Последние три месяца Пруэтта порядком вымотали. Особенно последние события, в которых ему посчастливилось побывать в роли беспомощной жертвы, способной разве что злиться и порываться совершить что-нибудь чересчур глупое и самоубийственное даже для него, пытаясь сделать хоть что-то. И вот вроде бы всё обошлось, их нашли, вытащили, колдомедики в Мунго подлатали и в этот раз он даже не нарушал постельного режима и не пытался сбежать из по-прежнему пугающего его заведения раньше срока, не вредил себе ещё больше, а всё равно что-то в нём сломалось, и схемы искрили, сводя с ума.

Просто, к сожалению, или может быть к счастью, в Мунго никто кроме Гидеона, вероятно, хотя и тот вполне возможно не до конца уловил состояние младшего брата, хотя бросал на него вполне однозначные взгляды со своей койки, не был в курсе, что для рыжего завсегдатая их заведения в самом деле совершенно ненормально молчаливо буравить потолок, предпочитая тишину привычной болтовне обо всём и ни о чём. Ни день и ни два, а весь срок. И ему совершенно не свойственно выходить из дверей больницы, будучи тенью себя и уж точно ему бы в другой ситуации не пришлось аппарировать в отчий дом под пристальным взглядом Гидеона во избежание... да, Мерлин его знает, во избежание чего - у Пруэтта на этот счёт было ноль идей и примерно столько же желания пытаться угадать, а что было бы. И никто не забил в колокол, объявляя тревогу, и никаких душеспасительных бесед с ним не проводилось, и все его внутренние невидимые даже профессиональному глазу метафорические кровотечения остались на его собственной совести, которая у него ещё ни разу не сыграла на его стороне, предпочитая жертвовать своим хозяином во имя других, а тот и рад.

И Фабиан ведь правда всячески пытался сам себя подлатать, убеждал себя, что ему просто-напросто нужно стать сильнее, нужно научиться быть угрозой и без палочки, с которой обращался виртуозно, торговался сам с собой, как никогда раньше. Отчаянно пытался верить, что это просто очередная неудача, что они справятся, что всё будет в порядке. Но ни черта не помогало. Его по-прежнему преследовали тяжелые сны, улыбка на лице получалась неправильной, какой-то сломанной, а говорить с друзьями и близкими как прежде не получалось и во избежание неудобных вопросов их приходилось обходить по кривой, прикрываться бумажками, действовать на опережение, заваливая бессмысленными и даже глупыми вопросами, чтобы успеть сбежать, ссылаясь на занятость, до того как они перейдут к вопросам о нём. Потому что последнее чего бы ему хотелось, так это говорить о себе, произнося вслух то, что его гложило, и тем самым подтверждая, что проблема в самом деле имеется.
Что у привычного ему оптимизма истёк срок годности, а новую партию не завезли.

И всё это, все эти попытки спрятать собственную неидеальность, прикрыть чем-то более-менее приличным собственную немощность и вот этот нарывающий внутренний надлом, не делали его счастливее. Скорее уж наоборот. А чувство собственного  бессилия, крепко-накрепко приклеившееся к нему там в подвале, где он не смог уберечь ни себя, ни других, душило его, подначивало продолжать скрываться от неравнодушных и не сидеть на месте, просто потому что так он точно ничего не изменит. И это странная гремучая смесь разочарования, сожалений, страха и сомнений гнала его в тренировочный зал, вынуждая насиловать собственный организм, не давая ему времени на полное восстановление. Ему ведь в самом деле было тревожно. И до одури не хотелось попасться на горячем. Ему нечего было сказать всем и каждому, кто смотрел на него с непониманием. Ему физически было сложно заставить себя признаться, что он, кажется, больше не может сидеть и ждать, когда им дадут отмашку на реальную борьбу, что он просто не справится. Как и не мог выдавить из себя просьбу о помощи. Ему всё казалось, что напрягать окружающих, сеять в их умы зёрна своих сомнений и страхов - это блажь, ведь всем и так не просто, а ему так не хотелось делать чью-то жизнь ещё сложнее, скорее наоборот: он всегда хотел их всех уберечь от себя, от них самих, от целого мира.

И поэтому он отчаянно искал способы самостоятельно избавиться от преследовавшего его по пятам чувства, что в случае беды он вполне вероятны в самом деле не успеет или просто не сможет уберечь тех, кто дорог, невольно следуя по стопам Гидеона, которого так долго за попытки спрятаться, буквально зарыться в работу, осуждал. Ведь ничего лучше, чем нырнуть с головой в отчёты, операции и занятия со стажёрами, он для себя не нашёл. И в результате почти прописался в Министерстве, беря дополнительные смены, теряясь на тренировках по фехтованию и даже рукопашному бою, которые сам себе придумал и организовал, окончательно и бесповоротно выматывая своих стажёров, вынуждая их тренироваться больше, становится лучше. Но всё это было только временным решением, ведь стоило под угрозой ступефая в лоб покинуть свой родной отдел, как снова накрывало. И снова он криво улыбался встреченному Гидеону в коридоре, спрашивая какие-то глупости, снова он отправлял какие-то жалкие отписки Молли в ответ на приглашение на обед, снова махал Фрэнку бумажками издалека и отчаянно захлёбывался в чувстве, что он всё также бессилен.

