Баки тоже не было дома несколько дней. Он устал, измотан, местами изрядно побит, но ему не привыкать. Он уже успел сгонять в душ, оттереть пропитавшуюся запахом дыма и пота кожу до красноты, и даже кое-как перекусить. Теперь же Баки лежит на диване, закинув руки за голову, пялясь то ли на потолок, то ли прямо перед собой расфокусированным взглядом. Физическая усталость - самое приятное из того, о чём он может сейчас думать.

Странно называть это место домом, но именно так Баки чувствует - здесь он может отдыхать. Здесь он ловит ощущение последнего прибежища, самого надёжного из оплотов. Баки прекрасно знает, почему: потому что здесь - Клинт. И пока его дома не было, Баки успевает пройтись по всем местам его обитания, провести пальцами по высокому табурету в кухне, расправить подушку с дурацким принтом, которая нравилась Бартону больше всего во время просмотра телевизионных шоу. Всё это могло исчезнуть в любой момент, раствориться, а, главное, исчезнуть мог Клинт.

К предощущению катастрофы, жуткой развязки, Баки за свою жизнь почти успел привыкнуть, реагируя на всё это повышенным уровнем мрачности, нервозности, и отчаянной решимостью. Он уже пережил это не единожды, начиная с военных времён, а после - во время работы на русских, да и на Гидру тоже, персональных апокалипсисов для него было немало. От всей своей души Баки ненавидит такие моменты, как бы ты не контролировал себя, на каких бы стабилизаторах не сидел, опасность и риск всё равно давят, сознательно или подсознательно, у всех начинают сдавать нервы. И собственное спокойствие ничуть не обнадёживает Баки, нет, он прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что он тоже на грани.

Он просто пытается не думать о том, что будет дальше.
Возможно, самым лучшим исходом было бы расщепиться на атомы в ударной волне мощнейшего взрыва - в обнимку, так, чтобы на какой-то из уцелевших стен навсегда остался их силуэт, как у призраков Хиросимы.. Барнс усмехается своим мыслям, скашивая взгляд на Клинта, какой же он чёртов романтик, Клинт даже не догадывается, во что ввязался.

Говорить о Стиве Барнсу сейчас не хочется. Потому что Роджерс так же безнадёжен в этой ситуации, как и они все. Попытки удержать напор Чёрного Ордена даже суперсолдатам удаются слишком хреново. Вся надежда - то ли на космиков (не слишком надёжные пришельцы), то ли на мутантов (этим психам вообще доверять не стоит), то ли на асов (не худшее из зол, считает Баки, на самом деле). Баки прекрасно понимает, что у него не тот уровень допуска, и известно ему далеко не всё о борьбе с захватчиком, но он ведь не слепой.
У них всё очень и очень плохо.

Поэтому Баки просто качает головой - нет, вестей от Стива нет, ничего такого, о чём бы стоило рассказать.

- Иди сюда, - зовёт Баки, протягивая руку к Бартону, и, как только тот подходит, мягко тянет его за запястье на себя.
Милые домашние посиделки, может быть, последние, кто знает. Из всех уроков прошлого Баки отлично усвоил следующее: важные вещи на завтра откладывать не стоит, потому что завтра может не быть. А Клинт был самым важным.. Сейчас, сегодня, вот уже несколько месяцев.. Сколько они ходили друг за другом хвостом, полгода? Это что-то да значило.
Барнс устал бояться - быть отвергнутым, остаться с разбитым сердцем, или даже быть высмеянным кем-либо. Он тихо вздыхает, усаживая Клинта на свои ноги, медленно стаскивает с него защитные очки, скользит ладонями ниже по плечу - щелкает застёжками наручей, отстегивая их и роняя на пол. Больше всего он сейчас боится не собственной смерти, и не того, что за дверью может оказаться пустыня без средств к существованию, и им придётся выживать.
Он боится, что завтра наступит - но только для него.

