... Даже за немногое время, что успел просуществовал Новый Асгард, Тор успел привыкнуть к самым разномастным гостям. Военные на пятнистых джипах и вертолетах, агенты в своих неизменных черных костюмах и унылых черных очках; жители Брокстона - городка, что лежал в двух шагах, и чья островерхая крошечная церквушка сверкала на солнце, словно целясь в самую середину. Ну и конечно же, почитатели и фанаты всех марок, начиная от немногочисленных групп, заканчивая адептами церкви его, Громовержца, имени: невысоких, черноволосых, с неизменными фотоаппаратами в руках.
И разумеется. Разумеется странный люди с плакатами, надписи на которых, как ножевые раны, оставляли в его сердце глубокий след.
Он готовил свой город немного не к этому.

Новый Асгард задумывался не только как прибежище изгнанника. Не только как напоминание о том, что утрачено, и возможно, навек. Воспоминание об ошибке.
По замыслу Одинсона, он должен был стать домом для таких же изгнанников. Тех, кто по разным причинам, не нашел себе места в иных мирах, не только во всех Девяти. Таких как Гамора. Ракета. Квазар. Страйф. И еще великое множество тех, чьи имена он не знал, с кем пересекся лишь на мгновение.
Приютом. Но и форпостом Земли. Вратами Мидгарда, через которые его население не только смогло бы принимать гостей из других Вселенных, но и само сделало бы шаг из своей колыбели - тот шаг, который давно уже порывалось сделать.
Он знал, понимал, что это будет нелегко. Прожив пятьдесят лет смертным, он лучше постиг и их страхи, и то, почему люди стали такими, как были сейчас. Их главным противником был собственный страх; скованные им, словно рабы, они все резвей, все охотней брели от одной искусственно создаваемой цели к другой, подгоняемые хитроумными пастухами.
И, разумеется, пастухи были очень недовольны, заметив, что в изгороди, сооруженной ими, внезапно открылась еще одна дверь.
Разумеется, они сделают все возможное, расставляя фигуры картонных врагов возле нее, завывая волчьими голосами.
Разумеется, им удастся удержать большую часть своих стад - но зато те, кто вырвется, будут свободны.

Но сейчас... сейчас ему нужно было просто доказать, что у этого мира есть не только враги.

... Автомобиль, пылящий среди ровной, как стол, долины он заметил еще издали. Нахмурился. Нет, не то чтобы это было предчувствие. Но отблескивавшая в свете вечернего солнца, как голова шустрой ящерки, гоночная машина не могла принадлежать почтальону, что со внушающим трепет упорством забрасывал приглашения и фанатские письма в почтовый ящик. Не походила она и на правительственную делегацию, и даже на каприз Тони Старка.
Его сердце глухо ударилось о ребра, когда Одинсон ощутил магию, окутывающую авто. Хорошо знакомую... и такую забытую. Дерзкую. Сладкую. Женскую.

Когда машина затормозила у главных ворот, он уже ждал.

Уклоняться от объятий Одинсон даже не думал. Не только потому, что желал успокоить нежданную гостью и показать ей, что Тор все еще тот же наивный мальчишка, или влюбленный мужчина, который всегда согласен простить и принять все ее сумасбродства.
Между ними и впрямь существовала какое-то молчаливое соглашение, договор, что никогда не будет произнесен вслух. Сколько веков не прошло, сколько безумств и опасностей не утягивало этих двоих в бурные воды, в конце концов они снова встречались почти примирившись. Бывают ли бывшие любовники? До конца ли сгорает, способно сгореть то чувство, то адское пламя, что некогда обожгло юношу и девушку; ее, возомнившую себя повелительницей сердец, и его, кто посмел сбросить с себя это ярмо, развеять всесильную магию?
Или... ему это только казалось? Хотелось верить. Потому что даже подумать о том, что случится, если Амора станет его противницей в самом деле, Одинсон был не готов.
А значит необходимо было цепляться за мир всеми силами.

Кроме того...
Кроме того, ему просто было приятно обнять ее.
И не только.

Поцелуй был недолгим. Хотя, может быть, Тор просто потерял счет времени. Губы Чаровницы, нежные, гладкие, воистину божественные, сладкие, словно конфетки, подтаявщие у забывчивого ребенка в ладошке; ее поцелуи, глубокие, словно бездна, куда срываются дикие воды Тунд; близость ее тела, жар ее страсти,- все это способно было опьянить каменное изваяние. И пусть сейчас она не пускала в ход ни магию, ни свои обещания: одна только память того, кто когда-то безудержно упивался ее любовью, одно только знание, как это может быть, уже были опаснейшей из ловушек.
И все же он нашел в себе силы разорвать поцелуй. Первым.

