Иваизуми, остановившийся на въезде в городок, снял с себя шлем, положив его перед собой, и принялся тереть порядком уставшие глаза, тихо радуясь, что на дороге ничего экстраординарного не произошло -  уверенности в том, что он успел бы вовремя среагировать в нём не было ни грамма. Хаджиме бы стоило поспать, прежде чем рвать когти хрен пойми куда, поспав каких-то жалких четыре часа после ночной смены, но он боялся не успеть. И даже то, что сама мысль, что нужно спешить, идиотская от и до, его не остановило. Естественно он примчал в далёкую от его текущего местожительства провинцию вовсе не ради приключений и не в поисках новых впечатлений. И уж точно не в надежде остаться наедине со своими мыслями и что-нибудь там такое особенное про себя понять. Все эти модные тенденции на отдых для души были ему не близки. Ему, в общем-то, просто-напросто, как и обычно, было абсолютно плевать на все эти временные помешательства в мозгах инстазавсегдатаев, о которых он знал исключительно от Матсукавы, которого уговорил вести свой рабочий профиль, а взамен слушал всё, что тот ему рассказывал про далёкий для него мир фотографий, впечатлений и сплошной лжи. В его мире лучший отдых - это здоровый сон длительностью часов десять, а лучше двенадцать, и возможность подлатать своего железного коня. На всё про всё ему обычно хватало пары дней, а дальше можно было вновь возвращаться на работу, ради разнообразия только на одну из двух, гордо называя это отпуском - сидеть сложа руки он так и не научился. Так что в его системе координат все эти попытки искать себя - это от скуки и безделья. А он сам отправился в своё вовсе не кругосветное путешествие, взяв неделю отпуска просто на всякий случай, чем немало удивил и себя, и Ямагучи, с которым работал в одной студии, набивая татуировки, и директора бара, где подрабатывал барменом. Он искал. Искал Дуракаву, пропавшего со всех радаров и притворившегося мёртвым, не подавая сигналов жизни даже своими порой раздражающими до подёргивающегося века кананадами сообщений с идиотскими рожицами. Его любовь к драме когда-нибудь обязательно доведёт Хаджиме до ручки и он выскажет ему всё, что думает на этот счёт, но, наверное, не сегодня. Сегодня Иваизуми просто надеялся, что все его поиски, закончившееся тем, что он чудом накопал про Тоору хоть какую-то информацию и в результате приехал сюда, тратя своё время на сомнительный попытки поиграть в детектива, не были очередной глупостью, о которой он вероятно пожалеет, и что-то да дадут ему. Ему бы хотя бы убедиться, что Тоору жив, здоров и не натворил глупостей. Этого на самом деле мало, Ивазуими хотел бы получить от своей во многом самоубийственной поисковой экспедиции больше, но он не спешил ставить себе невыполнимые цели. Буквально заставлял поток собственных мыслей остановиться на условно выполнимом плане: найти, встряхнуть за плечи, дать по шее и уведомить, что он вообще-то беспокоился.

Беспокоился - это мягко сказано. Тоору со своими тараканами немало шороха навёл в жизни тех, кому было, вот это неожиданно, правда, Дуракава?, на него не наплевать. Хаджиме даже сначала и не понял, что, чёрт возьми, вообще происходит. Это его косяк, он об этом знает и уже вдоволь себя измучил терзаниями, как он мог упустить очередной виток страданий короля драма тире его бывшего капитана тире лучшего друга детства тире человека чьё присутствие выводило его из привычного состояния покоя, заставляя неровно стучать сердце. Просто взрослая жизнь, та, что за стенами школы, оказалась чертовски занимательной, но всё же не простой. И дороги тех, кто привык идти плечом к плечу, расходились, вопреки желанию держаться друг друга. Сначала разные университеты и встречи в выходные, да каникулы. Разные команды, разные цели, разные мечты. А ещё это четырежды блядское ощущение тепла разливающиеся внутри от наличия Ойкавы рядом, которое Хаджиме уже и не знал в которую коробку запихать, чтобы не слишком сверкать рядом с ним и не проявлять гиперопеку, от которой сам же и уставал в первую очередь. Если подумать, то в том, что теперь ему приходилось только что не с собаками искать дорогого ему любителя драм, он во многом виноват сам. Наверное. Но ведь ему в самом деле терять связь с Тоору не хотелось, не смотря на все его терзания и сложности с нахождением рядом без лишней драмы, за которую в их тандеме отвечал вовсе не он, и они вроде бы общались, все эти переписки, встречи урывками, то неловкие разговоры, то как в старые добрые с хохотом, видеоиграми и боями подушками. Они ведь были. Пусть и бывало по-разному. Только вот с каждым годом круговорот событий всё больше захватывал не их, скорее Хаджиме, который то и дело искал себе подработки, продолжал играть, пусть и без особого рвения, предпочитая любительскую лигу, его новое увлечение, борьба за выживание мотоцикла, на который с таким трудом скопил. Может быть проблема была как раз в том, что Иваизуми упрямо доводил себя до истощения, мешая тем самым натворить глупостей и всё испортить. А может просто ну вот так оно получилось, может быть они и впрямь, выйдя за вороты школы оказались с Тоору в разных мирах. Было ли вообще место в этой его новой взрослой жизни Ойкаве Тоору? Может быть он поэтому испарился и перестал выходить на связь? Потому что почувствовал себя лишним, хотя на самом деле Хаджиме его всегда чертовски не хватало, но он никогда не говорил об этом, боясь, что тем самым нарушит свой обет молчания и лишиться даже редких встреч, инициируемых всё чаще не им?

Хаджиме раздражённо мотнул головой, натянул обратно шлем и крутанул ручку стартера, запрещая себе рефлексировать на съезде с трассы - толку от этого никакого всё равно. Да и пора уже сдвинуться с мёртвой точки и найти больницу, в которой, как ему казалось, должен был работать Дуракава. Как бы там всё не было, кто бы не был виноват, руку на пульсе чужой жизни они всё равно держали. Созванивались, переписывались. И Иваизуми, конечно же, был в курсе травмы Тоору, только не знал как утешить и помочь. Это.. сложно. Спорт для него никогда не был мечтой. Да, он рыдал, когда они не смогли пройти на Национальные в тот злополучный год, потеряв их последний шанс, но это было давно, окей? В университете Хаджиме пошёл играть в сборную по инерции, да и, что уж там, ему нравилось чувство азарта на площадке, единство команды, возможность становиться сильнее, прыгать выше. Но всё  было не то и как-то не так. Может быть ему не хватало своих ребят на площадке, может быть и вовсе вся загвоздка была в том, что теперь ему пасовал не Ойкава, знающий его как облупленного, да и не на кого было оборачиваться, чтобы убедиться, что психозы обошли их самую яркую звезду на небосклоне, работающую на износ, стороной. Иногда Хаджиме и вовсе допускал мысль, что так горел волейболом только из-за Тоору, следуя за ним и стараясь соответствовать, зная, что это самая верная их точка соприкосновения. А когда влияние стало меньше, а понимание, что дружба - это не совсем то, чего бы ему самому хотелось, окончательно оформилось в мысли, их общее увлечение перестало быть сродни наркотиком. Нашлись замены. Вот только это всё разве оправдывало его жалкое: "Держись там, Дуракава. Подлечишься и снова будешь на коне"? Навряд ли. Ведь он знал, правда знал, как важен волейбол для Ойкавы, как и знал, что тот всё ещё мечтает о высотах, которые ему не давались. Как и знал, что тот не умеет останавливаться и не факт, что рядом с ним там, в университете, был кто-то, кто видел, что он работает на износ, не жалея ни себя, ни своё многострадальное колено. Знал и тормозил бы этого идиота, навряд ли краткие инструкции беречь себя от самого Иваизуми, отправленные в мессенджере на него положительно влияли. Как ни крути, именно он, идиот Хаджиме, знал более чем достаточно, чтобы среагировать иначе, бросить всё, оказаться там, где был нужен в тот момент, подставить плечо, как всегда это делал, дать по шее, если жертва собственных мечтаний вдруг попробует уйти в крутое пике, но ни черта он не сделал из того, что стоило. Только неловкая поддержка и переживания как там Дуракава и его колено в фоновом режиме, о чём тот естественно не знал. Но он правда пытался! В конце концов слова никогда не давались ему легко - это даже не тайна. Все, кто более-менее знали его, давно научились читать его порывы по поступкам и жестам. Вот только на расстоянии это не работало. А на встречу всё не находилось время. А когда нашлось, Ойкава уже перестал выходить на связь, всячески игнорируя любые попытки достучаться до него.

И вот Иваизуми здесь. Даже не уверен, что приехал по адресу, но отступать не намерен. Куда бы не спрятался придурок, давным-давно запавший ему в душу и уютно устроившийся в сердце, о чём сам, наверное, не знал, по крайней мере Иваизуми никогда не пытался испоганить их дружбу своими странными желаниями и комком сложносочинённых чувств, не решаясь ни на чистосердечное признание, ни даже на намёки, он его найдёт. Рано или поздно. Не сегодня, так завтра. Не завтра так через месяц. Хаджиме ненавидит проигрывать - Бог ему свидетель. А Тоору - наивный идиот, если решил, что сможет вот так взять и спрятаться от всех, ничего не объяснив. Впрочем, не наивный, чертовски хитрый. Хаджиме ведь связывался с его родителями, немало удивившись тому, что и с ними Ойкава толком не контактирует, ограничиваясь открытками на праздники. Шпион хренов. Но гугл знает всё. Да и Тоору не секретный агент, умеющий стирать информацию о себе с просторов интернета, как будто его и не существовало никогда. Просто.. идиот. Очень дорогой для Иваизуми идиот.

- Добрый вечер. Подскажите, пожалуйста, где я могу найти Тоору-сана? - Иваизуми в своём костюме отбитого мотоциклиста, да ещё и со шлемом в одной руке, смотрелся в светлых интерьерах больницы как что-то инородное. Люди на него реагировали в принципе соответственно, но какой кабинет, а главное где, ему стоит искать, девушка, которую он перехватил у стойки регистрации, всё же подсказала, смерив заодно подозрительным взглядом. Но Хаджиме, от души поблагодарившего свою спасительницу, было плевать, что там думают о нём местные жители. У него внутри многострадальное сердце совершило череду кульбитов только от осознания, что Тоору в самом деле где-то здесь. Это уже маленькая победа. Если честно, Иваизуми готов был ночевать под дверью кабинета Ойкавы, если не застанет его там сейчас, он вообще на многое был морально готов, грешным делом даже допускал, что готов валяться в ногах у этой королевы драмы и просить прощения за собственный идиотизм. А вот то, что тот оказался вдруг в медицине, Хаджиме не удивило, даже когда он каким-то чудом нашёл информацию о нём, как о враче в интернете. Его спортивная карьера пошла по пизде из-за того, что он сам не обратился вовремя за помощью, а никто рядом не отвёл к нужному специалисту за ручку, так что это даже логично, что теперь он пытается помочь другим. Более того приехавшему по его душу Хаджиме не нужно было уточнять, кем он тут числится, чтобы догадаться, что его специальность так или иначе связана со спортом. В любом случае, ему вообще не хотелось растягивать агонию и расспрашивать про друга. Страх опоздать всё ещё следовал за ним по пятам. Вдруг узнает, что его искали и поспешит сбежать? Ойкава и не такую дурость мог совершить на эмоциях. Поэтому только получив ответ, он Ивазуими поспешил в нужную сторону, с трудом заставляя себя просто быстро идти, а не сорваться на бег - время было не на его стороне, день подходил к концу и нормальные люди уже ушли домой, но Хаджиме надеялся, что в кои-то веки привычка делать максимум и даже больше него осталось при Тоору и он задержался. Поворот, ещё поворот, кабинет. Стоп. Иваизуми, привыкший обращать внимание на всё, что замечает боковым зрением, замирает возле двери, повернув голову туда, где как ему показалось только что был человек, а теперь исчез. Может показалось? Странно. Но неважно, ладно. Досчитав до пяти, Хаджиме вежливо постучал в дверь, не дождался ответа, нахмурился, дёрнул ручку, выругался себе под нос и замер, уткнувшись лбом в безразличное к его душевным терзаниям деревянному полотну.
Ушёл? А та тень за поворотом? Это мог быть Ойкава? Увидел и сбежал? Иваизуми, вовсе не одобряя свои завышенные ожидания, оттолкнулся от многострадальной двери, которую не пнул только потому, что опасался, что его выставят из больницы за неуместную агрессию, посчитав за какого-нибудь недоброжелателя местного врача, всё также держа в руках шлем, завернул за угол.
И замер. Внутри у него, кажется, только что что-то сломалось.