Баки молчит сам, и не слышит сейчас почти ничего. Голос Клинта звучит тихим шелестом, такой приятный и расслабляющий звук, в котором нет никакого смысла.
Баки мало в чём сейчас в принципе видит смысл.
В войне против всемогущего титана? В сопротивлении?.. Он ведь продолжает, они продолжают, размеренно убиваясь об эту войну, расшибаясь об нее без шансов на победу. Это не принцип, это их природа. Его, Барнса, природа в том числе, порой ему кажется, он физически не умеет отступать или сдаваться, и как бы больно ему не делали, это только придаёт ему сил.
Полновесно испытывать собственную прочность до предела он всё равно не особо хочет хочет, это больно. Но вот незадача, у них не спросили. Итого, рядом с ним - такой же растерянный, вымотанный, до тёмных кругов под глазами и поникших плеч, Клинт. Кажется, даже пластырь с вечно сломанного носа он куда-то потерял в этот раз. Хорошо, что других ранений нет.

Баки задумчиво осматривает его, цепляется взглядом за по-прежнему напряженные мышцы рук, вздутые жилы где-то на сгибе локтя и плечах. Подпалины на поверхности защитного жилета, следы пороха, тёмно-коричневые пятна чьей-то крови, парочка вмятин, которые могли означать только одно - в Клинта стреляли. Загорелая шея местами выглядит пыльной; внимание Баки приковывает на пару мгновений вздрагивающее адамово яблоко. После чего Барнс снова переключается, рассеянно осматривая подбородок Клинта, линию челюсти, заросшую щетиной возрастом в несколько дней, наверное, некогда было, и теперь она будет жутко колоться. Так даже лучше.

И всё же жилет попахивает дымом, весит несколько килограм, и наверняка Клинт изрядно устал его на себе носить. Баки принимается за его застёжки - аккуратно, бережно отстёгивая каждую из них, придерживая пальцами, чтобы было тише, разглаживая грубую ткань. Он спускается руками от шеи Клинта к поясу - и, когда заканчивает, обхватывает ладонями полы жилета, ведёт вверх, на уровне плеч разводя защитные пластины в стороны, заставляя жилет упасть сперва на колени Баки, а после - тоже на пол. Клинт остаётся в майке, пусть она тоже пятнистая и грязная, но Клинту так наверняка хотя бы легче дышать.

Баки снова рассматривает его, как заново. Точно.. Ремень-кобура с какими-то боеприпасами, ещё один нежелательный элемент в эту их встречу. Баки вздыхает, начинает возиться и с его застёжкой, действуя почти так же неторопливо, аккуратно. Он тянет ремень сбоку, когда тут расстёгнут, и тоже роняет на пол. Теперь, пожалуй, между ними - минимум железа и напоминаний о войне, пусть последним и так пропитан воздух в этой комнате.

Так-то лучше. Баки шумно втягивает носом воздух и, скользнув ладонями по футболке Клинта вверх, притягивает его к себе за ворот.
Ему не хочется говорить, да, они дома, но это не измеряется словами, это слишком ярко ощущается и без слов, слишком болезненно и слишком на волоске этот их "дом".
Баки прижимает к себе Клинта - так же крепко и так же бережно, как возился до этого с его снаряжением. Ему нечего сказать этому человеку, можно ли выразить словами, как он хочет, чтобы всё это закончилось? Как он скучал без него эти дни, и как бы хотел вернуться несколькими месяцами раньше, чтобы не бояться?.. Чтобы знать, что бояться бессмысленно, всё и так не продлится долго, придёт Танос, придёт война за камни, придёт полу-апокалипсис для вселенной, прерванный поцелуй - больше не страшно, действительно.
Баки зарывается пальцами в чужие волосы. Крепко жмурит глаза. И мягко прижимается губами к скуле Клинта. Целует его в щёку - несколько раз подряд, порывисто, как целуют родного человека, когда страшно, до безумия страшно, что стоит моргнуть - и всё изменится, осыпется пеплом у ног без права на возврат. Баки на пару мгновений замирает в нерешительности, мазнув губами по уголку чужого рта. Во рту пересыхает почти мгновенно. Сколько раз они целовались? Кажется, один, и тот был недоразумением, после которого следовало самое странное выяснение отношений в его жизни.
Он не имел малейшего понятия, что происходит здесь, между ними, почему они стали так неразлучны, и почему при мысли о том, что Клинта в его жизни вдруг не станет, Барнса охватывает такая голодная звериная тоска. Эти отношения для него в новинку, раньше всё начиналось сексом, и, даже если после него было что-то серьёзно, сексом же и заканчивалось. А сейчас Баки может по-прежнему лишь фантазировать о том, как выглядит задница Клинта, и довольствуется теми моментами, когда он выходит из душа, чтобы рассмотреть получше его живот и худые коленки.
Он поправляет себя - довольствовался. Боже. Неужели они действительно потеряют всё это?..
Баки притягивает к себе Клинта за загривок и наконец-то целует в губы. Он очень хочет быть нежным, очень хочет, чтобы их близость не имела привкуса безысходности сегодня, но поцелуй получается слишком порывистым и отчаянным, до боли терпким. И безумно приятным.
Щетина Бартона действительно царапается, как сволочь.
Они это заслужили, чёрт возьми - прощание, рвущее душу в клочья.

