Кровь, запекшаяся на руках, вперемешку с землей вызывала странное ощущение. Какое-то неправильное: словно она делала что-то не то и не там, где нужно. За спиной раздавались крики, тряслась земля от бесконечных взрывов, а скрип от танковых гусениц стал лишь слегка отвлекающим фоновым шумом, словно мимо проехал трамвай, как в мирное время. Но из мирного сейчас оставались, пожалуй, только шуточки солдат, которые, в попытках схватиться хоть за что-то привычное, не отдающее серостью военных будней, напропалую флиртовали с медицинскими сестрами, вылавливая в таком общении секунды, возможно последние, ведь никогда не знаешь, куда прилетит вражеский снаряд, мирного времени. Смерть, запах гнили и бесконечный голод теперь сопровождали постоянно, и она, пожалуй, даже не помнила времен, которые были бы столь похожи на нынешнее мрачное время. Анна-Мария жила долго. Слишком долго, чтобы об этом было прилично говорить, но с войной, вот так, лицом к лицу, сталкивалась впервые. Она всегда была где-то далеко, оставаясь, как в эти времена говорили, за кадром, но сейчас ее жизнь изменилась. Если бы ее спросили, то Анна не смогла бы назвать причин, по которым решилась на столь безумную, даже нее, авантюру. Она не знала, чем руководствовалась, когда натягивала на себя грубую форму медицинских сестер, обменивая свою спокойную жизнь и утренний кофе на бесконечные окопы и толпы раненных, проходящих через нее. Анна-Мария зашивала раны с той легкостью, с которой пришивала парням, совсем мальчишкам, не приспособленным к самостоятельной жизни, пуговицы на куртки. А ведь не место им, мальчишкам этим, здесь, на фронте. Им бы сидеть на жесткой скамейке университета, поглощая новые знания, словно губка, упиваясь возможностью вступить в новую, яркую жизнь. Но они, вчерашние школьники, не успевшие даже толком надышаться воздухом свободы, теперь сидели кружком возле бараков, покуривая дешевые папиросы. Резались в карты и хохотали, полные жизни и каких-то надежд, не замечая всех ужасов, которые творились на передовой. А потом, эти, полные жизни и бьющей ключом энергии, такой яркой, что она невольно прищуривала глаза, мальчишки умирали в одночасье на фронте, даже не успев написать прощальные письма семье. Или оказывались ранеными столь сильно, что не могли сами дойти до госпиталя, а лишь только стонали, мечтая умереть. Они и умирали после. Долго, в мучениях столь сильных, что врагу не пожелаешь ощутить, как Смерть по капле высасывает жизнь из тела. Она носила их лично с окопов передовой, на своей спине, как и многие медсестры, рискуя собственной жизнью, пускай для нее это и не было так критично, как для остальных, пытаясь спасти. По-настоящему сожалела, когда не получалось. Старалась делиться собственным пайком с солдатами, ведь им было нужнее. Экономила морфий, как могла, лишь бы облегчить чужие страдания.

Анна-Мария жила в аду наяву, а ведь ей было, с чем сравнить. Она, как никто другой, знала, что такое преисподняя. И тем страшнее было понимать, что смертные, эти глупые, жадные до власти смертные, умудрились сотворить это на своей мирной земле, погружая миллионы людей в пучину отчаянья и горя.

