алкалай, чтобы он жил, чтобы еще многие дети нашли в нем своего спасителя.
Но сейчас у Джин было такое ощущение, что теперь ее спасение невозможно.
Сейчас Чарльз ее боялся. Его страх был под контролем, он почти не ощущался, просачиваясь жалкими каплями наружу, но Джин его чувствовала, а голос в голове шептал - вот видишь, тебя боится тот, кого ты любишь, разве можно любить и бояться одновременно, скажи мне, Джин?

Его голос звучит как обычно. Ласковый и уверенный. А Джин смотрит на него в молчании, смотрит и впитывает страх, впитывает понимание, что все уже не будет как прежде, никогда, а вместе с тем у Чарльза есть ответ на вопрос, кто она. Возможно, сегодня, сейчас, здесь она получит тот ответ, который ей нужен, в месте, где все начиналось для них обоих. В месте, где маленькая девочка, уже не напуганная, уже измотанная, уже не желающая поддаваться контролю, а потому ставшая чем-то пугающим для собственных родителей, сидела напротив человека в коляске, обещавшего помощь.
Джин поверила.
Вот только правильно ли она сделала?
Никогда раньше в ее голове не возникали сомнения в Чарльзе. Никогда ее не посещали подозрения в том, что он что-то делает не так. Кто-то зовет это слепым доверием, Джин считала, что все дело в отношения отца и дочери. Но так ли это? Сейчас возникает множество вопросов, которые радостно подкидывает голос, и Джин снова хочется сделать так, чтобы не слышать ничего, никого, даже если это глас разума. У нее горят щеки, ее саму колотит, ей кажется, что она вот-вот взорвется, рассыпется сотнями, тысячами искр, спалит здесь все, лишь бы ничего не осталось из того, что тянет ее в круговорот сомнений, вопросов, на которые у нее нет ответа.
Возможно, пора их задать.

- Могу?
Теперь уже не голос Логана, теперь уже голос Чарльза звучит вопросом - где Скотт, Джин? И ей становится страшно, на миг сквозь все слои проглядывает испуганная девочка, которая знает, где Скотт, но боится сказать, боится признать потому, что совершила самый ужасный поступок в своей жизни, хотя и не поняла, как.
Она просто хотела видеть его глаза. Просто хотела их увидеть, просто хотела его поцеловать. Почему этого нельзя? Почему, если можно?
- Нет. Ничего не хорошо.
Внутри все дрожит, и вокруг все дрожит, мелкую дробь выбивают стекла, пальцы впиваются в подлокотники кресла - все внутри готовится взорваться, но Джин не хочет, она хочет лишь поговорить, не разрушать. Она не знает, что делать с тем, что на кончиках пальцах собирается огонь. Она не знает, что делать с тем, что так и тянет все это поднять в воздух. Она не знает, ей кажется, что ее разорвет изнутри тем, что так много для ее тела.
И тем, что так манит, застилая глаза красной пеленой, пока голос поет: тебя предали, Джин, все, кто любил, предали своим страхом.

- Что ты со мной сделал, Чарльз?
Что-то, что не дало ей умереть?
- Почему ты позволил этому произойти со мной?
Вопросы-вопросы-вопросы.
Хочет ли на них ответы Джин?
Они тебе не нужны, собственное "я" говорит.
Они мне нужны, все еще хочет получить их Джин.

Она смотрит на Чарльза, а в зелени ее глаз - пламя.
Она смотрит на Чарльза и знает, что убить на самом деле так просто, стоит только захотеть.
Но Джин все еще не хочет. Она хочет ответов и понимания, что с собой делать. Она хочет умереть и хочет жить. Она хочет забыть о страхе, о любви, о смерти, обо всем, ее манит вечность, ее манит уйти, оставив после пепел. Он красиво осыпется на землю, покроет ее узорами под порывами ветра. Ее жизнь вся сейчас покрыта пеплом негоревших пожаров.
Сны, они тоже были, разные. Наполненные огнем. Джин никогда не боялась огня, но теперь он в ее жизни, его много в ее жизни, он в ее душе.
Где мои ответы, Чарльз? Дай мне их. Или я возьму их сама.
И это она может.