"Надо было сделать это раньше", - думает Баки, теряя голову от поцелуев.
Он не знает наверняка, что подействовало на Клинта так возбуждающе, может, дело не в нём, Барнсе, может, дело не в них, может, дело в том, что завтра они все умрут? Баки тянется к Клинту, не отрываясь от него, и тихо стонет, когда тот сжимает в пальцах его волосы и оттягивает назад. Ощущения настолько выразительные, яркие, и ошеломляющие - от одного лишь поцелуя, от почти невинных объятий, что Барнс выкидывает из головы все остатки сомнений, которые у него были. Не плевать ли, как они сюда пришли? Главное, что они здесь, что они наконец-то могут позволить себе что-то большее, чем подглядывать друг за другом, чем сомневаться и опасаться отказов и того, что последует за ними. Баки уже не страшно, что будет завтра, потому что завтра не наступит, не для них.

Зато у них есть сегодня - в полном распоряжении. Барнс жалеет, что не выключил телефон. Ему хочется закрыть на замок, заколотить все двери и окна, и притвориться, что кроме них на этой планете никого нет физически, никого не существует.

Кожа горит под чужими руками огнём; губы у Клинта на ощупь вдруг оказываются требовательными и почти что жесткими сегодня, это неожиданно, и это так заводит. Баки отвечает ему тем же, он обнимает крепче, забирается ладонями под пыльную майку Клинта и гладит его по спине, разминая пальцами затёкшие мышцы плеч, массируя напряженную зону между выпирающими лопатками, он прекрасно знает, что это больно - до искрящего ощущения глубоко в зажатых мышцах, но точно так же он знает, какой после этого расползается по телу жар. Нежность между ними становится оглушительно тягучей, они обнимаются, держатся за друга крепко - до побелевших пальцев. Баки хочет, чтобы Клинт горел в его руках, чтобы они оба горели, жаль только, что это будет слишком короткая вспышка.
И Баки вовсе не думает, что их отчаяние сегодня что-то изменит, нет.
Он хочет наверстать, пусть совсем немного, сколько получится, сколько у них останется времени.. А конец света обойдётся как-то и без них.

Баки приподнимается, садится на диване, разворачиваясь и облокачиваясь на спинку. Клинт теперь сидит у него на коленях, и это гораздо удобнее, чем ютиться вдвоём на узкой части тахты. Баки стаскивает с себя майку, бросая её куда-то за спинку дивана, а после раздевает Клинта, стягивая и с него футболку. Жест по-прежнему нарочито неспешный, а ещё Барнсу слишком нравится эта позиция, ему намного легче дотянуться до чужого живота, поцеловать его чуть выше пупка, мокро, жадно слизывая солоноватый привкус, и повести языком выше  по торсу Бартона, ровно настолько, насколько позволяет поднимающаяся вверх майка. В душ Клинт сгонять не успел, и Баки только радуется этому, целуя его живот, шумно втягивая носом его запах, пусть с примесями копоти, дыма и пыли, Барнсу плевать. Он обнимает руками чужую талию, почти смыкая на неё большие пальцы, и это зрелище кажется ему завораживающе красивым, особенно когда Клинт потягивается в его руках, чуть выгибая поясницу. Баки никогда ещё не видел это с такого расстояния, не держал в руках, ощущая под ладонями перекатывающиеся мышцы, и, наверное, именно поэтому чувствует себя так, будто сходит с ума.