- Ты живой. Это.. здорово. Чего на полу сидишь, Дуракава? - улыбка получилась нервная, а взгляд, слишком серьёзный для давнего друга, скользнул сверху-вниз, подмечая и позу, которая буквально кричала о страданиях, и выставленную ногу. Ту самую. Хаджиме закусил губу, пытаясь подобрать нужные слова, но ничего кроме: "какого хрена?!", в голову не приходило. Класс. Молодец. Именно для этого, наверное, тащился сюда, да? Стоило всё-таки обдумать, что сказать при встрече, но с другой стороны он не рассчитывал найти Тоору, сидящим на полу вот таким. Сломленным. Боже, какой же ты идиот, Иваизуми. - Колено? Давай, вставай, я помогу. Боже, я тащился сюда полдня и.. Ойкава, ну какого хрена, а? Почему мне приходится выискивать крупицы информации о тебе в интернете, играя в грёбанного Шерлока Холмса? Дай руку, не глупи. И.. я могу рассчитывать хотя бы на разговор?

Иваизуими протянул руку, как в старые добрые, и замер. Искренне надеясь, что Тоору не оттолкнёт его. Ему до боли хотелось помочь своему королю драмы, хотелось подставить плечо, хлопнуть по спине, говоря тем самым, что всё будет хорошо, но он даже не знал есть ли у него право на разговор. У него было достаточно времени, чтобы решить, что у Ойкавы в самом деле были десятки причин разорвать с ним все связи. И ему от этой мысли тошно. И в животе всё сворачивается в тугой узел.
Ну же, Ойкава, дай мне шанс.

[NIC]Иваизуми Хаджиме[/NIC]
[STA]сдавайся[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/jdzKh.jpg[/AVA]

Отредактировано James Rogers (2019-08-31 22:33:31)

Иваизуми смотрит на давнего своего друга с непониманием, смотрит как в первый раз, ищет привычные маркеры, по которым привык ориентироваться в пространстве и не находит, пугаясь вот этого нового в их отношениях больше, чем когда его железный конь пошёл юзом по мокрому асфальту, не желая останавливаться, открывает рот, чтобы сказать, что Ойкава - долбоёб, и тут же захлопывает, хмурясь. Ему хочется услышать осточертевшее ещё в школе "не хмурься", но вместо этого он слышит совсем другое. И ни хрена не понимает. Неужели Ойкава за тот год, что они не виделись, в самом деле научился жить без него? Нет, не так. Неужели в самом деле поверил, что не нужен Хаджиме как воздух? Решил, что про него все забыли и никто не пытался нащупать ниточку, ведущую к нему, спрятавшемуся от всего мира вот так молча, притворяясь мёртвым? Придумал себе свой мир, в котором его лучший друг не будет его искать? Или блефует? Не может же он в самом деле не понимать зачем здесь Хаджиме. Он же не идиот, верно? Просто королева драмы, а это совсем другое. Чертовски умный, отвратительно самовлюблённый, не знающий меры ни в чём, что ему важно, но не идиот. Тоору не идиот. Тоору всегда отлично разбирался в людях. Не мог же он не знать за кем готов его верный Ива-чан отправиться даже на другой континент, лишь бы убедиться, что его королева драмы  жива-здорова и не пребывает в перманентной депрессии? Или мог?
Иваизуми хочется нервно рассмеяться.
Иваизуми хочется заорать, что Ойкава идиот и врезать ему по ноге, пожалуй, всё же здоровой, приводя в чувства, встряхнуть за грудки и орать на него, пока пружина внутри, сжатая донельзя, не раскрутится, разрушая клетку из рёбер, показывая всё то, что нарывало внутри него, пока он бился о недружелюбный поисковик раз за разом вводя в него "Ойкава Тоору" и листая результаты до самой последней страницы. Безрезультатно.
Иваизуми хочется взвыть, потому что молчать он больше не может. Взвыть и просить пощады, на коленях или стоя - без разницы. Ему физически необходимо, чтобы этот придурок, ради которого он гнал по трассе, рискуя собственной шее, боясь не успеть, перестал хлопать глазами и притворяться, будто Хаджиме здесь оказался совершенно случайно.
Иваизуми хочется сломать себе руку в двух местах минимум, лишь бы перекрыть ощущения от того, как внутри всё ухнуло вниз от простого казалось бы вопроса и утихомирить сердце, заходящееся в истерике, воя на одной ноте, что он здесь не нужен.
Нужен. Стоп-сигналы вокруг замигали красным, давя и нагнетая.

- Дерьмовое место для отдыха,- крепко обхватив чужую ладонь и становясь той самой непоколебимой скалой, на которую можно положиться, пусть и всего на минуту, Иваизуми отвечает сухо, не переставая хмуриться. Ему сложно подобрать правильные слова, но он всё равно пытается облачить свою правду во что-то красивое, привязать с боку бантик, прежде чем швырнуть вот это своё искреннее в лицо Ойкаве, но быстро сдаётся, понимая, что это не его. Красивые и зажигательные речи - это вообще не про него. Его это искать и найти. Его это взять отпуск, бросить нахрен всё, что казалось важным, то из-за чего он потерял того, кто был на самом деле всего важнее, и рвануть туда, где не факт, что будет нужный ему человек. Его это биться головой о глухую стену, неустанно повторяя очевидные для себя вещи, но почему-то ни хрена неочевидные для его бывшего капитана. Его это задыхаться от идиотизма Ойкавы Тоору, но смотреть на него с плохо скрытым беспокойством, и держать за руку крепко. Так крепко, как только мог. Вот только руку приходится отпустить, трусливо опуская свою плетью вдоль собственного туловища, зная, что права на лишние касания у него по-прежнему нет. Да и не важно это. Плевать на то, что там у него внутри, где зудит и чего хочется. Сейчас время подумать об Ойкаве. Он и так слишком поздно понял, что всё пошло по пизде, упустил, дал сбежать. Виновен и всё тут. А теперь время разгребать результаты собственной слепоты. С толком, с чувством, с расстановкой. Не давая Ойкаве ни шанса для побега, перекрывая все лазейки, выбивая из него дурь собственной прямолинейностью, смотря исподлобья, так как смотрел всегда, когда не планировал отступать. И верить. Верить, что всё ещё можно исправить. Сломанное починить, разбитое склеить. - Из-за тебя. Я искал тебя, Ойкава. Зачем ты притворяешься идиотом? Я приехал за тобой. К тебе. Я приехал убедиться, что ты жив. Посмотреть в твоё смазливое лицо и сказать, что ты бесишь своей любовью к драмам.

Тоору фальшивит. От и до. Фальшивит в своей улыбке, в своих вопросах и словах. Фальшивит, не смотря в глаза. Он весь соткан из паутины лжи во спасение, от которой Иваизуми подташнивает и, кажется, ещё немного начнёт трясти. Трясти от злости на себя, на мир, на Тоору. Глупо было ожидать, что Ойкава радостно бросится ему на шею и будет весь из себя радушный хозяин, который в самом деле рад гостю из прошлого. Это не про него. Ему свойственно играть свою партию до конца, стоять, пока есть силы, на своём, давить из себя улыбочки, делать вид, что всё в порядке. И не признавать, не признавать, что помощь нужна, что нужен кто-то рядом, что что-то внутри сломалось, что лихой поворот не был взят и произошло крушение. Хаджиме всё это уже видел. Только раньше он успевал раньше, оказывался позади вовремя, клал свою руку между лопаток, обозначая, что не один, дышал в затылок и всем собой давал понять, что выстоят, всё будет, ты только не сдавайся. Мы справимся. А тут вот облажался. Так боялся, что будет слишком навязчив, что в результате стал призраком прошлого в жизни Тоору, убрал руку с пульса и отреагировал не своевременно. Так трусил сказать честно, почему замирает от чужой руки на собственном плече как какой-нибудь вор, пойманный с поличным, что в результате добился того, чего так страшился.
Потерял. Потерял Ойкаву Тоору. Но теперь то он здесь, верно? Теперь то он всё исправит, да?
Хаджиме уже ни в чём не уверен, но одно знает точно: он не уедет, пока не сделает всё, что в его силах. Здесь и сейчас он сам себе дал безмолвную клятву, что в самом деле не отступит. Будет сидеть под дверью, если понадобится. Будет трясти, пока в глазах напротив не появится ясность. Останется здесь жить, отказываясь от собственной налаженной жизни. И даже признается в том, что так долго хранил в тайне от Ойкавы. Ведь, если это может помочь вернуть то хрупкое, что между ними было, если это восстановит утерянную связь между ними, то он сделает и это.
Иваизуми Хаджиме ненавидит проигрывать.

- Нет, не ушибся,- это полуправда и Хаджиме не гордится тем, что сейчас не может сообщить, что когда-то давно ушибся головой и влюбился в идиота напротив, но оправдывает себя тем, что ещё не время. Это не козырь в самом деле. Это так, последняя карта в колоде, имеющая минимальный вес. Это оправдание собственной слепоты, попытки отдалиться, чтобы ничего не испортить. Оправдание. А сейчас Иваизуми приехал сюда как друг. И не за своим личным счастьем устроил погоню - ему хотелось убедиться, что Ойкава в порядке, но то, что это не так увидел сразу же. По одной позе определил: внутри что-то надломилось. И теперь хотел починить то, чему позволил развалиться на куски, но уж никак не доламывать, требуя что-то взамен - ему ничего не нужно, кроме настоящей, невымученной улыбки лучшего друга. Он ни на что не имеет права, если уж совсем начистоту, но ему очень хочется вернуть блеск в глазах напротив. Увидеть того самого Ойкаву, которого многие не просто так хотели придушить. Да, он знал Тоору лучше других, видел то, что было скрыто от других, отлично зная, что там спрятано за дерзостью, самолюбованием и резкими словами, и улыбался ему поэтому всегда иначе, чем всем прочим, разделяя мир на Тоору и всех остальных. Но сейчас видел руины человека, который был ему так важен. И от увиденного ему было не по себе. - По-новому? Ну, может поговорим об этом? Ты просто пропал со всех радаров, перестал отвечать. Ты в самом деле считаешь, что это нормально?