День за окном все еще яркий, но улица притихла, все притихли, будто чувствуют. Джин знает мысли тех, кто тут живет, чувствует каждую, не напрягаясь. Она знает мысли целого города, страны, мира и планеты. Ей не нужно Церебро, чтобы найти желаемый объект. Она может оказаться рядом с ним, просто захотев.
Почему этого не было раньше и откуда взялось? Почему снова вопросы, и нет, она уже не хочет знать, где Скотт, не хочет говорить, где он. Потому, что знает. Но не может объяснить.

Страх, боль, растерянность - это принадлежало Джин, это были ее чувства. Но обида, та самая, местами совсем детская, лелеемая Фениксом, тоже принадлежала ей. Сущность умело манипулировала ее состоянием, нажимая на клавиши ее души, дергая те струны, которые доставляли больше дискомфорта, больше болезненных эмоций, больше злости за то, что не сложилось, не свершилось, не удалось.
- Справлюсь? Как ты справился со мной, да, Чарльз?
Чарльз молчит - и это плохо.
Чарльз говорит - и это еще хуже.
Пламя внутри вспыхивает, обжигает, выжигает все то хорошее, что помнит Джитн, что любит Джин. Выжигает человека, державшего ее за руку в ночи, полные кошмаров, человека, открывшего ей так много нового и интересного. Человека, подарившего ей весь мир и всю любовь.
Человека, который все знал и боялся ее.

Вот, что стало потрясением для Джин - она доверяла Чарльзу, он был ее отцом, он был для нее тем, к кому она всегда могла придти за поддержкой и спасением, но он ее боялся, понимая, что в ней кроется. Не учил, а боялся, не помогал постичь себя, но помогал забыть себя. И что из этого вышло? Чем они отличались от людей, которые из страха перед мутантами творят несусветное зло? Чем они вообще лучше, если ими манипулирует страх?
Но сейчас в Чарльзе зрело еще что-то, о, этот вкус Джин не могла не узнать, она не могла в нем ошибиться - чувство вины, такое сладостное, такое горькое, так беспощадное, выдавшее Чарльза с головой, лучше всех слов. Чувство вины, которое крепло в присутствии Джин, чувство вины, направленное на нее. Злость делает новый виток, выливаясь в то, что происходит вокруг: стекла дрожат, стены дрожат, мебель отрывается от пола, едва, но это только начало. Джин хочется кричать, чтобы выпустить всю боль наружу, ей хочется сжать пальцы на шее Чарльза, чтобы перекрыть ему кислород, заставить его задыхаться, заставить его страдать, заставить понять, как это страшно, остаться одной на дне чертового озера. Это все ,что она заслужила? Облегчение от ее смерти, от ее жертвы, чтобы они жили?
- Интересные у тебя понятия о помощи, Чарльз? Это что, так положено, радоваться смерти той, кого ты, как все время думаешь, любил? О, как же так, не досмотрел за Скоттом, не заставил его забыть меня. А ведь мог. Что помешало? Что остановило, Чарльз?

В ее голосе издевка, в ее сердце - пустота. Нет ничего, все сожрал огонь Феникса, который нашептывает, который обещает, что боли больше не будет, только нужно уничтожить ее источник, нужно наказать того, кто не жалел ее, кто обманывал ее, кто...
Нет.
Тонкий голос, родной голос, чужой голос.
Что-то еще борется, что-то пытается справиться с тотальным контролем Феникса, что-то еще пытается доказать, что вот она, Джин, тут, жива, может еще что-то сделать.
Или не может.
Потому, что в комнате уже творится хаос их вещей, мебели, и даже коляска Ксавье уже поддается этому движению, но все еще не бросается в хаос, нет, разговор еще не закончен. Фениксу нет дела до слов, сказанных Чарльзом, но все еще нужно выпустить то, что накопилось внутри, нужно окончательно убедить Джин в том, что они поступают правильно, нужно окончательно покорить ее, сломать, подчинить.