- Как.. - шепчет Баки, поднимая взгляд на Клинта, улавливая, как тот тоже изменился в лице, расширились зрачки, утяжелилось дыхание, - как ты любишь?

Баки отлично знает, какой кофе любит Клинт, какого размера блины, с каким соусом и с каким сиропом. Знает, какие стрелы он предпочитает использовать в бою, с какой стороны чаще можно ждать от него удара, и научился отличать разные модели слуховых аппаратов. Но вот в плане предпочтений Клинта в постели - полный ноль. До текущего момента Баки вообще не уверен, что он в числе этих предпочтений. А теперь у них не оказывается времени, чтобы узнавать это день за днём, изучая границы и пределы.

- Как тебе нравится? - Баки снова тянется к нему, целует, вылизывает шею, ведёт языком по колючей линии челюсти, легко прикусывая чувствительную кожу под ушком. - Медленно и не спеша, глядя в глаза, или наоборот, с закрытыми? Я так хочу, чтобы тебе было хорошо.. Расскажи мне.

Он врёт, конечно же. Просто "хорошо" - мало для конца света, для их последнего дня-ночи. Баки хочет трахаться с Клинтом всю ночь, до кратких периодов изнеможения, когда они будут лежать в обнимку, едва дыша и глядя мимо друг друга, слишком опустошенные ощущениями, чтобы думать.

В какой-то момент они таки выпадают из реальности, потому что все отягчающие обстоятельства внешнего мира для Баки перестают существовать. Вылетают из головы абсолютно все мысли о войне и нашествии, вытесненные яркими ощущениями, жаром, который завязывается тугим узлом где-то внизу живота и так приятно тянет, прося большего, требуя больше близости и ещё больше тепла.
И как только Клинт начинает говорить, ворочаясь на его коленях, словно намеренно задевая бедром его промежность, у Баки пересыхает во рту.

Ему казалось, всё будет куда сложнее, куда более хрупко, но то, что срывается с губ Клинта, заставляет Баки дёргаться, пару раз ощутимо и бесконтрольно вздрогнуть, сидя на диване, от возбуждения и напряжения, которое теперь прожигает кожу. Он вдруг понимает, что может не бояться совсем; что каждый его жест будет понят, принят и истолкован правильно сегодня, с этим человеком. А ещё он чувствует себя растерянным, даже запутавшимся, на какое-то время. Он не привык отвечать на такого рода вопросы, чего хочет он, Баки, при всей его фантазии, конкретику сформулировать не может, то ли ему всё равно, то ли он слишком привык заглядывать в глаза, ожидая одобрения, или хотя бы чтобы понять, что удара не будет. Он не привык к поощрениям, и сейчас этот незнакомый элемент в общении вносит только чуть больше раздрая.. Чёрт. С Клинтом он, кажется, может об этом не беспокоиться, Клинт действительно его не ударит, Клинт не ударил его не разу, не отталкивает и сейчас, а только сладко мурлычет ему на ухо свои идеи. От одного только звука его голоса, так многообещающего, вперемешку со стонами, у Баки волосы на руках поднимаются, а по коже бегут мурашки. А уж варианты развития событий заставляют сглотнуть слюну.
Баки так хорошо, что почти дурно. И определённо слишком тесно на этом диване, в одежде, когда Клинт рядом с ним тоже всё ещё слишком одет.

- Я, - шепчет Баки в ответ, сжимая пальцы на чужой коже, наблюдая, как за ними остаются белые волосы.  - Я хочу тебя полностью. Оглохнуть. Чтобы спина саднила от царапин..