Иваизуми штормило. От ощущения, что ему в пору разбежаться и прыгнуть со скалы, просто потому что ну нельзя же быть настолько слепым идиотом, да ещё и живым, до бессильной злости. Последняя так и науськивала его прижать Тоору к стене и высказать всё, что он думает о его выебонах в лицо, находясь в опасной близости от чужих губ, которым он вполне бы мог найти лучшее применение, чем выплёвывание в него того, что он слышать не желал. Но он всё так же стоял, всего-навсего перехватив поудобнее собственный шлем, хмурился и смотрел на Ойкаву колко и внимательно, по-прежнему выискивая те самые маркеры, по которым раньше читал этого любителя драм как книгу. И всё также ни хрена не видел, не понимая: это он ослеп или Ойкава так изменился. Единственное, что сейчас он видел, так это что блефует, сука, как в последний раз, притворяясь сильным и независимым, не утопающим в болоте собственных волнений, а рассекающим волны сёрфером. И за этот блеф выдать ему затрещину, как раньше, хотелось особенно остро. Но Хаджиме не хотел вредить. Мозги поставить на место - это да, но всё же желательно без членовредительства. Они уже староваты для подобных аттракционов, да и он стал шире в плечах, не брезгуя качалкой, а значит мог в самом деле не рассчитать силу. Время вообще никого не щадило, меняя их, ломая и преображая. Тоору в халате и хрен знает где, а не с мячом и на площадке, прямо перед носом Иваизуми. Хаджиме уже не взмывается ввысь, зная, что за спиной стоит Ойкава, предпочитая прыжкам скорость, а на плечах его давно не красуется тайп - вместо него там татуировки, набитые не так давно, но уже нежно любимые. Кое-что напоминало ему как раз об Ойкаве и волейболе, но никоим разом не заполняло пустоту, образовавшуюся со временем из-за того, что Тоору рядом не было. Время их обоих не пощадило, разгоняя в разные углы. Но Иваизуми никогда не боялся бросать вызов сопернику, который сильнее его. И даже ебучему времени.

- Если тебе нужно на обход, то, пожалуйста, я подожду. У меня времени вагон и маленькая тележка,- пожать плечами очень просто, гораздо сложнее не сообщить что-то ультимативное, что-то из разряда "никуда ты не пойдёшь, хватит, находился". Это в самом деле сложно, но Хаджиме справляется. Но почти сразу же сдаётся, решив, что лучше уж он сразу расставит все точки над и, чтобы не тратить время на попытки Ойкавы сбежать в надежде, что Иваизуми отступит. - Если сбежишь после обхода, я приду ещё раз. Если понадобится, то буду сидеть под дверью твоего кабинета. Узнаю, где ты живёшь и буду сидеть и там тоже. Я не уеду, пока мы не поговорим. Нормально, обстоятельно. Ты же хорошо меня знаешь, Дуракава, так что должен понимать, что я не шучу.

И правда не шутит. Совершенно серьёзен. Но всё равно нервничает, хоть и не подаёт виду. А вдруг уже ничего не исправить? Вдруг связь между ними не просто истончилась, а превратилась в прах? Что тогда?
Иваизуми не знает. И не хочет узнать.

- Могу подождать тебя на улице. Я там байк бросил, думаю, что заметишь. Ок? Договорились?

[NIC]Иваизуми Хаджиме[/NIC]
[STA]сдавайся[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/jdzKh.jpg[/AVA]

Иваизуми с заявлением, что он совсем не меняется, не согласен, но в споры не вступает. Им бы не о нём говорить, а о Тоору. О его побеге от всех. О том, что он сейчас строил из себя хрен пойми что, тщетно пытаясь скрыть собственную неискренность за бравадой, хамством и тоном, которым он ранее с Хаджиме не говорил. И главное от кого он пытался закрыться в панцире? От человека, с которым его считали неразделимым целым чёрт знает сколько лет? (Иваизуми хочется удариться пару раз лбом о стену, просто так для галочки, наказывая себя за свою трусливость, за твердолобость, за слепоту, но всё также остаётся неподвижным, как чёртова скала, которой всегда и был, пока не запутался в собственных чувствах и не поспешил притвориться непричастным). В любом случае все меняются. Время та ещё сука. Бежит куда-то и людей за собой тянет, а кого и толкает впереди себя. Вот Иваизуми уже давно не школьник и даже не студент. Позабыты домашки и уроки, жизнь давно исчисляется рабочими сменами и оплатой за них. Сезоны сменяют друг друга, люди приходят, затем уходят. Всё вокруг меняется. Они вон с Ойкавой тоже изменились, разбежались зачем-то по разные стороны  баррикад, стоят теперь как два барана, смотрят друг на друга, каждый гнёт свою линию. А ведь раньше гнули одну, стояли рядом, плечом к плечу. Шли за одной путеводной звездой, смеялись вместе, держали руку на чужом пульсе, прислушиваясь к нему чаще, чем к собственному. Ведь не могло подобного произойти с теми двумя идиотами, что рыдали на пару, проиграв тогда, когда права на подобное не имели? Ведь будь они такими же, не меняйся, ничего бы этого не произошло. В той системе координат подобное было просто невозможно, немыслимо. Единое целое. Братья от разных матерей. Чёртовы лучшие друзья, читающие друг  друга по жестам, по нервному подёргиванию плеча. Не меняйся они и мир вокруг них, не было бы всех этих катастроф, телефон Иваизуми по-прежнему бы разрывался от кананад дурацких сообщений, Ойкава бы не прятался от Хаджиме, прикрываясь отвратительно ехидной улыбкой. Но изменились. В лучшую ли, в худшую ли сторону - время покажет. Сейчас Иваизуми знал одно: он не хочет существовать в системе, где нет не переменной даже, а константы с фамилией Тоору, с этой его аккуратной причёской и красивым лицом, которому так не шла эта злобная и жестокая в чём-то даже ухмылка. Хаджиме верил, что всё в его, нет, в их руках. Что прямые их жизней никогда не были параллельными, а значит не стоило и пытаться их подобными сделать из малодушия или из-за собственной тупости. Вот только осталось в этом убедить человека напротив, того, кто так ловко отмахивался от него, отрицая, что разговор нужен, держась высокомерно в чём-то даже, не делая шага навстречу, но и не делая и шага назад.
Кто-то должен был начать сближение. И вот Хаджиме здесь. И если ответного шага навстречу он не дождётся, значит сделает самостоятельно все те пять, десять, сто шагов, чтобы преодолеть расстояние между ними и снова оказаться рядом. Ближе, чем это вообще возможно.

- Для тебя у меня его всегда много,- Хаджиме не врёт, но знает, что сейчас это звучит как оправдание. Да, он правда всегда старался найти для Ойкавы время, но в сутках всё ещё двадцать четыре часа, а дел не в проворот. Да и тяжело общаться как раньше, не используя практически слов прощаний, просто потому что в этом нет никакого смысла, когда его лично штормит от как бы невзначай оказаться ближе до какого хрена же ты творишь, влюблённая ты сволочь. Только это всё ещё оправдания. Всё ещё не аргумент. И звучит он поэтому обиженно и в тоже время устало, хмурится ещё сильней. Ему всё кажется, что он что-то упустил. И сейчас упускает. Но всё не может понять что. Обещанию Тоору верит зачем-то, не пытаясь разложить на составляющие всё, что уже успел заметить. Просто верит. Это же Ойкава. Не может же он с ним так, верно?.. Иваизуми отказывается подозревать парня напротив, с которым был всегда так близок, в желании сбежать, не объяснившись. Не хочет. Не будет. Он верит. Верит как раньше. Ведь что-то же не должно было измениться, верно? - Я так не считаю. Ладно, не буду мешать. Встретимся внизу.

Хаджиме хочется дотронуться до Тоору, убедиться, что он не спит. Хлопнуть по плечу или лучше обнять, душа в объятиях, как бывало раньше, но вместо этого он как-то неловко машет рукой, той самой, в которой покоился шлем, мнётся, как первоклассник, отказываясь не верить слову Ойкавы, но чувствующий, что всё не так просто. Мнётсяв нерешительности, и всё же разворачивается, чтобы уйти, украдкой обернувшись на фигуру в непривычном для его глаза белом халате через плечо. Кажется, хромает. Иваизуми от этой мысли начинает подташнивать, но он всё равно идёт туда, где обещал ждать, как верный пёс Хатиком. Мимо закрытых дверей, мимо тёмных окон, в которых краем глаза замечает собственное ни разу не воодушевленное предстоящим разговором отражение, мимо стойки регистратуры, где теперь раскладывала карточки другая девушка. Прочь из больницы, которая ему, как любому бывшему спортсмену, не нравилась. Прямиком к собственному мотоциклу, облокотившись на который, планировал дождаться свою сбежавшую принцессу.

Спустя полчаса наворачивания кругов вокруг своего транспортного средства, который он успел уже и продиагностировать, и даже протереть там, где осело слишком много грязь, Хаджиме начал откровенно нервничать. Подозревать и злиться. Думать о Тоору плохо у него вообще никогда не получалось, а сейчас подобное и вовсе казалось чем-то кощунственным, но факты были против него. Потоптавшись ещё минут пятнадцать (столько он готов был ждать, не имея никакой больше информации), прокляв собственное тугоумие, ведь можно было взять номер, самый наивный, видимо, парень в этом городишке принял стратегически верное решение уточнить у девушки в регистратуре что к чему.
Злости его не было предела.

- Подскажите, а Тоору-сан ещё в больнице?
- Нет, что вы. Давно ушёл и все карты уже сдал.

То, что Хаджиме изменился в лице было совсем неудивительно. Впрочем, может оно и к лучшему. Вполне возможно, что именно неподдельная досада во взгляде и опустившиеся уголки губ помогли убедить девушку выдать ему адрес придурка Тоору. Ну или совместные фотки и очень красочный рассказ о том, как важно ему увидеться с лучшим другом. Если честно, Иваизуми никогда не верил в собственное обаяние, но  девушкам, кажется, нравился. Правда невзаимно, но это уже детали. На самом деле это вообще всё неважно. Важно, что у него есть адрес, очень много вопросов к Ойкаве, который глядя в глаза ему соврал, как будто они совсем чужие друг другу люди, ослиное упрямство и как будто материальное желание наорать на этого идиота, доступно объясняя, что он ни хрена не рад таким лихим поворотам, а ещё очень зол и, боже, как удивительно, задет подобной выходкой. Пиздец. Приехали, называется.
На байк Иваизуми садился взвинченный донельзя, толком не понимающий, чего хочет теперь больше: вернуть или наорать и свалить в закат. Руки нервно подрагивали, в голове неприятно ворочался червячок сомнений, что справится. Выискивая Ойкаву, буквально носом роя землю носом в попытках нащупать хоть что-то, что могло привести к нему, он совсем не ожидал подобного от ворот поворот. Такой вот откровенный. Понятно, что сам долбоёб. Видел же, что Тоору врёт. От и до. В каждом слове, в каждом жесте. Что юлит, что отрицает нужду в разговоре. И всё равно. И всё равно зачем-то поверил, напялив на нос розовые очки, коих никогда особо и не использовал. Идиот. Клинический идиот.
А Ойкава - трус. Королева драм. Ему вообще реально вправить мозги на место? Может быть в самом деле Хаджиме ему больше не нужен? Может быть сам себе придумал, что нужен? Может быть это всё глупое сердце?
Хаджиме, злясь и запрещая себе думать в сослагательном наклонении, упрямо считая, что разговор нужен им обоим, а значит ему суждено случится, опустил забрало шлема и выкрутил стартер, особо не задумываясь, что ему, откровенно уставшему и вот такому заведённому, лучше бы не садиться за руль. Но где он, а где здравомыслие этой прохладной ночью? То то и оно.

