... Пожалуй, это был первый раз, когда Тор Одинсон не рад был видеть небо. Не рад был тому, как легкие облака, то подсвеченные закатным солнцем, то распушенные ветром, как перья вспугнутых птиц, проплывают и несутся мимо окон, словно дразня ухватить из за край. Не рад был и тучам, между которыми проносились ручными змейками молнии, чтобы скользнуть в подставленную ладонь своего господина. Не рад был дождю, что поит изнуренные и покрытые редкой травой земли, что выткала многомильный пёстрый ковер.

Там, дома...
Там, в недоступных просторах, за множество световых лет отсюда, все это: и ветер, и дождь, и багровые закаты, и звёздные россыпи, и говорливые воды Тунд, и высокие глетчеры,- все это было свободой. Все принадлежало ему, как и он, всею душой, был отдан, прошит и пророс, как зеленая ветвь, на могучем стволе Иггдрасиля.
Здесь же, сейчас, он чувствовал себя запертым в клетке.
Все эти полномочия, заседания, все эти многочисленные правительства, партии, игры, в которых под сладкой улыбкой скрывался... о нет, не кинжал, а мелкое, человеческое тщеславие; глухота и косность; вся эта торговля, где коновод увлекает за собой сотню глупцов, и где охотнее разорят, разрушат все, чем прислушаются и уступят,- все это ему, асу, было как медленный яд. Как железные прутья.

Он усмехнулся. Когда-то... Когда-то он дрался с чудовищами, убивал великанов, крушил своим молотом звезды и целые армии, упиваясь силой и твердо зная, что нынешние друзья не столкнут его в яму. Сегодня он был, как сторожевой пес, что сидел на цепи, готовый тявкать из своей конуры.
Он сам предложил это.
Взял в обязанность.
И сегодня, впервые в жизни, испытал сомнение в том, что сделал.

Может быть, его брат все-таки прав?

... Взгляд аса скользнул мимо башен и окон, по обугленным и еще не расправившим листья деревьям, по почерневшим камням нового дома. Любой скажет, что дурная примета - пожар в новом доме; и любой гость, коего встретили столь неприветливо, должен понять, что здесь он не люб, и ему лучше скорее убраться. Но Тор, чье упрямство вошло в поговорки едва ли не больше, чем ныне утраченный Мьёльнир и золотые кудри, продолжал убеждать сам себя.
Они одумаются. Поймут, как они заблуждались.
Ему нет нужды в их раскаяньи и дарах, он не хочет ни статуй из чистого золота, ни безграничной власти. Но Ёрд его мать, и для него, изгнанника, преступлением будет, утратив отца и приемную мать, без защиты оставить еще и ее.

Чуткий слух бога предупредил о появлении чужака задолго до того, как прозвучал этот вопрос. Задолго до того, как порыв ветра донес до звездного гостя запах гари, еще державшийся в каменных стенах, и запах земли, долетевший с равнин Оклахомы; а вместе с ними ни с чем не сравнимый, еще незнакомый, но вполне узнаваемый аромат. Женщина.
Враги и завистники Тора частенько бранили его, упрекая в слишком большой любви к женщинам. Но как, рассудите на милость, не любить эти странные существа с шелковой или бархатной кошей, с потоком кудрей, что похож на струящиеся под ветром колосья дикой пшеницы? Глаза их сияют, как звезды, их смех - музыка; и, поглядите на него, кто только что оплакивал свое одиночество и свой город, разве не заставляет присутствие женщины и аса, и простого смертного встать во весь рост, расправляя плечи - встать и поднять лицо навстречу новому дню?

... Лицо он действительно поднял, так что еще один порыв ветра разметал золотистые волосы. Наверно, разумнее было бы сторожиться, пытаться спрятаться от этой гостьи, чьи помыслы - загадка; но, во-первых, поздно, а, во-вторых, город теперь недоступен для захожих бродяг. Если гостья сумела добраться сюда, если первой завязала беседу, значит, пришла не с враждой; если же нет...
Все равно уже поздно.
Отступать и бежать сыну Одина не к лицу.