Голубые глаза разглядывали колдунью. Они оба слишком хорошо знали друг друга, чтобы обмануть. За много веков асы учатся принимать друг друга такими, как они есть, воспринимая, как неизбежное зло, и конфликты, и расставания, и любовь, что вспыхивает между ними и смертными. В конце концов даже вражда становится у них чем-то вроде странной дружбы.
Тор знал, что она видит его насквозь, а она видела, что в нем не было гнева. В конце концов, разве не он, не их расставание, не отвергнутая любовь были причиной, что Чаровница ступила на путь зла?

- Пришла просить прощения? За что на этот раз?

Во взгляде Тора сверкнул опасный огонек, когда Чародейка острым, как лезвие язычком, что только что ласкал, вдруг резанула по сердцу. Больно. Она всегда знала, как и где ударить. Чем зацепить.
О, если бы она начала проходиться по тем годам, что Тор Одинсон, потеряв память, жил в образе человека - он знал бы, как ей ответить. Если бы пожалела об утраченной мощи Рагнарёка, о славе великого воина - что же, сын Одина уже падал и вновь поднимался, возвращая утраченное, снова ступая под золотые своды с рассказами о все новых подвигах, новых друзьях и новой надежде.
Но теперь... теперь ему некуда было возвращаться.

Амора ударила его с безжалостностью, которую только она могла позволить себе. Зная, что не пострадает. Что бывший любовник проглотит обиду, смолчит и стерпит, когда рыжеволосая красавица снова откроет объятия, поманив его взглядом зеленых глаз. Она привыкла кружить головы и сводить с ума, привыкла, что за ее красоту, нераздельную с чарами и коварством, простится все.
Когда-то так было. И даже Один, великий Всеотец, давно уже равнодушный и к прелести юных дев, и к обольщениям зрелых красавиц, Один, хранивший верность супруге не из одной лишь любви, но немалого уважения и даже трепете перед ней,- и тот, как видно, единственным глазом нет-нет да посматривал в сторону крутобедрой красавицы, спуская ей то, за что другие давно поплатились бы.
Мудрость мужчин отступает перед женской красотой.

Пожалуй, впервые в жизни Амора увидела холод в обращенных к ней голубых глазах. Не просто холод - лед, так похожи на те, что дочерна обжигали асгардских воинов в Ётунхейме. И пусть красота этой женщины все еще сияла для них, как второе солнце, Одинсон не спешил ответить на заданный ею вопрос.
Подсказку.
Или же приказание?
- Верно, кто как ни ты знаешь, что значит для аса - быть изгнанным из родных мест, не иметь власти вернуться,- без тени улыбки, без доли насмешки проговорил Громовержец. Да, яда не было в его голосе; только память о том, как год назад (что есть год для аса?) в этом же мире, почти в такое же время Амора стояла пред ним беззащитная, лишенная всех своих чар кроме чары, что были даны ей как женщине. И дар - золотое яблоко, что утром нашла она на пороге, тоже звучал в его тоне. Но не в словах.

Но... то было год назад. Для нее. Для него же прошло полвека, и даже больше. Тор, принц Асгарда, некогда безрассудно чинивший добро и зло, изменился. Познал силу и власть Рагнарёка, и сумел укротить ее. Принял ужасную правду и о себе, и о своем рождении. Он, кто привык доверять друзьям, и готов был открыться, как другу, каждому и любому, познал свое сердце - и научился молчать о том. И главное, научился смирять свой гнев и свою гордыню, когда это требовалось другим. Когда нужен был союз.
А сейчас Амора была очень сильной союзницей.
- Что ж, проходи, госпожа,- уступая и усмехаясь этим мыслям, Одинсон отступил, жестом приглашая чародейку ступить под высокие своды. Такие знакомые и столь чужие одновременно. Напоминавшие Асгард, но лишенные его пышного убранства. Старый Асгард, каким тот был еще при деде, Бёре. Ни позолоты, ни статуй до небес, лишь белый камень да зелень, на удивление пышная для засушливых мест Оклахомы. Хотя... городу, где обитает бог дождей, жаловаться ли на засуху?

Неторопливо, точно прогуливаясь и демонстрируя гостье свое новое жилище, Громовержец направился вглубь своих новых владений, к центральной площади, где был насыпан широкий газон, до странности голый, едва прикрытый зеленой травой. В самом центре его виден был приподнявшийся тонкий росток.