В общем, идея была дерьмо. Это было ясно сразу, но Хаджиме сегодня явно стремился побить все рекорды по тугоумию. Падение было не страшным, не особо травматичным, но обидным. Не первый день за рулём и вот так из-за привидевшейся с недосыпу под колёсами кошки рухнуть на обочину, чудом соскакивая с железной махиной, избегая счастливой возможности оказаться погребённым под ней - идиотизм чистой воды. Наскоро ощупав себя и определив, что переломов нет, видимо, только синяки и может быть что-то разодранное и скрытое под костюмом, пусть и причиняющее боль, Иваизуми, не считая себя бессмертным, да и смирившись уже с тем, что сегодня всё не в его пользу, докатил своего коня до нужного дома, не садясь на него, благо оставалось недолго и оставил его за поворотом, решив, что лучше не светить, а то вдруг Тоору, заприметив подобное у своего дома, пойдёт ночевать в парке - с него станется. А всю дорогу он тихо ругался себе под нос, чувствуя, что уже готов распсиховаться почище Ойкавы в худшие дни. Слишком много всякой херни и вся ему. Для большей драматичности ему не хватало только остановиться, запрокинуть голову вверх и вопросить у неба: ну какого хуя то, а. Но ничего подобного он, конечно, делать не стал. Просто бросил свою отраду ночевать в одиночестве и пошёл брать штурмом квартиру Тоору, чувствуя себя то ли принцем в поисках принцессы, то ли смертельно больным кретином. Последнее звучало правдоподобнее.

- Ойкава, открой.

В ответ молчание. Хаджиме постучал. Ещё раз. И ещё. Задумчиво оглядел лестничную клетку на предмет любопытных соседей, но, к собственному счастью, никого не заметил и на том спасибо. Обвинений в сталкерстве он бы не пережил и, наверное, сдался бы, хоть ему подобное и не свойственно. Но, знаете, давно у него не было вот так. Чтобы со всех сторон сплошные неудачи и указатели с ненавязчивым текстом "вали отсюда, придурок". Если подумать, то вообще никогда такого не было. Хоть где-то, но горел зелёный свет, а тут куда ни глянь всюду красный и предупреждения, что оно тебя сожрёт, не лезь. Дерьмо. С трудом сдержавшись от того, чтобы пнуть дверь, рискуя её проломать тяжелым ботинком, Хаджиме просто опустился на пол, прислоняясь к потенциальной жертве своего разочарования и для проформы постучавшись в неё пару раз головой.
В общем-то, единственное на что сейчас рассчитывал Иваизуми, так это на человечность Ойкавы что ли. Ну не может же он прогнать своего когда-то лучшего друга ещё и отсюда? Да и у Хаджиме был козырь в рукаве, пусть он им и не гордился. Вообще он допускал, что Тоору придётся брать измором, да и не шутил, что будет ночевать под дверью, если тот продолжит выделываться, но не рассчитывал на подобный исход. Это был худший вариант развития событий и вот он здесь. Сидит, листает осоловело новостную ленту в смартфоне, чувствуя, как закрываются глаза, корит себя за наивность и, уже привычно, набирает в поисковике "Ойкава Тоору", переходя по ссылкам. Снова оказывается на каком-то фанатском форуме, где пролистывает когда-то давно прочитанный топик с обсуждением, куда же пропала юная звезда Ойкава. Цепляется за "ушёл из-за травмы" и начинает что-то понимать. Что-то, что раньше упускал, думая, что он бы о подобном точно знал. Шестерёнки в голове крутятся с трудом, без огонька, мозгу давно требуется отдых.
Но прежде чем вот так и уснуть, вцепившись в смартфон, как в спасательный круг, сидя на полу под чужой дверью, Хаджиме начинает подозревать, что от него скрыли гораздо больше, чем он думал.
И засыпает, чтобы и в своих беспокойных снах гоняться за Тоору.

- Ойкава,- Иваизуми не знает спит он или бодрствует. Моргает, пытаясь очнуться, щурится, пытаясь определить, кто стоит на лестнице и, осознав, что, кажется, то "Ива-чан" во сне на самом деле пришло к нему из реальности, дёргается, пытаясь вскочить. - Ойкава!- наступает на ушибленную ногу, шипит как кот, которому прищемили хвост, но плюёт на собственный комфорт кое-как всё-таки вставая и  делая шаг к своей сбежавшей принцессе. Вот же.. Вот же трус! - Ойкава, да остановись же ты. Я не могу за тобой бегать! Ауч, да, блять. Стой. Если тебе плевать на меня, нашу дружбу, ок. Я обращусь к тебе как к врачу - мне нужна помощь. В этом тоже откажешь?

Хаджиме припадает на ногу, чувствует, что спать сидя, было большой ошибкой и злится. На собственную жалкую попытку остановить Тоору, на этого придурка, который снова пытался смыться. Стоит, взлохмаченный, едва проснувшийся, хмурится и чувствует себя ребёнком, которому показали конфетку и тут же её сожрали.
Когда он успел так низко пасть? Столько лет держался, не прося у Тоору того, чего хотелось больше всего, не унижаясь, держа приличную для друзей дистанцию, а теперь вот так? Да гори оно всё синим пламенем. Уже плевать. Хоть так, хоть пасть ещё ниже. Лишь бы остановился и дал шанс. Всего. Один. Шанс.

- Пожалуйста, Ойкава.

Хаджиме редко о чём-то просил Тоору, чтобы вот так. И взглядом, и словом. Смиренно и может быть даже излишне эмоционально. Пожалуй, вообще слишком редко просил о чём-то для себя, толком не показывая, что нуждался в этом порой чересчур эмоциональном придурке. А вот сейчас созрел, только был совсем не уверен, что получит желаемое.
И от этой мысли всё внутри горело огнём.

[NIC]Иваизуми Хаджиме[/NIC]
[STA]сдавайся[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/jdzKh.jpg[/AVA]

Отредактировано James Rogers (2019-09-23 22:46:43)

Хаджиме всегда знал, что слишком плох в объяснениях и долгих, выворачивающих наизнанку, разговорах. Поэтому старался их избегать. И вообще лишний раз не делиться всем тем, что спрятано внутри, зная, что те, кому надо, увидят и так по выражению лица, по сжатым ладоням, а всем остальным ни к чему знать, что с ним что-то не так. Это был способ уберечь себя и близких. Это был самый простой способ взаимодействовать с миром, если честно, через жесты, поступки и эмоции, аккуратно выписанные на честном лице. Всегда лаконичный, пожалуй, даже чересчур молчаливый он был не так травмоопасен для любых своих отношений, чем разговорчивый, ведь что ни слово, то прыжок в бездну. Вот только, когда он для себя решил, что лучше лишний раз  промолчать, чем ранить неосторожным словом, он совсем не думал, а как дальше то, когда его не будет рядом, когда не сможет показать, что всё в порядке жестом или появлением под чужими окнами. Как действовать в таких ситуациях? У Хаджиме до сих пор не было ответа. Ещё когда его телефон разрывало от сообщений Тоору, он всегда внимательно их читал, но отвечал коротко, всё чаще называя идиотом, порой даже раздражался, вечно отвлекаемый от своих как будто очень важных дел вибрацией (а не прочитать нельзя - вдруг что-то в самом деле важное, хотя если подумать то, всё что было в голове Тоору было для него важным, даже самые странные глупости, что ему приходилось от него слышать или читать). И, в общем-то, явно делал что-то не так. И даже видел это. Понимал, когда замечал, что сообщений становится меньше, а смешных рожиц в них только больше, а личного всё меньше. Но что делать всё равно не знал. Телефон не показывал ему лица Ойкавы, не помогал читать, что же там происходит на душе у друга. Телефон скрывал слишком много. За это Хаджиме и любил его, и ненавидел. Интернет скрывал его замирание при виде нового сообщения, скрывал глупую улыбку во время прочтения рассказов о прошедшем дне, не выдавал его с головой, обезличивая и пряча то, что ему было так страшно показать Тоору. И в тоже время работал против него по той же схеме в пользу (в пользу ли?) Ойкавы. Кажется, именно тогда всё и сломалось. Развалилось как карточный домик. Иваизуми всё говорил себе: ещё немного времени, ещё чуть-чуть, я сделаю всё, что нужно сделать, я подложу на место своего потенциального падения маты, чтобы было не так больно после (ведь в успех он отчаянно не верил - будь на то его воля, он бы не смешивал дружбу с чем-то слишком личным, считая, что это в самом деле нечестно по отношению к Тоору), приеду и скажу всё как на духу и будь, что будет. Говорил себе, что всё в порядке. Что во взрослой жизни друзья редко общаются так близко, как они в детстве с Тоору, старательно не смотря на Матсукаву и Ханамаки, которые опрокидывали его теорию на раз-два-три. Повторял себе изо дня в день: люди не дышат в унисон, не смотрят всегда в одном направлении. Это нормально быть разными, это совершенно логично, что сейчас им чуть сложнее говорить друг с другом, что встречи реже. Особенно учитывая его не особо постыдную, но всё же глубоко запрятанную тайну, мешающую вести себя как раньше, не вздрагивая от случайных касаний, не замыкаясь, не думая о том, что всего этого ему мало. Всё ещё будет, говорил он себе. Ничего не сломалось. Всё в порядке.
Но он ошибался. От и до.

И сейчас, оглядываясь назад, признавался сам себе, что и тогда чувствовал, как дрожит надрывно связывающая их с Ойкавой нить, рискуя лопнуть из-за напряжения. Просто не хотел произносить подобного вслух. Стремился всё куда-то, доказывая что-то то ли себе, то ли Тоору, то ли всему миру вместе взятому. Хотел нащупать что-то, найти опору для себя, чтобы оттолкнуться и вырваться туда, где кислорода достаточно, чтобы при личной встрече с человеком, ставшим для него чем-то большим чем лучшим другом, не задыхаться. Искал способы отвлечься, искал себя. И нашёл. Только Ойкаву всё равно потерял. Потому что боялся говорить о личном. Потому что боялся писать, что соскучился. Так и не смог выдавить из себя такое важное "мне тебя не хватает". Не среагировал должно на травму Тоору, посчитав, что тот давно устал от его гиперопеки и потому, наверное, и про колено написал не сам, да и не думал, что если бы там в самом деле было что-то, что могло сломать Ойкаву, он бы ему не написал (идиот обыкновенный). Иваизуми шёл куда-то вперёд, спотыкаясь, сворачивая не в ту сторону, плутая. Шёл упрямо, как и всегда, не желая отрывать ноги от земли - ведь ввысь он стремился только на площадке, а по жизни предпочитал уверенно стоять на земле, потому и имел несколько работ, пугающий даже его график и множество простых и понятных целей. А когда очнулся, осознав, что телефон давно молчит, а про Ойкаву он ничего не знает, было уже слишком поздно. Причины побега для Хаджиме по-прежнему было не очевидны. У него даже идей не было зачем, а главное, что это дало Тоору. Для него подобное казалось какой-то глупостью, поэтому он и злился. Пусть он и  знал Ойкаву лучше других, видел гораздо больше, знал, что за привычкой бить по болевым, прячется человек, которому просто сложно уживаться с самим собой. Но в его сложных внутренних переплетениях так и не разобрался до конца - это оказалось даже ему не под силу, ведь даже когда между ними не было тайн, чтобы суметь посмотреть на нежное нутро, сперва нужно было разодрать панцирь над ним, а это было травматично, и Иваизуми чаще всего предпочитал обходиться без этого, довольствуясь тем, что ему показывали, ведь и этого хватало, чтобы быть рядом, когда нужен. Просто нужно было очень внимательно смотреть. И он смотрел. И видел, когда нужно хлопнуть по спине, подбадривая, когда гаркнуть, что пора остановиться, тормозя, а когда просто молчаливо встать за плечом, смотря на мир, который никогда не был слишком благосклонен к Ойкаве, как бойцовский пёс, готовый порвать горло любому, кто рискнёт сделать в сторону его капитана выпад. А иногда и вовсе просто надо было быть. Обнимать, когда у королевы драм настроение позаламывать руки, смеяться облегчённо, когда приходило время насладиться жизнью, смотря по десятому кругу Секретные материалы и упрямо настаивая, что Годзилла - это вовсе не глупость какая-то, следить за ужимками и жестами, и видеть то, что спрятано за ними. Видеть и любоваться. Тайком, конечно же.
Вот только ничего этого не осталось. Здесь и сейчас на богом забытой лестничной площадке стояло другие, кажется, люди. Повзрослевшие. Изменившиеся. Уже не настолько близкие, чтобы по лицу, по дрогнувшей руке прочитать, что нужна помощь. Да и кто они теперь друг другу, чтобы вообще просить помощи?

