Пьетро не гордился тем, что откладывал то, что нужно было по-хорошему сделать сразу же, как снова научился дышать, ходить и смог сорваться на бег, чтобы скрыться с места, где очнулся. Но так получилось, ясно? Это.. не так просто. Пьетро, в отличие от многих других, мог хотя бы примерно представить сколько боли причинил сестре своим геройским поступком и глупой смертью за то, что раньше им было совсем не близко. Их связь - вещь, которая могла как обнадёжить, так и причинить немало страданий. Пьетро никогда не терял Ванду, но даже мысль о подобном исходе причиняла ему боль, заставляя остановиться, дыша через зубы и нервно оглядываясь вокруг, ловя что-то вроде панической атаки на минималках, и это многое ему объясняло. Ведь терять часть своего мира равносильно собственной смерти, только вот почему-то приходится жить дальше, дышать, говорить с другими, пытаться продолжать что-то делать. Это.. больно. Пьетро тоже было больно. Больно от всего, что он успел узнать о злоключениях Ванды, больно по большей части за неё и за то, что она вынуждена была пережить в одиночестве, ведь его сестрёнка, в отличие от него, не страдала острой формой болтливости и не так уж и сближалась с другими, а значит, скорее всего, никто не протянул ей руку и не попытался уберечь от целого мира. И ему было страшно. Страшно даже представить, что творилось в её голове и как сильно подкачал мир, не нашедший в себе сил, чтобы помочь одной запутавшейся девушке справиться с тем, что для неё было совершенно естественно. Максимофф не винил мирное население, имеющее полное право бояться силы его сестры, но.. Но. Он их не понимал и не принимал их позиции. А сам не спешил свидеться с ней в основном потому что не знал, что он может ей сказать, кроме "как привет, я тут выжил, всё в порядке" - он всё искал подходящие слова и не находил, снова и снова возвращаясь мыслями к их будущей встрече и прокручивая возможный диалог. Он ведь знал, что она не верила в то, что он жив. Он знал, что она его не искала. И это не причиняло боль ему - он два года не чувствовал ровным счётом ничего, да и не мог её в этом винить, как ни странно, спидстер отлично помнил, как из него сделали решето и как это было больно, но почему-то ему казалось, что, учитывая всё это, Ванде при виде него будет даже больнее, чем пока она была уверена, что он мёртв.
Но тянуть бесконечно было нельзя. И даже малодушная мысль, что кто-нибудь другой мог бы обрадовать Ванду тем фактом, что её братец жив-здоров, творит всякую дичь, била поддых. А уж о том, чтобы подобное в самом деле случилось, Пьетро даже думать не хотел. Есть вещи, которые нужно делать самостоятельно. Например, уведомлять, что вернулся с того света.

Поэтому он в Нью-Йорке, мчит на базу Мстителей, почему-то зная наверняка, что местные системы безопасности пропустят его без лишнего шума. Вероятность, что он найдёт Ванду здесь, как обычно пятьдесят на пятьдесят, всё как с динозавром в городе. Но Пьетро на удивление удачлив, не смотря на все его злоключения, хотя если подумать, то госпожа фортуна вообще никогда его не оставляла. Даже, когда он вдруг решил проиграть смерти, играя с ней в догонялки.
Чтобы обежать пару открытых для общего доступа этажей ему понадобилось буквально минутка. Последней он решил проверить кухню, уже будучи морально готовым мчать в Сан-Франциско прямиком в школу Ксавье, ведь Чарльз говорил ему, что он может найти Ванду и там. Но вместо этого замирает за спиной сестры и молчит.

Молчит не потому что не рад. Молчит, потому что всё внутри него поднялось вверх и резко ухнуло вниз, как будто это какие-то американские горки, где ремня безопасности не существует как класса. Живая. Настоящая. Родная. Как будто повзрослела. Пьетро молчит и ошарашенно наблюдает за реакцией Ванды, но не находит в себе сил ни поймать чашку, ни как-то разрядить обстановку. Он наблюдает за всем как в замедленном кино. Вот она встаёт, оборачивается, вот из её рук выскальзывает посудина и падает вниз, разбиваясь на осколки. Звук разбитой керамики как будто запускает время вновь, ускоряя происходящее и разгоняя парализовавший спидстера тумана, который был только в его голове.
Пьетро открывает глаза шире, слыша истеричный крик Ванды, чувствуя себя так, как будто каждое слово пронизывает его насквозь, как булавка распятую бабочку, которую готовят для коллекции энтомолога. Не верит. Парень сглатывает, моргает, делает аккуратный шаг вперёд, шепчет себе под нос, что идиот и прерывает эту агонию на двоих рывком вперёд.

- Эй, эй, тише, это я. Это правда я. Я вернулся домой, тшш,- Пьетро обнимает сестру привычно, обвивает руками, прижимает к себе, гладит по голове успокаивающе, целует в макушку и совсем её не боится. Она может откинуть его прочь. Может свети его с ума, ведь он уже замедлил своё сознание, чтобы та могла почувствовать его, услышать. Ванда может его уничтожить. Может поднять со дна все его страхи. Но он её не боится. Ванда - его семья. Ванда - часть его мира. Ванда - причина, по которой он всегда продолжает бороться и летит вперёд. И он наконец-то дома. - Прости, что так долго. Эй, ты как? Я не призрак. Меня подлатали и вот я здесь. Прости, что ты так долго была одна.

Пьетро отнимает её руки от висков, невесомо целует запястье, прося прощение за два года её личного ада. Прижимает к себе крепче и бормочет что-то совсем не имеющее значение и в тоже время очень важное. Для них обоих важное. Всё будет хорошо. Не бойся. Я рядом. Я всегда рядом. Прости, что меня не было так долго. Он совсем не ожидал, что его явление из ниоткуда может повлиять на сестру таким образом и запоздало переживает, совсем забывая про себя. Весь он сейчас для Ванды. Всё его существо тянется к ней и хочет успокоить, загладить его вину перед ней.
Он снова дома. Их снова двое. И весь мир совсем не важен, верно?