Баки ведёт ладонями по спине Клинта вниз. Брюки отчаянно мешают, через них не получается дотянуться до кожи, сжимать её, оттягивать, сминать пальцами. Баки разочарованно выдыхает и надавливает на грудь Клинта, заставляя откинуться назад, опереться на руками на его колени. Зрелище снова красивое до одури, но теперь Баки мало только смотреть. Он приподнимает бёдра резким движением вверх - для того, чтобы Бартон сделал так же, и стягивает его брюки вместе с нижним бельём до бёдер, полностью оголяя задницу. Баки шумно выдыхает и сжимает ладонями чужие бока, действительно низко, большими пальцами оглаживая очаровательно выпирающие косточки пониже талии. С мягким нажимом проводит расправленными ладонями по внутренней стороне бёдер, разводя их, насколько позволяют брюки. Прилегающая одежда всё ещё чертовски мешает, но теперь это только заводит, потому что Барнс наконец-то может изучать Клинта, гладить нежную кожу пальцами, сжимать, дразнить.

Баки притягивает Клинта к себе, трётся об него, толкается несколько раз, вжимаясь до боли тесно и по-прежнему удерживая его за бёдра. Между ними - по-прежнему горящий воздух и всё ещё чёртова одежда.

- Я хочу правда много.. и я хочу сейчас.

Ушедшее на какой-то момент предощущение катастрофы возвращается очень быстро, и снова становится жаль, снова становится больно. Баки впивается взглядом в чужую шею, грудь с её подрагивающими от напряжения мышцами, плоский живот, который так восхитительно уязвимо, открыто выглядит, когда Бартон выгибает спину. Клинт в принципе ведёт себя по-другому сейчас, он ничем не похож на себя в быту, нередко неуклюжего, стесненного чем-то человека, сейчас Бартон выглядит так возбуждающе раскованным и податливым, что Баки остаётся только удивляться, насколько же он плохо знает этого человека, насколько плохо ему известны его стороны, и сколько их вообще у Клинта, этих сторон. А получше узнать времени уже не будет. Чёрт.

Баки нравится происходящее, и особенно нравится новый Бартон, который так легко играет с ним, на ухо называя его "деткой", Баки хочется рассмеяться, зайтись тихим хриплым смехом, ответить подобной шуткой, но вместо этого под тяжестью нависшего над ними завтра получается только шумный вздох. Одежды между ними слишком много, и это только заводит, особенно когда Баки понимает, что Клинт не только и дальше собирается его поддразнивать, но и полностью готов к продолжению, каким бы оно ни было. Баки тихо стонет в ответ на его чувственное движение, такой тесный и манящий контакт, разорвать который сейчас кажется кощунством, и всё же, придётся. Баки вздыхает и подхватывает Клинта под бёдра, поднимаясь с дивана - только для того, чтобы усадить Бартона на его спинку, а самому, оказавшись напротив, стащить с него наконец-то дурацкие брюки.

Зрелище, предоставившееся взгляду Баки, зачаровывает его, на несколько секунд он замирает, прежде чем потянуться руками, прикоснуться, изучить на ощупь крепкие худые бёдра, огладить коленки, и, скользнув ладонями ниже, провести по внутренней стороне бедра, по нежной и шелковистой коже, прихватывая её пальцами, сминая и растягивая. Баки стоит одной коленкой на диване, потому что, стоит ему убрать её, и чёртова хлипкая конструкция уже пошатывается под их весом, того и глядишь, опрокинется назад - вместе с Бартоном на верхотуре, но такая позиция слишком нравится ему, потому что он может смотреть, а ещё потому, что Клинт может обнять его, держаться за него руками и ногами. Баки сейчас отчаянно жалеет, что его вторая рука не слишком-то предназначена для ласк - металл холодный, а пазы бионики могут быть действительно болезненными с чувствительными участками кожи, потому этой рукой он поддерживает Клинта за талию, а второй, мягкой и горячей, сжимает его уже стоящий член. Этот жест скорее ленивый, Баки снова медлит, слегка тянет, сжимает, гладит пальцами, делая прикосновения порой настолько лёгкими, что они похожи на щекотку. Баки немного занят, на самом деле, он всё ещё не до конца изучил шею Клинта губами, и сейчас целует крохотную ложбинку между ключицами, прикусывая и посасывая кожу. Слишком хорошо, чёрт возьми, слишком приятно слышать, как из-за его прикосновений сбивается чужое дыхание.