- Кошка бросилась под колёса,- Хаджиме врёт, пытаясь заглушить детскую обиду, поднявшую голову в ответ на раздражение со стороны Тоору - ещё бы он одобрял его любовь к скорости, ага, как же. Но, услышав продолжение, замирает, зная, что выглядит сейчас примерно, как человек, которого внезапно ударил поддых тот, от кого подобного не ожидаешь. Так вот в чём дело. Живёт без него. Иваизуми сжимает руку, отрезвляя себя впившимися ногтями в мягкую ладонь и судорожно пытается подобрать слова. Не показалось значит. В самом деле осознавая, насколько всё плохо, Хаджиме думает, что от его честности  хуже уже и не будет. Почему бы и не сейчас? Почему не здесь? Пусть без деталей, но зато от души. Если Тоору в самом деле выпроводит его после такого как осмотрит - обещания, что он уйдёт сам, Иваизуми, конечно же, не дал, промолчав, то может быть шанса сказать вот это важное уже и не будет. - Я никогда не говорил, что мне нравится жить без тебя.

Не запнуться и не покраснеть сложнее всего. Ещё сложнее поднять взгляд, видя, что в глаза ему по-прежнему не смотрят, замечая, что Тоору хромает, кажется, ещё больше чем в больнице. Для Хаджиме говорить подобное в новинку. Для Хаджиме вообще говорить о вот этом вот личном вообще непривычно. Страшно. Но надо. Впрочем, реакции нет и от этого только паскуднее. Ему только и остаётся, что замереть, ожидая пока Тоору откроет дверь в своё жилище (хотелось бы верить, что временное), и проследовать за ним, скидывая собственные кроссовки, не наклоняясь - больно.
От осознания катастрофы, причиной которой во многом стал именно он и его тугоумие, а может быть даже чёрствость, ну и страх, конечно же, быть отвергнутым и потерять Ойкаву ещё и как друга, Хаджиме трудно дышать. Он знает, что он в порядке и переломов нет, но ощущения такие же, как при трещине в ребре, которую она умудрился в своё время получить по неосторожности. Вдох - внутренности обдало жаром сковывающей боли. Выдох - хочется сползти по стене, закусив губу, поскуливая и напряжённо вдыхая вновь, раздувая ноздри. Он виноват. Он подвёл Ойкаву. Но от того, что он сейчас начнёт заламывать руки и посыпать голову пеплом лучше не станет никому. Ему нужно быть сильным. Ему нужно снова стать опорой. Той самой несокрушимой скалой. Смотрящей понимающе, улыбающейся широко, стоящей за плечом. Лишь бы Тоору позволил, не закрылся в своей ракушке, защищаясь. Лишь бы дал им обоим шанс. Ещё один.

- Миленько,- а что ему ещё оставалось сказать? Эй, чувак, мне абсолютно насрать убрано у тебя или нет? Ему, конечно, правда насрать, но.. разве это важно? Всё равно сказать, что последнее, что ему стоит делать в квартире Тоору, учитывая его непосредственную близость, так это раздеваться нельзя, а всё остальное на фоне этой мысли просто меркнет. В конце концов он сам себя загнал в капкан, прося помощи. Неуверенно прошествовав в комнату и на удивление послушно садясь на диван, ногам доверия всё равно нет, Иваизуми ощутил острую нужду побиться головой об стену. Снова. Но вместо этого, вытянув вперёд ту конечность, что его так некрасиво подвела, жертва собственного скудоумия, вполне осознанно тормозя, стянул с себя кожаную куртку с пластинами на спине, положив рядом с собой, затем свитшот, думая, что ну голый торс он точно переживёт, что в этом такого в конце концов. А дальше сдулся. Возможно, только возможно, он очень давно ждал от Ойкавы фразы "проходи и раздевайся", но, пожалуй, представлял вообще всё не так. И не планировал выступать в роли жертвы собственного идиотизма. Да и без врачебной помощи бы пережил, наверное. Как бы при этом ехал домой он предпочитал не задумываться. Но отступать было некуда, более того его мысли о побеге пресек появившийся в дверях Ойкава. Хаджиме очень хотелось повернуть время вспять и добиться своего как-нибудь иначе. - Не успел,- ну или очень хотел обойтись без этого, не хватало только слишком явно дать понять, как сильно ему не хватает Ойкавы, но тут Ивазуми верил в себя и надеялся на то, что заёбанный в край работой, поездкой и эмоциональными американскими горками сам себя не подставит. - Полгода назад.

Ему бы хотелось сказать, что он отправлял Ойкаве фотки и даже писал об этом, но это было бы ложью. Своих татуировок он не стеснялся, но присылать их Тоору боялся, просто потому что они обе были про него. И та, что на плече, в которой соединился космос и горы, ненавязчиво намекая на союз одного любителя пришельцев и собственно хозяина подобной красоты. И та, что красовалась у основания шеи, обвивая его терновником, вполне однозначно напоминающая о весёлых школьных деньках, законченная иероглифом, состоящим из его имени и из имени Тоору. "Несокрушимый". Было бы это ещё правдой. Невольно поморщившись от ощупывания его плеча, Хаджиме в очередной раз смалодушничал, решив не говорить о втором рисунке, просто потерев свободной от чужой заботы рукой шею, которую как будто жёг нарисованный терновник. Он всё ещё считал, что говорить нужно не о нём и не о его болезненной привязанности, давно перешедшей все границы нормальности, а об Ойкаве.
Но сперва ему придётся раздеться. Не предлагая при этом отвернуться. Класс.

- Ойкава,- странно произносить его имя, расстёгивая толком не слушающимися пальцами пуговицу на джинсах, а затем и ширинку, откровенно медля перед тем, как встать и стянуть уже штаны с себя, догадываясь, что на бедре вовсю расцветает космос. В таком виде ему, пожалуй, будет особенно сложно говорить о важном. Пусть и нечего ему стесняться - хуже он выглядеть точно не стал, но подобной близости, которая в школе была нормой, совсем не жаждал. Не так. Не сейчас. Если бы Ивазуми не был бы таким смуглым, то, наверное, уже вовсю изображал бы факел, краснея. Но ему повезло. Хоть в чём-то ему повезло. - Просто.. выслушай меня, пожалуйста. Я уже понял, что ты не хочешь ни говорить, ни обсуждать, ни видеть меня. Но я не могу просто взять и уйти. Я уже и так достаточно облажался, судя по всему. Я искал тебя и приехал сюда вовсе не для того, чтобы.. чтобы не знаю, что тебе там в голову пришло. Я беспокоился. Я до сих пор не понимаю, что произошло и почему ты вот так взял и стёр себя отовсюду, прячась. Но.. я хочу знать, Ойкава. Я.. вёл себя как мудак, видимо, я точно не знаю, но догадываюсь. Наверное, моя занятость и молчание во многом причина того, что ты мне не рад, да? У меня были.. причины. Но дело ведь было не в том, что мне плевать на тебя. Но я был плохим другом, я знаю и не горжусь этим, понимаешь? Я хочу всё исправить, Ойкава. Я хочу помочь, если позволишь. Хочу снова быть твоим другом. Поддержать тебя. Мне тебя не хватает. Но, если скажешь, что я тебе в самом деле больше не нужен, я постараюсь понять. Но я бы хотел починить то, что сломано. Или начать сначала. Давай поговорим? Обо всём, что было? И о том, что происходит сейчас, ну, как раньше? Это для меня правда важно. Дай мне шанс, Ойкава. Пожалуйста.

Одна из десятка причин, по которым Иваизуми так и не решился поговорить с Тоору тет-а-тет о том, что его так гложет и заставляет отступать назад, страшась того, что его тайна будет раскрыта, его уверенность в том, что Ойкаве вовсе не нужен кто-то вроде Хаджиме. Не как друг, а как что-то большее. В Хаджиме ведь нет ничего особенного. Он обычный что ли. Его ни мечтателем, ни романтиком, ни эмоциональным человеком язык не повернётся назвать. Он не человек искусства, у него не так давно появилось дело, которым он жил, всю жизнь он, конечно, не плыл по течению, но по крайней мере никогда не пытался плыть против него. Он вот такой простой, рубаха парень, дающий слово и следующий ему, стоящий обеими ногами на земле, слишком приземлённый. Без изюминки что ли. И всё то время, что он немногословно отвечал в сообщениях Тоору, он всё искал себе эту изюминку. Ту, что могла бы в самом деле поставить его на одну ступень исключительности с Тоору, его мечтами, трудолюбием, эмоциональностью и самоотдачей. Отсюда мотоцикл, татуировки и даже работа барменом. Хаджиме из самого обычного, ничем непримечательного парня, потом и кровью выковывал что-то новое, чураясь того, что ему было совсем не к лицу, не мечтая, а делая. Но сейчас, не смотря на все вовсе не чудесные метаморфозы, он по-прежнему ощущал себя так, как будто в нём всего недостаточно. Умения подбирать правильные слова, планов, стремлений, эмоций. Он весь как будто булыжник, летящий в окно башни Ойкавы. На каждом слове сбивается, а перед тем, как сказать, что ему не хватает Тоору, и вовсе замирает как кролик перед удавом, говоря, прячет взгляд, зная, что обязательно скажет не то, обличая свои чувства в эту сбивчивую и слишком наивную для двадцатилетнего парня речь. Но не сказать всё равно не мог. Как и не попытаться. Вот только проще всего ему общаться всегда было, да так и осталось, так, как он общался с Тоору раньше, бросаясь неаккуратными фразами. "Дуракава". "Королева драм". "Соберись, идиот". "Кто тебе сказал, что ты лучший?". Только сейчас это всё было не к месту. Да и не хочется ему, пусть в самом начале он успел сообщить что-то подобное, растерявшись от вида Ойкавы и от всей ситуации в целом. Он этим и не гордился. Он вообще не гордился всем тем, что случилось и по его вине тоже. Если вообще не только по его. И сказать, что ему сейчас сложно, это вообще ничего не сказать.

- Ойкава?

Штаны Хаджиме так и не снял, замерев с расстёгнутой ширинкой и, подняв наконец-то взгляд на Тоору, выискивая в его лице что-то, что подскажет ему, что делать дальше. Только вот лицо напротив, до боли знакомое, как будто маска. Ничего непонятно. И от того только страшнее.