И ничего не менялось.
Вот и сегодня он пытался покинуть свой отдел последним, чтобы уменьшить вероятность одновременно приятных и в тоже время не особо с приятелями, да друзьями, и в тоже время максимально аккуратно, памятуя, что не всё так просто, ловко обходя стороной Бэгнольда и как бы невзначай кивая Лонгботтому уже у самого выхода. Ему и самому не в радость было вынужденное отшельничество, но вера, что так лучше побеждала здравый смысл.
И всё же сбежать у него не получилось, что на самом деле не так уж и удивительно - ему всегда казалось, что избегать разговоров ему просто позволяли. Поэтому окликнувшему его уже в Атриуме Фрэнку он почти не удивился, кивнул, да попытался улыбнуться, но получилось как-то неловко.

- Раз во мне сомневается лучший друг, то я даже пытаться не буду. Ты убил во мне веру в свои ораторские способности,- конечно, он бы мог попытаться рассказать, что несчастный кот без него попытается с тоски повеситься на шторах, но это было бы уже чересчур. Пруэтт не хотел никого обижать, если честно, уж тем более Фрэнка, придумывая какие-то жалкие отмазки на прямой запрос посетить с ним хорошо известный ему паб. Ему вообще не доставляло радости то, что он в самом деле не мог взять себя в руки вот уже который день, встряхнуться и начать вести себя нормально, ну или хотя бы найти силы просто попытаться. Поэтому и не сказал нет. Потому что никто не виноват, что он вот такой.
Несправившийся.

Паб он, конечно же, помнил и сбежать в момент аппарации тоже не пытался. Но, прежде чем войти в помещение, всё равно напряжённо обернулся за спину, внимательно изучая полупустую улицу. Со "Старой кружкой" было связано много светлых воспоминаний - они частенько сидели тут всей честной аврорской компанией и дебоширили, ещё в те времена, когда Гидеон не переметнулся на сторону любителей просиживать стулья. Но сейчас здесь почти никого не было и, если честно, Пруэтта это обнадёжило. Перекрёстного допроса всех неравнодушных он бы банально не выдержал и, наверное, обязательно бы вышел из себя, наговорив глупостей. С одним Фрэнком ему заочно было легче. По крайней мере он старательно себя в этом убеждал.

- Ты садись, я принесу выпивку,- оттягивать неизбежное до бесконечности он, конечно, не сможет. Это совершенно очевидный факт, но взять паузу на то, чтобы собраться с мыслями себе позволить мог. Развернувшись на каблуках, рыжий аврор прошествовал к барной стойке, мило пообщался с барменом, дождался, пока он разольёт по четырём стаканам огневиски и, подхватив их, вернулся к Логнботтому, так и не решив готов ли он задать мучивший его всё это время вопрос или предпочтёт продолжить пытаться юлить, да сбивать разговор с правильной колеи, забрасывая друга вопросами. Ему всё ещё казалось, что грузить Фрэнка, учитывая, что ему в самом деле есть о ком переживать, неправильно, но и врать своему боевому товарищу в глаза или открыто игнорировать вопросы его внутренний гриффиндорец, который не умрёт, наверное, никогда, ему позволить не мог. Оставалось только надеется, что Лонгботтом будет к нему милостив.
Но это вряд ли.

- Решил, что лишний раз ходить не с руки,- поставив полные стаканы со звонким стуком на столешницу, Пруэт, нарочито не спеша, стянул с себя мантию и бросил её на спинку соседнего стула, оставаясь в неизменном цветастом свитере и брюках. Ни к чему самому себе лишний раз напоминать кто он. По-хорошему он вообще никогда об этом не забывал, что правда не мешало ему вести себя так, как будто с ним всё в порядке, немного по-детски и чересчур просто для потомка чистокровных волшебников, который вообще-то отлично был в курсе какой вилкой в случае отчаяния было бы уместно заколоться, именно поэтому он по старой-доброй привычке перевернул облюбованный им стул задом-наперёд и уселся на него верхом, опираясь локтями на спинку, не забыв предварительно подхватить один из стаканов и поднять его вверх. - Даже не знаю. За встречу? Нет, глупость какая-то. За дружбу?

[NIC]Fabian Prewett[/NIC]
[STA]геройский герой[/STA]
[AVA]https://forumavatars.ru/img/avatars/0017/a3/c5/9-1485111649.png[/AVA]