Прерывает поцелуй Баки нехотя, впрочем, он не отстраняется, между ними так жарко, так горячо и хорошо, но так сухо. Баки вздыхает и перехватывает чужую руку в запястье, подносит к своему рту и ловит два пальца губами, медленно втягивая их внутрь, глядя в глаза Клинта. Ожидание становится нестерпимым до боли, Баки кажется, ещё немного, и от возбуждения у него пальцы, и не только, сведёт судорогой. Использовать слюну вместо смазки - чертовски плохая затея, наверное, но это лучше, чем ничего, на что, кажется, уже готов пойти Бартон.

- Поможешь?..

Баки сейчас не дразнится, и не пытается командовать, он просит, ему правда не слишком-то повезло с руками: одна из них создана только, чтобы делать больно.

Баки никогда не был свойственен педантичный перфекционизм, он слишком часто видел его на примере Стива, это выглядело нездорово и странно почти всегда. Но сегодня он нервничает похлеще Роджерса, потому что всё ещё хочет всё сделать идеально. Ему жарко, чёрт возьми, слишком жарко, а Клинт рядом с ним настолько приглашающий и потрясающе открытый, что Баки не может не казаться, что всё происходящее между ними очень хрупко. Хорошие вещи никогда не могут быть крепкими и не нуждаться в заботе, над тем, чтобы их оберегали и сдували пылинки, а Клинт теперь просит его перестать думать, хоть на несколько минут, ну правда, это невозможно.

Кожа под чужими губами горит, поцелуи Клинта отдаются почти болезненной пульсацией внизу живота; Баки принимает объятия, обнимает Клинта в ответ, притягивает к себе, заставляя сидеть на самом краю спинки дивана и фактически удерживая его в руках. Он вздыхает и подаётся вперёд, слишком резко, быстро, пожалуй, но остановиться Баки уже не может. Ему немного больно, но это ощущение настолько отчётливо перемешивается с оглушительной волной удовольствия, что лишь усиляет его, заставляет играть ярче и выбивает из его горла несколько хриплых стонов.
Даже не до поцелуев становится, чёрт бы их побрал. Баки тянется к Клинту, ему удаётся мазнуть языком по чужой скуле, а после легко прикусить ухо - для того, чтобы сразу же выпустить, Баки правда боится, что невольно сомкнёт зубы слишком крепко.
Всё происходит достаточно быстро, пожалуй, Баки не следил за временем, но следит за Клинтом, скользит взглядом по его лицу, прислушивается к его учащённому сердцебиению, дыханию, к стонам, он не хочет пропустить сигнал "стоп", если таковой последует, и изо всех сил хочет быть осторожным. Он скользит вглядом по шее Клинта, по плечам, высматривая следы поцелуев на светлой коже, его метки, которые останутся на своих местах и завтра, и послезавтра. И его совершенно сводит с ума зрелище, когда он смотрит вниз, и видит, как его член входит в Клинта, уже почти полностью. Баки снова толкается вперёд, грубовато, жестко, пока не упирается мошонкой в чужую задницу, теперь они действительно вплотную друг к другу, и это ещё горячее, ещё больше пьянит, чем в любой из фантазий Баки, о которых он мечтал, стоя в душе, за эти полгода.

- Всё нормально? Я могу продолжать?..

Баки едва слышно шепчет, Баки выдыхает и почти останавливается, лишь слегка покачиваясь в этом океане ощущений. Он наслаждается этой близостью, ощущением рук и ног Клинта на себе, сомкнутых за спиной, это такие крепкие и чувственные объятия. Он наконец-то может не удерживать Клинта обеими руками, а только снова подхватывает бионикой под талию, ласково гладит поясницу, отыскивая пальцами небольшие ямочки на нежной коже. Он ловит губы Клинта для поцелуев, лёгких, дразнящих и очень нежных. Он перемежает эту ласку с снова резкими движениями вперёд, явно перешагнувшим планку грубости, намеренно нечастыми - настолько, чтобы можно было прочувствовать друг друга каждым нервным окончанием, каждой клеточкой кожи. Это снова одурительно хорошо, немного больно, а вместе - сводит с ума до звёзд в глазах и молотом стучащего в висках пульса. Всё дело в контрасте, правда? Сегодня странный вечер, впрочем, такой ли странный для двух убийц, которые пытаются попрощаться друг с другом отчаянным сексом.