[NIC]Иваизуми Хаджиме[/NIC]
[STA]сдавайся[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/jdzKh.jpg[/AVA]

Когда Иваизуми с упрямством, свойственным ему с малолетства, раз за разом просил у Ойкавы разговор, он не особенно то и отдавал себе отчёт в том, что вероятно услышит. Догадывался, конечно, но предпочитал не зацикливаться, зная, что это ему всё равно ничего не даст. В любом случае он и не надеялся услышать что-то жизнеутверждающее, что-то, с чем бы знал, как справиться. Но в результате просто-напросто оказался не готов к правде Ойкавы. Горькой на вкус правде, в которой было очень много личного, очень много боли и во всём этом так или иначе был виноват он. И может быть, если бы он не трусил так сильно, если бы вдруг встал и просто сказал, что пиздец как давно не ровно дышит к самому Тоору и только потому старался быть ненавязчивым, тем самым чересчур отдаляясь, если бы нашёл в себе сил честно сказать, что всё то время, что работал, не покладая рук, просто пытался встать на одну ступень великолепия с самим Тоору, то разговор бы резко ушёл в другое русло, менее разрушительное для обоих. Но Хаджиме так не мог. Во многом даже не из-за собственного страха быть не принятым или непонятым (или вообще выгнанным из квартиры в качестве долбанного извращенца), а всё больше из-за Ойкавы. Как ему это поможет в этой ситуации? Как вообще ему может помочь то, что у его лучшего друга так давно была тщательно скрываемого от него тайна, которую он в самом деле имел полное право знать? Разве это хоть что-то исправит? Залечит хотя бы одну ноющую рану? То то и оно. Хуже скорее сделает. Хотя что говорить, если не правду, вот такую неприглядную, Иваизуми тоже не знал. И сейчас ему хотелось взвыть и вцепиться в собственные волосы, рискуя их выдрать из черепа.
И с каждым новым витком рассказа Ойкавы выть хотелось всё больше. Как. Как он мог всё это пропустить? Допустить? Да чем он лучше? Боже. Как столько странных идей могло помещаться в одном Тоору?

Хаджиме, неспособный более сидеть ровно, смотря растерянно, уже даже не хмурясь, вскочил с дивана, как ни в чём не бывало застёгивая чёртовы джинсы, проклятые им за сегодня уже не единожды, и принялся ходить по комнате, наворачивая круги, игнорируя при этом боль в покалеченной ноге и вообще стараясь на неё не наступать, просто не понимая, как Ойкава может просто сидеть. Всё сказанное им отдавалось в голове его друга эхом, причиняющим боль, как будто изнутри его черепа рвалось что-то наружу, а он всё не решался сделать в кости дыру, чтобы перестать мучиться. Отдалился. Всё равно. Боже! Да никогда, никогда ему не было всё равно. Страшно за Тоору было, волнительно. Но каждый раз, когда он собирался написать, вспоминались собственные непристойные мысли, смешанные чувства при появлении в комнате Ойкавы и становилось так невыносимо стыдно за то, что всё портит, что телефон откладывался до лучших времён, которые наступили слишком поздно. Больше всего во всей этой исповеди Хаджиме пугал собственный идиотизм и чёрствость. Никогда ведь раньше такого не было! Он всегда чувствовал Ойкаву, слышал его, не пропускал сигналы. А тут получается пропустил десятки, если не сотни. А потом приехал и ещё что-то требовал.
Иваизуми замер в центре комнаты вполоборота к хозяину квартиры, наплевав на то, что не собирался светить своей татуировкой, в которой было слишком много личного и принялся тереть лицо, всё силясь подобрать нужные, правильные слова. Его молчание длилось непозволительно долго.
Но разговоры никогда не были его сильной стороной, а страх снова всё испортить неосторожным словом (хотя казалось бы, что тут портить), давил со всех сторон, вызывая приступ острой клаустрофобии.

- Ойкава, я идиот. Идиот, слышишь меня? - Хаджиме хочется нервно засмеяться, скрывая за этой не истерикой, а так, её отголосками своё смятение и страх, что обратно ничего не вернуть. Он всё также не знал, что говорить. Ведь разговоры о собственной любви всё ещё казались некорректными в данной ситуации, а больше у него аргументов и не было. Глупый, глупый Ива-чан. Ничего то ты не можешь. Думал, что Ойкаве и без тебя нормально, а оно вот как. Идиот. Слепой идиот. - Мне было не всё равно, нет. Боже, нет, конечно. Я просто.. просто боялся быть навязчивым, понимаешь? Мне всё казалось, что ни к чему отвлекать тебя. Я.. ты такие глупости говоришь. Я не лучше. Я обычный. Скучный. Я всё пытался стать лучше, чтобы соответствовать что ли. Хотел быть интересным и пахал как вол, думая, что ну вот, добьюсь, стану хорош в том, что делаю и приеду к тебе. Наконец-то смогу поддержать разговор, говорить о чём-то интересном, так же вдохновленно как ты про спорт. А в результате.. Боже. Какой же я идиот. Я как-то отошёл от волейбола, мне было без тебя не интересно, а ты то нет. И мне всё казалось, что всё не то. Понимаешь? Я...

"Я люблю тебя, Ойкава".
Вот, что ему стоило сказать, разрушая все возведённые стены, кирпичиками для которой служили сомнения, что Тоору в самом деле нужен Хаджиме. Но он этого не произнёс. Сбился, зажмурился. Убрал руки от лица и уставился на Ойкаву, пытаясь улыбаться, но выглядя как человек, потерявший кого-то очень важного. Впрочем, почему как? Он им и был. Потерял. По собственной глупости. А теперь слушал, как это всё воспринимал Тоору и не знал, что делать. Куда бежать.

- Я не знал про травму. Мне казалось, что если бы случилось что-то подобное, ты бы сказал. А ты.. нет. Я не знал,- Хаджиме только сейчас понял, что произошло. Осознал. Сложил наконец-то все детали паззла воедино и испугался того, что понял. Ойкава был вынужден бросить волейбол из-за травмы. Ойкава сбежал, потому что ему крылья не просто под корень обрезали, с корнем вырвали. А он в это время, вместо того, чтобы быть рядом, всё строил свою карьеру, пытаясь стать достойным. Хаджиме, не сдержавшись, застонал. Отчаяние захлёстывало его с головой и оправдываться совсем не хотелось. А вернуть Ойкаву - да. И обнять его тоже, наплевав на то, что внутри всё снова взвоет, что недостаточно. Да насрать ему на свои низменные потребности.  - Если бы ты написал, я бы приехал. Боже. Что значит возиться, Ойкава? Я бы помог, сделал бы всё, что в моих силах. Чёрт. Да что за бред! Что значит не нужен?!

Хаджиме не прерывал друга, а сейчас отвечая на всё скопом, кусочек за кусочком оцифровывал сказанное ему вот так честно без побегов и попыток юлить. Оцифровывал и ужасался всё больше. А затем начинал злиться. На себя. И на Ойкаву. На себя за собственный идиотизм и слепоту. На Тоору за то, что тот сам всё решил за него. Вот только от злости толку никакого и, в общем-то, от его жалких попыток всё опровергнуть тоже. Глубоко вдохнув и с трудом выдохнув, сжав руки в кулаки, Иваизуми вдруг решил, что его тайна и гроша не стоит. Если он не скажет сейчас, то не скажет никогда - просто некому будет. Да и, в общем-то, ему и сказать больше было нечего. Не мог он ничего соврать, оправдывая себя, разрушая стройную историю Ойкавы.
А ему очень хотелось доказать, что он не прав в своих умозаключениях. Достучаться.

- Да к чёрту эти штаны! Отвлекись от них и выслушай меня ещё раз, пожалуйста,- заведясь от всего сказанного ранее Хаджиме и сам не  замечает, как начинает чеканить слова громче, чем следует. Но может быть оно и к лучшему, что он будет говорить вот так безапелляционно? Чёрт его знает. Главное не струхнуть в самый важный момент, а для этого нужно просто не дать себе времени вихлять. Здесь и сейчас. - Это бред. Я никогда не был лучше. Знаешь, почему я на самом деле боялся быть навязчивым? Надеюсь, что нет. Но я расскажу. Я влюблённый идиот, Ойкава. Ещё в выпускном классе понял, что мне нахрен никто не сдался кроме тебя, но боялся сказать. Я слишком ценил нашу дружбу и родство душ или как там это правильно назвать. Да и страшно было, просто потому что я вообще тебе не ровня. Приземлённый, скучный, толком говорить даже не умею. Вечно всё порчу одним неосторожным словом. Я очень боялся тебя потерять и что только не делал, лишь бы ты не прознал. Мы тогда в универы разные поступили и я подумал, что так лучше. Мол, ну теперь то я не  буду как маньяк какой-то пялится на Ойкаву. Это потом я понял, что без тебя всё.. сложнее. Иначе. И волейбол мне никакой не нужен - я за тобой шёл вперёд, мне только с тобой хотелось ввысь, понимаешь? И отношений поэтому не было. А потом я подумал, ну как я могу вот такой обыкновенный подойти к такому уникальному парню как ты и, похерив наши хрен знает сколько лет дружбы, сказать, а знаешь, я люблю тебя. И пытался стать лучше. Работал как проклятый. Научился бить татуировки, в бар пошёл не просто коктейли разливать, а чтобы с трюками. Я хотел вырасти над собой, как ты это делал каждый божий день, стать достойным и прийти к тебе с признанием, зная, что сделал всё, чтобы быть тебе ровней. А в результате всё просрал. Мне просто сложно было тебе писать, я себя идиотом чувствовал. Каждое твоё сообщение наизусть знал, а если смущался твоей искренности, тут же писал "идиот", чтобы ты ничего не понял. Я и не думал, что тебе так плохо. Не знал. Блять. Я не хотел и сейчас этого говорить, но и врать почему отдалился тоже не хочу. Уж лучше так. Я отдалился, потому что боялся всё испортить. И в результате всё испортил, ничего нового, конечно.

Хаджиме на эмоциях развёл руками и замер, дыша так, как будто марафон только что пробежал. Как-то не так он видел своё трижды проклятое признание. Не так он вообще всё себе представлял. Но где его планы, а где жизнь, верно? Он многое видел вообще не так, как получилось, но что поделать. Не Хаджиме диктовать свои условия тому мудаку, который отвечал за судьбы простых смертных. А жаль. Вот только на своём признании он всё же не закончил. Ему нужно было вогнать ещё парочку гвоздей в собственный гроб. Сперва он правда повернулся уже к Ойкаве, боясь смотреть в глаза, но всё же держа прямой взгляд.
Надо же ему хоть когда-нибудь соответствовать выбитому на основании шеи иероглифу, верно?

- Я знаю, что моё признание ни хрена уже не изменит. Не отменит того, что я был далеко, когда тебе было так паскудно. Но, блять, ты нужен мне Ойкава. Ты не баллласт. Ты самый важный для меня человек на всей этой грёбанной планете. И я ни о чём кроме дружбы не прошу - я мудак, но не настолько. Мои слова ни к чему тебя не обязывает, я.. я просто не знаю, как мне иначе объяснить всё, чтобы ты поверил. Поэтому вот. Если тебе захочется после всего услышанного меня выставить за дверь - я пойму. Ты только поверь мне, что ты самый уникальный человек, которого я знаю, хорошо? И нет, ты не тот человек, который сбегает и страдает по упущенным возможностям. Я знаю тебя, Ойкава Тоору. Ты другой. Ты упрям, чертовски трудолюбив, талантлив и очень умён. Ты уникален. Понимаешь?

Хаджиме хочется то ли разрыдаться от переизбытка эмоций, к которым он не привык, то ли истерично засмеяться, то ли провалиться под землю из-за охватившего его стыда. Если честно, то он вообще не знал, что делать дальше. Но, кажется, не жалел ни об одном произнесённым им в запале слове. И, наверное, это хорошо.

