Чарльз все еще не понимал на каком свете он теперь находится, что последует за агонией, которую они пережили? Он все еще не понимал, не признавал всего масштаба случившегося, пытаясь хоть как-то свести все подсчеты в своей голове к минимуму. Он не хотел думать, он не хотел анализировать, ему было страшно делать и то другое.

Ему было необходимо вырваться из этого круга, ему было необходимо добраться до чего-то, до кого-то, кто был жив. И он добрался до Джин, до Джин, которая выглядела опустошенной, которая была как выжженная земля под солнцем, жизнь в ней еще теплилась, но такая эфемерная, такая хрупкая, что казалось тронь рукой и рассыплется.

Он не представлял, что скажет ей.
Он не понимал, что должен ей говорить.
Он хотел просто обнять ее и почувствовать на мгновение, что и он живой. Что все в нем, тоже живо.

- Джин. – И даже имя произнесенное на выдохе, имя способное вселить уверенность и надежду, даже ее имя звучало хрипом, скрипом, ужасом на его губах. – Что я наделал, Джин?

И впору было бы рвать на себе волосы. Но Чарльз не умел, давно уже не умел впадать в столь глубокие, в столь разрушительные отношения с самим собой. Он не умел и не хотел проводить аналогии, параллели, глупости говорить.

Он не мог винить себя бесконтрольно.

Но винил.

- Что, господи, что они сотворили?! – Он не осматривал местность, он не видел, еще толком ничего не видел. Тишина в его голове только-только наступила. Скомканная, чудовищная тишина, от которой ему хотелось выть.

Потому что там, где ранее были миллионы жизней, так где ранее были мысли, истории, легенды и шепотки, там было пусто. Выжженная земля окружала их, израненная, уничтоженная огнем противника земля, которая похоронила миллионы детей в своих недрах. Чарльз с каким-то недоумением, даже с непониманием осматривался вокруг, потому что вокруг еще должен был быть кто-то живой. Потому что вокруг еще должны были быть дети, голоса, звонкий смех, вокруг все еще должно было быть безопасно.

Но больше не было.

Не было целого мира. И он не понимал, как скорбеть об этом. С чего начинать? Это был внутренний ступор, это было столько эмоций, столько чувств, что он не мог, просто не мог их переварить. Он просто… сдался?

Боль утихает, она просто стихает, складывается в уголке сознания, становится незаметной тенью, которая еле касается его сознания. Боль уходит и Чарльз может дышать, может думать, может делать следующий шаг. Он планирует речь, планирует разговор с Джин, но пока не знает слов, которые должен сказать, пока не понимает что он может ей сказать.

Чувство вины сидит в нем так глубоко, так давно, вина за умерших, вина за живых, вина за ошибки, которым нет конца и края, которых так много что у него подгибаются ноги. Он почти мечтает о том, чтобы кресло было рядом с ним. Потому что стоять сложно, стоять прямо, не сгибаясь под тяжестью случившегося – еще сложнее.

Он рядом.
Он близко.
Но он так далеко от нее. Он не может прикоснуться, не может поднять ее, обнять, успокоить. У него нет сил, у него нет возможности, у него не получается думать о том, что нужно делать. У него смешение мыслей и чувств.

- Геноша, Джин. Все, кто был с нами, все кто скрывался здесь, вся жизнь, которая кипела здесь. – Тысячи мыслей, тысячи криво боли, тысячи адских минут, которые снова и снова кружатся в его голове.

Тысячи криков, которые больше никогда не затихнут в нем. Тысячи имен, которые он не сможет произнести. Чарльз разрушен, он уничтожен произошедшим, он сломлен и в нем просыпается совсем не тот Чарльз, который известен всем. В нем просыпается кто-то еще, кто-то кого он сам еще не знает.

Но он хотел бы узнать. Потому что за этим пробуждением идет новое начало. Потому что за этим новым Чарльзом будет новый мир. И что-то в нем крепнет, сливается воедино, сцепляется изнутри новым фундаментом. Он смотрит на Джин, которая измучена, которая разрушена, которая переживает боль раз за разом, смотрит, но не прикасается, опасаясь разрушить ее покой.

- Я не знаю кто они, Джин. Я не знаю что случилось, но Геноши больше нет. Нет ничего, что мы строили здесь. – Он оседает вниз, на пол, к черту усилия для того чтобы стоять на ногах.

Он обессилен. Он сломлен. Он горюет и болит за смерти друзей, которых привел на гибель.