Она не задавалась вопросом, зачем ей все это. Не морщила нос, обрабатывая гнойные раны. Не падала в обморок, как новенькие сестрички, которые только окунались в это мрачное дело. Анна-Мария вообще не думала – только сожалела. О многом. Не ей, демону, нужно было мечтать о мире, не для того она была создана. Но она почему-то ждала окончания войны с тем нетерпением, с каким когда-то знакомилась с мужчинами, дожидаясь момента, когда сможет получить их жизненную силу. Ей было искренне жаль солдат, которые могли бы наслаждаться жизнью еще долгие и долгие годы. В ее сердце, которое у нее было, не смотря на происхождение, впервые за века появилась боль за смертных, которую, наверное, чувствовали только ангелы. Она ведь столько войн пережила, если подумать. Видела, как одни государства уничтожают другие. Как вгрызаются цари в чужие земли, словно в последнюю краюху хлеба. Видела закат Римской Империи. Наблюдала воочию, как расцветала Америка. Но только сейчас, в середине двадцатого века, вдруг решила – хватит сидеть на затворках, наслаждаясь шелестом газет и посмеиваясь с идиотов-смертных. Сорвалась, словно ужаленная, на фронт. И, наверное, даже не жалела. Совсем с годами размякла, переобщалась со  смертными.

Февральский снег, перемешанный с грязью, морозит руки. Они совсем закоченели, но Анна-Мария не обращала на это никакого внимания. Как и на коленки, израненные и покрасневшие от холода. Она боролась слишком долго, пытаясь вытащить Эрика, и не готова была бросать дело на полпути. Сегодня она потеряла многих, слишком многих. Их небольшой взвод отбивался, как мог, но газовые бомбы забрали жизнь слишком многих. Смертные ужасали, как и их гениальные умы. Пожалуй, даже самые жестокие демоны ада не додумались бы до такого. Хотя, почем ей знать, возможно, это как раз кто-то из братьев нашептал жалкому химику идею на ухо. Она видела только результат, и лишь сожалела, что не успела пообщаться с солдатиками побольше. Они были яркие, манящие, такие живые, что будь сейчас мирное время, она бы не удержала сосущее чувство голода на цепи. Смерть пришла к ним слишком рано, совсем не пощадив.

- Черт возьми, Эрик, - руки, измазанные в чужой крови и грязи, опускаются безвольно, стоит мальчишке испустить последний, полный боли, вздох. Он был славным малым, добрым ребенком, никогда не принимавшим от нее пайки. Этот мальчик не должен был умирать так рано, не вкусив толком жизнь. Наама прикрыла на секунду глаза, выдыхая. Мысленно с Эриком прощаясь. Она думала о тех, кого сегодня потеряла. О тех, кого потеряет завтра. Ей хочется верить, что скоро она проснется, а вокруг все будут скакать от радости, ведь объявят, что война закончилась. Что не нужно будет больше прощаться.

Анна-Мария коснулась рукой еще теплой щеки, позволив себе минуту тоскливой слабости, которая была присуща только светлым. Видел бы ее сейчас Люцифер – ни за что бы не поверил, что это его Наама.

И ведь помяни черта.

Когда ее встряхивают чужие руки, она даже не пугается. И не удивляется – почувствовала этот запах серы, ассоциировавшийся с чем-то родным. Только лишь позволила голове безвольно мотнуться, все еще немного оглушенная тем, что пришла на поле, усеянное трупами ребят, которые только вчера вечером задорно хохотали после ужина. Слезы собираются в глазах, но Анна-Мария упорно их смаргивает. Хватает Люца за униформу – еще хрустящую, новенькую, только с фабрики, не потерявшую еще своих заводских складок.

- А ты что тут забыл? – демоны приходят в себя быстро. Слишком быстро, ведь опыт и прожитые века на все накладывают отпечаток, - тебя здесь быть не должно.
Люцифер, пускай и падший, но все же не Смерть воплоти. Не падальщик, прибирающийся после действий Войны, что шла впереди с мечом наперевес.

- Я вот, - она обводит поле глазами, морщась, когда замечала знакомые лица, - светлую из себя воображаю, представляешь?
Наама не знала, как объяснить. И не думала, что оно того стоит. Она лишь думала о том, что нужно выяснить, зачем Люц здесь.
Развеять сомнения, появившиеся в душе.

[NIC] Anna- Maria [/NIC]
[STA] give me your hand [/STA]
[AVA]https://i.ibb.co/Y7sJgBT/image.png[/AVA]