[NIC]Иваизуми Хаджиме[/NIC]
[STA]сдавайся[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/jdzKh.jpg[/AVA]

Отредактировано James Rogers (2019-09-30 00:06:29)

Иваизуми хочется себя ущипнуть. Ущипнуть и убедиться, что он спит. Что всё это происходит не с ним, не с ними, не в столь смешных и непривычных декорациях. Он хочет причинить себе боль, отрезвляя, выдёргивая силой из этого страшного своей зацикленностью кошмара, полного разговоров. Хочет проснуться, вынырнуть из-под давящих на него тонн мутной воды, не имеющих ничего общего с той, в которой он привык тонуть в случае провалов и крушений. Всё не так. Всё совершенно не так, как он всё себе представлял. Ни причины, ни слаженная, режущая без ножа история о том, как всё было в чужой голове, ни их диалог, больше похожий на исповедь с передачей эстафеты по счёту раз-два-три, а, если не успел, то обжёгся, ни сам Ойкава. Ведь последний уж точно не должен быть таким сломанным, таким больным и может быть даже измождённым. Тоору должен сверкать, восседая на своём пьедестале, освещать путь другим, сам того не понимая.
(Хотя на самом-то деле ни черта Ойкава ему не должен, но себе-то, себе-то должен!)

И сейчас, глядя на него, пытаясь безуспешно поймать его взгляд, подмечая всегда раздражавший его жест с участием предметов интерьера, в которые он имел привычку прятаться, если ему было некомфортно, он не хотел забрать свои слова и мысли обратно, не хотел очнуться в собственном доме и не поехать его искать. Нет. Нет-нет-нет. Ему просто до одури, до крика, до желания размозжить собственную голову о ближайшую белую стену, хотелось очнуться в прошлом и не допустить всего этого. Или отмотать время назад и сделать всё иначе, не быть таким мудаком, услышать, увидеть, протянуть руку. Он хотел спасти Ойкаву от самого себя, от разбитых надежд, спеленать его, согреть, спрятать от целого мира, полного несправедливости. Он хотел бы не дать ему рухнуть, остановить его скоропостижное падение, пресечь попытку сбежать от себя, друзей и его самого. Он бы очень хотел всё исправить.
Но время беспощадная сука никогда не соглашается на обратный ход. Смеётся только в лицо, да и всё на этом. Живите с этим, ребятки. Учитесь дышать заново. Стройте себе новые воздушные замки. Делайте, что хотите, делайте, что можете и даже то, чего не можете. Но прошлого вам никто и никогда не вернёт.
И от этой мысли горько. От этой мысли к горлу подступает желчь и Хаджиме натурально мутит. Картинка делает странный прыжок, но он всё же остаётся на своих двоих и всё пытается улыбнуться, ведь это так просто. Всегда же было так просто развести уголки губ в разные сторону и смотреть так, чтобы верил, верил ему без всех этих ебучих "но". Ему, в него, в них.
Но всё меняется. И улыбки перестают быть чем-то простым и естественным.

Особенно после чистосердечного признания, что именно ему, не кому-то другому, а ему, Иваизуми Хаджиме, казалось бы, лучшему другу, почти второй половине их общей беспокойной души, Ойкава не мог сказать. И никаких тебе пояснений почему, никаких аргументов. Просто не мог. И это бьёт поддых, выбивает из лёгких воздух, заставляет нервно хватануть воздух ртом, но всё же промолчать, вопреки тому, что хочется устроить допрос с пристрастием, врезать от души, наорать, запретить скрывать такие важные вещи. И запретить, запретить, чёрт возьми, в нём сомневаться. Ведь он мог помочь. Он бы.. смог. Смог бы стать опорой, смог бы стать скалой, которая бы закрыла от всех штормов. Он бы стоял, даже когда сил бы в нём уже не было, он бы защищал и оберегал. Но, кажется, в это верил только он.
И непонятно, кто из них в самом деле ошибался больше другого.

Иваизуми, помня о собственной значимой для него гораздо больше, чем все его собственные успехи, татуировке у основании шеи и расползающемся терновнике, который сейчас как будто в самом деле проникал под кожу, впиваясь, душа и вызывая внутренние кровотечения, для себя решает, что он бы смог. Если бы всё сложилось иначе, если бы между ними не было его дурацкой постыдной, казалось бы, тайны, которая была придумана им, чтобы не разрушить всё, а сработала ровно наоборот, то всё бы получилось. Он бы выстоял. За них двоих бы выстоял, удерживая своего рушащегося вниз с ужасающей скоростью лучше друга, человека, который в самом деле был важнее целого мира. И Ойкава бы не был разрушен. Не был бы сейчас таким. Не пытался бы ему доказать, что он ничего не понимает, что недостойный тут вовсе не он. Как и идиот.
И Хаджиме бы не отсчитывал слова до вспышки его собственной раздражительности. Ведь всё это какой-то бред.

Иваизуми в самом деле не понимает, но следует за Тоору, не слишком уверенно перемещаясь и чувствуя себя придурком чуть меньше чем полностью. Он только что признался в том, что влюблён в Ойкаву, а тот говорит, что он чего-то не понимает. И это так странно. И так, чёрт возьми, не вовремя. С Хаджиме всё в порядке. Хаджиме готовил себя к тому, что ничего не получится последние лет пять. Успел пройти через все стадии принятия, даже перестал себя мысленно казнить за подобную слабость, и был совершенно обескуражен тем, что русло разговора вдруг вывернулось в другую сторону. Он ни черта не понимал в тонкостях человеческой психологии и сейчас только и делал, что медленно, но верно перегревался, чтобы в неподходящий момент вспыхнуть.
Он в самом деле ничего уже не понимает.

- Заткнись! Заткнись, Ойкава! И прекрати пороть всю эту дичь! - удар собственной руки о стену пугает даже его. Сильный удар, удар с размахом от плеча. Удар бывшего аса. Но дыры в стене нет, а сам Хаджиме сплошное решето. И их тут двух таких дырявых двое. Только ему себя совсем не жаль. Ему страшно и больно видеть Ойкаву таким. Его пугает это чужое чересчур искреннее желание сравнять себя с землёй и возвысить, господи, прости нас, идиотов, Хаджиме, которые никогда и не претендовал на роль выдающегося. Он ведь в самом деле обыкновенный и в этом его сила, прелесть, да и вообще смысл. Быть якорем для способных долететь до солнца и обжечься об него, обрекая себя на падение. Быть стеной. Быть неоспоримой поддержкой. Просто быть. И то, что он не справился - это его самое страшное преступление за всю его не то чтобы особо длинную жизнь. Но сейчас он отступать не намерен. Не верит ни одному страшному, кривому, ядовитому слову. Смотрит раздражённо, исподлобья, дышит тяжко и медленно убирает руку от стены, которая на самом деле ни в чём не виновата. Убирает её, чтобы теперь укоряюще ткнуть пальцем в недостижимую грудь Тоору. Ткнуть пальцем и снова заговорить. Некрасиво, нескладно, зато от сердца. - А теперь послушай меня. Я приехал  сюда из-за тебя и за тобой. Мне абсолютно точно не насрать, что с тобой происходит. Я отказываюсь даже повторять всё то, что ты только что произнёс. Я, чёрт возьми, люблю тебя, придурок. И это не громкие слова. И  даже, несмотря на то, что обсуждать тут, наверное, уже нечего, это просто факт, подтверждающий, что и речи быть не может, что ты там хоть как-то меня недостоин. Что это вообще за бред? Я знаю про тебя гораздо больше, чем другие люди. Я знаю про тебя много нелицеприятного и в тоже время я знаю сколько, ты просто не представляешь себе, сколько на самом деле в тебе хорошего, вдохновляющего, ты просто забыл, сколько в тебе силы, Ойкава. И все эти мои знания никогда не мешали мне тебя таким принимать. Да, я совершенно обычный  - это факт, Ойкава. Это не мешает мне жить. И не нужно, боже, пожалуйста, не нужно больше пытаться доказать мне, что это ты, чёрт возьми, меня недостоин, хорошо? Ты мой друг, Ойкава. Ты мой чёртов лучший друг на всём этом грёбанном белом свете, полном дерьма, несправедливости и вот этого всего.

Хаджим, понимая, что ему банально не хватает воздуха, прерывается на то, чтобы сделать неопределённый  жест рукой, пытаясь дать понять Ойкаве, что он думает о мире вокруг в целом. А затем делает осторожный шаг, а за ним ещё один, сокращая дистанцию между ними на итак не слишком-то большой кухне. Между ними всего какой-то шаг и целая вечность существования на слишком больших расстояниях. И это было бы забавно, не будь это для них так разрушительно.

- Никуда я не уйду. Не уеду, не сбегу. Хватит, набегался. У меня больше нет ни единой причины держаться подальше от тебя, боясь всё испортить. Всё уже разрушено, Ойкава. И, знаешь, я намерен выстроить всё заново, сделать лучше. Ты говоришь, что я не мог тебе помочь, но сейчас то могу, разве нет? Я могу быть рядом. Я буду рядом, слышишь? Пожалуйста, просто.. просто поверь в меня, хорошо? Как раньше?

Хаджиме кажется, что он прыгает в пропасть. Берёт и делает шаг в пустоту. Но всё равно не отступает и тянется вперёд, сгребая Тоору в объятия, неаккуратно наступая на свою калеченную ногу и морщась, сцепив покрепче зубы. Обнимает крепко, так как он всегда умел. Обнимает как старого-доброго друга, которого не видел вечность. Хотя почему как? Обнимает сильно и весь теряется в этом ощущении чужого тепла под своими руками.

- Мне тебя чертовски не хватало, Ойкава. Всего тебя. Без исключений, слышишь?

Он уже не орёт, не пытается расстрелять из пулемёта слов Тоору. Сдавленно шепчет, боясь спугнуть и покрепче сводит руки.
Он никуда не уйдёт.
И он обязательно сделает всё, что в его силах. И даже немножечко больше.

[NIC]Иваизуми Хаджиме[/NIC]
[STA]сдавайся[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/jdzKh.jpg[/AVA]

Отредактировано James Rogers (2019-10-30 01:51:49)

Иваизуми никогда не любил эмоциональные качели, не любил и не понимал, всячески избегая подобных встрясок и уберегая себя от подобных аттракционов не хуже, чем Ойкаву от попыток умереть от инфаркта в зале, переусердствовав. Для него все эти пугающие своей скоростью скачки от радости к печали и обратно прямиком через туннель самоуничижения не были чем-то обычным, скорее из ряда вон. И единственное желание после всего - спрятаться, забиться обратно в свою раковину, дать себе время на размышления, неловко уйти от последствий собственной исповеди, подождать пока хотя бы в его голове всё устаканится. Ведь ему гораздо привычнее стоять на земле обеими ногами и просто делать шаг вперёд, когда будет готов или когда внутренний таймер истошно завопит, требуя от него каких-то действий. И снова,  а потом ещё, и так шаг за шагом продвигаться к намеченному, раскручивая последовательно клубок из мыслей и чувств, чётко зная, что должно его ждать за следующим поворотом, держа руку на пульсе и не позволяя эмоциям брать верх, ловко запирая их в шкафу до поры до времени и выпуская на расстрел по одной. Он привык так жить, а всё, что выходило за рамки обыденной картины его пугало - его бесстрашие не касалось чувств, да он и не пытался никогда, если честно, прославиться чем-то подобным. Даже в собственной влюблённости он поступал так: двигался вперёд медленно, но верно, выставляя приоритеты и обозначая точки, в которых он может позволить себе остановиться. А как усмирить отчаянно стучащее сердце он не знал. Не знал и как заново научиться дышать, ощущая себя так, как будто его сперва пропустили через мясорубку, а затем пригвоздили к земле бетонной плитой его собственных сожалений. Ему никогда не удавалось справляться с чем-то подобным - за эмоции всегда отвечал Ойкава, а Иваизуми он.. просто подхватывал и вставал стеной между своим лучшим другом и его собственными демонами, закрывая собой и не позволяя провалиться в небытие. Не врал никогда и был искренен в своих грубых чаще всего словах. Искренне обнимал, утешая, искренне рыдал, понимая, что мечта, пусть и не его, неосуществима. Справедливости ради, самым верным его мечом была искренность, а щитом - прямота.
Но сегодня система дала сбой. Все датчики внутри него сошли с ума, мигая по очереди и сводя с ума. А он сам просто не знал, что делать дальше, что говорить.
Что ему делать, если Ойкава снова ему не поверит?..
У него ведь закончились слова. Он отдал всё, что так долго хранил. А теперь был абсолютно беззащитен, раздражён и в тоже время совершенно обессилен.
Он (они) справится?