Тихо сегодня не получается. Тихо, осторожно, внимательно - наверное, этого всего у них было слишком много в предыдущие полгода, чтобы теперь продолжать в том же духе. Сегодня их близость имеет совершенно другой окрас, Баки пытается открыться, сознаться во всём без слов, которые обычно всё портят, впрочем, какая разница, и к чему глупое суеверие, если всё уже и так испорчено, и завтрашнего дня у них больше нет? Баки держится за Клинта, подставляет шею под поцелуи, больше напоминающие укусы, стонет от накатывающих волн удовольствия, позволяет впиваться в свою спину ногтями, подставляется под чужие крепкие пальцы, прося большего, больше отметин на его коже, больше знаков, больше напоминаний об этом дне. Сегодня Бартон балует его до невозможности, потрясающе горячий и громкий, и так точно исполняет просьбы Баки, что ещё немного, и он действительно оглохнет, хотя бы на пару минут.

Но, скорее всего, у Баки просто не получится продержаться слишком долго. Ему следовало бы вспомнить об этом раньше, дело даже не в убийственной чувствительности из-за отсутствия защиты и какой-либо приличной смазки, сам факт нахождения совершенно голого Клинта заставил бы Барнса почувствовать выброс адреналина - до стучащего в висках сердцебиения, ну а тот факт, что это теперь его Клинт, и боже, какой Клинт, настоящий, открытый и жадный, всё это оголяет до предела нервные окончания, заставляя их искрить при малейшем движении. Баки замедляется, его движения становятся более плавными, а объятия - тесными, он снова целует Клинта, он уже не надеется, что это будет достаточно долго, чтобы за раз вымотать их обоих, но хотя бы оба сейчас могут кончить. Баки обхватывает рукой член Клинта, который до этого получал слишком мало внимания, и лишь тёрся о низ его живота, размазывает по стволу выступившую смазку, и сжимает пальцы крепче, натягивая кожу в такт движений их бёдер.

Это слишком хорошо, и до постыдного быстро. Баки почти на пике, он тонет в охватившей его щемящей нежности, до дрожи, до повлажневших глаз, до сведённых, будто в судороге, плеч, в попытке обнять, закрыть, оставить себе, уберечь. Чуткость Бартона сводит его с ума, и то, насколько он твёрдый в его руках, твёрдый, горячий, и одурительно влажный, в который раз заставляет Барнса жалеть, что у них так мало времени.
Держится Баки ровно до того момента, пока не чувствует рукой знакомое сокращение мышц, а в его спину не впиваются с такой силой, что стон не слишком-то плавно срывается на крик. Это зелёный свет, и Баки отвечает на него рывком, таким же резким, как и прежде, он крепко жмурит веки, потому что перед глазами - вспышки, прикусывает зубами плечо Бартона, оставляя красноватый след от резцов. Он вбивается в Клинта часто и грубо, не оставляя между ними никакой дистанции, ему до жути хорошо - так, как он любит: горячо, терпко, остро; он забывает, где они находятся, растворяясь в моменте, где есть только движения, всхлипывания, стоны, и жаркое пульсирующее между ними удовольствие, одно на двоих.

И всё равно, как бы Баки не остерегался того, что будет после, ощущения гаснут. Догорают, тлеют, сходят на нет.
Вместо них на передний план выходят тяжелое дыхание, капельки пота, стекающие по остывающей спине, и всё те же сведённые вперёд плечи у Баки, который по-прежнему обнимает Клинта, уткнувшись носом в его шею, но снова прекрасно знает, что спрятать от войны не получится - ни Бартона, ни себя, ни то, что у них было на двоих.

Он не уверен, хочет ли он ещё сегодня.
Он точно знает, что хочет ещё завтра, через неделю, и, вполне возможно, через десять лет.
Баки снова дьявольски холодно. Он закрывает глаза и понимает, что опять летит вниз, опять сорвался с поезда, вот только, упадёт ли он в этот раз в снег? Надеяться вдруг оказывается очень больно. В разы больнее, чем бояться.