- Уже ничего! Я уже ничего не хочу, Чарльз! Ничего не осталось. Только привкус вашего страха. Ваших ошибок. Моей смерти! О, кому-то пора понять на практике, что такое смерть на самом деле. Скажи мне, Чарльз, тебе страшно? - Джин впивается взглядом в Чарльза, пальцы легко сжимаются, чуть-чуть, но влияют на поток воздуха в легких Ксавье. - Страшно умирать? Как это, когда тебя изнутри начинает жечь огнем, а ты ничего не можешь сделать? Как это, понимать, что ты умираешь потому, что ошибся? Что из-за твоей ошибки погиб Скотт. А затем погибнет весь мир!
Феникс забавляется.
Джин больше и не плачет.
Ей уже  даже не страшно, хотя немного больно. Больно думать о Скотте, больно думать о Чарльзе, больно думать о Логане. О тех, кто остался позади, кого она так сильно любила.
- Я не хочу бороться. Мне не за что бороться.
Потому, что если борьба увенчается успехом, путь будет один - смерть, снова смерть. Потому, что жить с тем, что она натворила, невозможно.
Но Джин - все еще Джин - ослабляет хватку Феникса, надолго ли? Воздух уже накален, будто бы вспыхивает отблесками. Джин - все еще Джин - хочет попросить прощения, хочет проститься, хочет умереть вместе с Чарльзом, но больше не может, отдавая себя Фениксу.

Хочется схватиться за голову.
Хочется кричать.
Джин и кричит, внутри себя, кричит, но ее никто не слышит. А Чарльз говорит о ней, о смерти Скотта, пока Джин мечется, а Феникс созерцает, ожидая того, к чему приведет все происходящее.

Ей больно. Все горит. А она разрывается, то она Джин Грей, любящая дочь и жена, понесшая потери, то она Феникс, умерший и воскресший, могущий сейчас в своем порыве мести сжечь все на своем пути. Она тянется, не в состоянии решить, что сделать, чувствует вмешательство Чарльза, но ему не преодолеть ее защиту, зато сама Джин начинает злиться. Что, опять будет манипулировать, ни к чему не приведя?
- А я должна была умереть, да, Чарльз? Ты ведь думаешь об этом, о том, какая жалость, что я все еще жива, хотя должна была находиться на дне озера!
Голос звенит, от отчаяния, боли и гнева. Голос звенит и рассыпается от воспоминаний: ласковая улыбка Чарльза в первую встречу, обещание, что все будет хорошо; несмелое признание в любви Скотту, но настойчивое, ведь сам он не считал себя достойным и был не прав; жгучее чувство притяжение к Логану, его нахальные замечания, его беззастенчивые мысли, которые манили Джин ступить на тот путь, на который не стоило ступать.

Такие яркие видения, полные жизни, тепла, любви и страсти. Полные прошлого, которое было ее собственным, когда она была другой, в котором она так любила жизнь, так хотела жить, больше всего на свете хотела жить и любить. Делала выбор, правильный или нет, шла своим путем, принимала решения, была дочерью, женой, женщиной.
Была кем-то, кем не была сейчас.
Сейчас все внутри выгорало, постепенно, так сильно, что и остановить было невозможно.

Попытки Чарльза бесполезные. Он старается, а Феникс бесстрастно наблюдает, делая шаг вперед, делая шаг к смерти, но теперь не своей.
- Нет выхода. И Джин нет. Остался только Феникс, Чарльз, а его ты боишься. Из-за него ты готов был отказаться от той, кого считал дочерью, кого любил как дочь. Любил ли, вот в чем вопрос?
Щиты Чарльза разлетаются псионической волной, все вокруг рушится, ломается, горит. Дом дрожит, будто норовит оторваться от земли, а может и не, Джин не видит ничего за пределами комнаты, но все вокруг наполняется безумством, которое генерирует сейчас она. Грей даже не представляла, как зла, как безумно зла.

Она протягивает руку, сжимая шею Чарльза невидимой хваткой, не для того, чтобы задушить - нет, это не то. Поднимает его из инвалидного кресла, отрывая от него, лишая опоры, заставляя повиснуть в воздухе. Обдает его пламенем, окутывая его им, а все вокруг вращается, сходит с ума, как и сама Феникс. Она не красивая, она уже страшна, она сама сгорает в собственном огне, заставляет гореть и Ксавье.
- Ты сделал все, что мог. Но это конец, Чарльз. Для тебя. Для Скотта. Для меня. Нас больше нет. И не будет. Пора и тебе отправиться вслед за своим любимым сыном. И пусть тебя там преследует чувство вины за то, что произошло и произойдет.

А по щекам текут слезы. Не Феникса. Джин. Но они высыхают так быстро, что их и не заметить. Джин оплакивает Чарльза, себя, свою жизнь, то, что с ней сейчас происходит. Но эти слезы предназначены только ей, пока гнев, подпитываемый Фениксом, сминает все барьеры Чарльза, будто бы и не было в нем той силы.
- Кричи, - шепчут губы, искажаясь улыбкой, - кричи, Чарльз.