А слов ведь и впрямь нет. И хорошо ещё, что человек, за которым ему пришлось бегать и уговаривать поговорить, не ушёл на очередной виток отрицания, всего лишь снова вернулся к тому, что сам Хаджиме особенный - глупый упрямый мальчик. А у Иваизуми нет ни сил, ни желания отговаривать Ойкаву верить в то, что он какой-то там уникальный - он то знает, что это бред. Он совершенное обыкновенный. В нём нет той искры, что он видел в самом Тоору, в нём вообще нет ничего, кроме стержня, мешающего порой даже больше, чем помогающего и это по-прежнему не плохо, просто факт. У него и зависимостей то нет, кроме Ойкавы. Но спорить так глупо. Да и зачем? Совсем неважно, кем его считает Ойкава, пожалуй, Иваизуми принял бы молча даже его пренебрежение, лишь бы позволил остаться рядом. Лишь бы позволил себе помочь. Лишь бы дал ему (им) шанс. И для Хаджиме в самом деле было уже неважно, что чувства его могут быть не взаимны, что он, возможно, обречён и дальше жить вполсилы, не позволяя себе любить сильнее, чем позволят, зная наверняка, что никогда не сделает хоть что-то за что перестанет себя уважать. Это всё для него не так уж и важно. Он слишком давно с этим живёт, чтобы сейчас вдруг решить, что не готов, не сможет быть рядом и дальше.
Это тоже всё неважно.
Важен только Ойкава.

Ойкава, обнимать которого так привычно и по-прежнему трепетно. Важен этот дурак, замерший в его объятиях и затихший, переставший пытаться сбежать снова и снова. И от привычного тепла становится легче. От осознания, что не оттолкнул. И даже вопросы, правильных ответов на которые Иваизуми в самом деле не знал, не казались уже такими страшными. Казалось бы такая малость. Всего лишь объятия, которые никогда раньше не были под запретом. А на самом деле так много.
Гораздо больше, чем он мог себе замечтать ещё каких-то полчаса назад, видя как его мир, никогда не отличавшийся особым волшебством и размахом, шёл трещинами и осыпался ему на голову. И это так важно не отпускать.
Гораздо важнее, чем собственная усталость, чем разнывшаяся нога. Чем целый мир, который как будто проверял их на вшивость, а они отчаянно ему проигрывали в этой немой схватке с тем, что гораздо сильнее их.

- Как захотим - так и построим. Вдвоём мы справимся,- "вдвоём" звучит как заклинание. Пусть у Хаджиме нет чёткого плана, как и нет уверенности, что он сможет помочь, не наворотив новых глупостей, не сломав что-то ещё попутно, но он верит, что они справятся так или иначе, рано или поздно. Верит также, как в детстве верил в чудеса - свято и неоспоримо, наплевав на то, что наука и статистика против. Он просто знает, что стоит усомниться, как всё снова сломается и может быть в следующий раз он (они) очнётся слишком поздно. И ничего уже будет не исправить. - Потому что я хорошо тебя знаю, Дуракава.

Он верит в Ойкаву, потому что знает его с детства, верит потому что знает его от и до и совсем не боится его. Верит, потому что по другому не умеет. И не собирается врать ему, придумывать какие-то другие причины, выдумывать, обманывать, пытаться юлить. Всё равно он никогда не был хорош в игре слов, так к чему всё сейчас портить попытками? Иваизуми чертовски устал. И хватает его только на вот такую смешную, несуразную правду, которая вряд ли устроит Тоору. Но может быть заставит его задуматься о том, что он к себе слишком строг. Может быть.
А может быть и нет - Хаджиме уже ни в чём не уверен. Он даже не знает, что изменилось в Ойкаве за год тишины и надуманно вынужденного отшельничества. Но он обязательно узнает. Завтра, послезавтра. Мысленно он  был готов отказаться от всего и остаться здесь навсегда, если понадобится. В конце концов ему не в первый раз начинать всё с самого начала. А Ойкава того стоит, пусть сам в это и не верит.
И его "я скучал" лишнее тому подтверждение. Иваизуми, конечно, никогда не верил в родственные души, в эти девчачьи глупости, про то, что судьба не дура и дарит людям друг друга, но почему-то сейчас не сомневался в том, что с Тоору они должны идти по  жизни бок о бок, неважно кем они при этом друг другу будут - это всего лишь детали, главное вместе.

- Ладно, твоя взяла,- без Ойкавы в его руках мир незамедлительно тускнеет и снова верх берёт усталость. Ему бы в самом деле было не лишним поспать - его беспокойный сон на лестнице не помог, скорее сделал хуже. Да и на разговоры сил больше не было, он мог бы разве что простоять вот так пару часов, обнимая самого дорогого для себя человека и сожалеть, что позволил ему так долго вариться в его ужасающих своей неправдоподобностью мыслях. Но им обоим нужно поспать. Поэтому Иваизуми не спорит и послушно размыкает объятия, пусть и остаётся стоять там, где его оставил Тоору, провожая задумчивым и немного плывущим взглядом, даже не пытаясь украдкой подметить изменения или запомнить как он выглядит со спины теперь - это казалось особенно кощунственным сегодня. И как-то картинно вздрагивает в ответ на признание, даже не пытаясь скрыть своей растерянности.
Нравился. Это не про любовь, верно? Так можно сказать другу. Так можно сказать брату. Любому человеку. Хаджиме выдыхает, улыбается неуверенно и кивает, принимая чужое признание, сказанное вот так странно и может быть даже нелепо, но уж не ему судить, справедливости ради. Принимает с благодарностью, чтобы оно в самом деле не значило. Выжидает зачем-то пока Ойкава скроется за дверью, как будто тот мог бы снова сбежать, и только после этого хромает обратно в зал, чтобы достать себе постельное и устроится на диване, сняв уже наконец-то осточертевшие ему за сегодня джинсы, малодушно не посмотрев на собственную многострадальную ногу.
Всё завтра.

- - -

К собственному удивлению, Хаджиме вырубился сразу, как принял горизонтальное положение - может быть оно и к лучшему, всё равно ничего путного он бы не придумал, разглядывая потолок в чужой квартире, скорее уже окончательно бы загнался, измучил себя и попытался по-быстрому сойти с ума и как-нибудь вернуться обратно в размытые рамки нормы. И всё равно проснулся разбитым, как будто вчера целый день грузил вагоны, впрочем... впрочем, он вчера, конечно, переусердствовал во всех смыслах этого слово. Да и мысли, которые он не успел препарировать ночью, провалившись в благословенную темноту, вернулись тут же, одолевая и назойливо стучась в висках, вынуждая поморщиться от досады - чудес всё-таки не бывает, ну или случаются они не с ним - это не так уж и важно. А что. А как. Что дальше, Иваизуми, а? У Хаджиме ответов не было, как и желания вставать с дивана. Его хватило только на то, чтобы перевернуться на спину и накрыть рукой порядком уставшие от полного отсутствия режима в его жизни глаза.

Ему уже давно не шестнадцать, чтобы так измываться над собственным организмом. В конце концов он давно не подросток, чтобы так поддаваться эмоциям и выламывать себе руки собственными словами, признаниями и чистосердечными в целом, пусть так и нужно было, но вот же они последствия - голова чугунная, а тело и вовсе не хочет с ним сотрудничать. Ему бы встать, сделать зарядку, сходить в душ и продолжить биться о глухие стены крепости имени Ойкавы, но.. так не хотелось быть для него обузой, разбудить случайно или разрушить привычное утреннее одиночество. Наверное, поэтому он и остался лежать, прислушиваясь к происходящему в маленькой квартире, кое-как укрывшись одеялом и размышляя над всем, что было вчера сказано и услышано. Картинка получалась так себе. Как будто мир раскололся надвое, а скотча для того, чтобы свести края с друг другом банально не хватало. Боже, ему вчера хватило духу признаться. Чёрт возьми! Вчера ему было почти не страшно, так отчаянно хотелось достучаться до Тоору, что всё остальное он просто задвинул на задний план. А сейчас уже было не по себе. Что ещё между ними теперь измениться? А главное.. он вообще пробовал думать, прежде чем говорить?

Нет-нет, ему не хотелось забрать обратно ни единого слова. Это всё было правдой. Его правдой. И вчера всё это говорил именно он, оголяя себя снимая доспехи и складывая у чужих ног. Он же сверкал своими многозначительными, чересчур личными татуировками. Это он орал, требовал чего-то, говорил, говорил, говорил, бил по стенам, злился и обнимал как в последний раз, может быть чересчур крепко, стремясь стать как можно ближе. Ну и почему теперь так хочется уложить подушку на лицр и завыть в неё?
Хаджиме вздохнул ещё раз, сам себе мысленно поставил диагноз: кретин и не лечится, а затем непривычно тяжело сел на диване, всё ещё по привычке кутаясь в одеяло и с тоской глядя на собственную одежду, лежащую не особо аккуратно неподалёку, изрядно пострадавшую от долгой дороги и глупого падения. В принципе у него был рюкзак с запасными вещами, но он в самом деле не помнил, приносил ли его сюда.

- Доброе утро, идиот.

Собственный хриплый немного шёпот со вполне справедливым обращением к самому себе отрезвлял получше холодного душа. Он в самом деле не спит. И это он вчера признавался в любви и обещал, что не бросит. Он, конечно, не бросит. Но что со всем этим делать пока решительно не знал, да он вообще никогда не знал, что с этим делать, просто никогда не сомневался, что бросать Ойкаву, разбегаться с ним из-за собственной влюблённости, потому что вот такой он, не хочет ни при каких условиях, за последние пять лет он даже морально подготовил себя к тому, чтобы искренне улыбаться на свадьбе Тоору, если тот позовёт. Но что делать, если вдруг хватит духу рассказать свою самую страшную и, может быть, самую глупую тайну на свете не придумал. Потому что не планировал признаваться, если честно, он ехал сюда не за тем, чтобы душу облегчить, а ради Ойкавы. Ну а импровизация вообще не его конёк. И груза на плечах после их вечера исповедей меньше не стало, да и плита собственных сожалений не свалилась с груди, по-прежнему мешая дышать ровно и полной грудью, пусть и метафорически.
Смотреть в глаза Ойкаве было тупо.. страшно что ли. Неловко может? Иваизуми запутался.

Ты мне всегда нравился.

Чужое недопризнание ножом по сердцу. Хаджиме показалось, что он даже перестал дышать, вспомнив. Снова подумал, что идиот и сделал вдох.
Как же всё сложно. Непонятно. А на душе всё равно теплее, чем было до приезда в этот странный маленький городок.
Оно того и стоило. И это самое важное.

[NIC]Иваизуми Хаджиме[/NIC]
[STA]сдавайся[/STA]
[AVA]http://sd.uploads.ru/jdzKh.jpg[/AVA]
[SGN]  [/SGN]