Вздохнув полной грудью, он повернулся к деве, улыбаясь и слегка щуря глаза.
- Не так-то просто убить семя, посаженное в Асгарде.
По играющему и лукавому взгляду никак нельзя было сказать, что только что сердце Громовердца рвалось от горя. Казалось, не незнакомку он встретил, а желанную и долгожданную гостью, которую ждал у порога, для которой давно уж румянится на вертеле кабанья нога и для которой скряга Андхримнир, причитая о разорении и кряхтя, вырыл и вынес из погреба эль в потемневшем бочонке. Конечно же, здесь, в Мидгарде нет ни повара, ни Сехримнира, что каждый день издыхает под острым ножом, и каждую ночь возрождается вновь - но разве это мешает хозяину города порадоваться от того, что на его камни ступила нога первого странника?

По традиции асов, сперва следует предложить незнакомцу ночлег, накормить того и узнать, куда тот держит путь и какие дела творятся нынче в местах, где ему довелось побывать проездом. Имя чужак может и не называть, и  хозяин обязан оказывать ему почести просто так, невзирая на имена и чины. Верно ведь говорят, что гостей и вести посылают великие предки; а зачастую и сам Всеотец Один являлся к смертным в образе странника, чтоб испытать их и дать награжденье за гостеприимство.
Дева, стоящая перед ним, едва ли походит на Одина - но оттого ее приход не становится менее значим.

Она - первая, что пришла в Новый Асгард.
Первая, что доверилась ему.
Значит, все было не зря.

- Мое имя Тор, сын Одина,- ласково улыбаясь, и отбрасывая за плечо край черного плаща, произнес Громовержец.- Прошу тебя быть моей гостьей, и разделить со мной хлеб. Ну... и не только. Здесь не Гладсхейм, конечно, где столы ломятся от драгоценных яств и душистого эля, но что поделать. Окажешь мне честь?- кивком головы он указал на простой светлый дом возле самых ворот.

Бровь Громовержца слегка дрогнула и приподнялась, когда незнакомка, свалившаяся, буквально, как снег на голову, назвала себя. Не каждый день на голову сваливаются всегалактические героини. Нет, сказать правду, асы, веками и тысячелетиями мнившие себя самыми сильными существами вселенной, защитниками миров, всемогущими и всем прочим, не слишком-то пристально следили за одиночками, волей норн покидавшими Мидгард или заброшенные в границы Девяти миров. Кто-то назвал бы это надменностью, и был бы по-своему прав, но правда была и в другом: устав за века и годы от войн и предательства, от покушений на их свободу, и собственных притязаний на чужую, буйные дети Имира обрели, наконец, подобие покоя, и лишь наблюдали за самыми яркими звездами на небосклоне.
Пока не настала пора.

Иногда, на досуге, следя за тем, как Джейн Фостер записывает в тетрадке свои теории об устройстве космоса, квантовых тоннелях, Иггдрасиле, и прочих вещах, что в Мидгарде казались чудесными, Тор размышлял и об этом. Мир, что воздвиг Всеотец, был им домом, крепкие стены которого защищали их от врагов - но они же мешали видеть все то, что творится за пределами их зеленых лугов, покрытых тучной травой, неукротимых вод Тунд и звездных россыпей, что так любили созерцать юные девы по весне. Мир асов словно застыл и заснул, подобно дракону, почившему на сокровищах - но вдруг проснувшись, они обнаружили, что все то, что они привыкли считать погрязшим в дикости и отсталости, изменилось. Воздвиглись новые города, цивилизации шагнули вперед, развились и окрепли; войны зарницами прокатились вдали мимо них, изменив всю картину вселенной. Ши'ар, грозная империя, сгинула в веках; скруллы и крии из звероподобных существ развились, расселились, основав собственные города, колонизовав планеты. Мир больше не видел в них избавителей, он почти позабыл о них - и даже здесь, в Мидгарде, те кто недавно молился им, нынче желали быть равными, желали заявить свое притязанье на власть.
Они проспали собственное могущество.

Не то чтобы Тор желал вернуть асам их положение. Часами беседуя с Локи, несколько лет изучавшего Мидгард, он понял, как прав был брат, говоря, что миры больше и разнообразней, чем видится с Золотого престола. Город, что он вызвал из небытия на земле, замышлялся как шаг для мидгардцев к познанию мультивселенной - но едва ли не больше теперь в этом нуждались и сами асы.
Раскрыть глаза.
И раскрыть дверь к тем далеким мирам, откуда явились такие, как эта женщина.

Но... пока Тор мог лишь отпереть перед нею дверь собственного дома. Вовсе, надо признаться, не царского. Дерево, кожа, на полу, на сиденьях - косматые шкуры. Пламя лениво ворочалось в очаге, словно сонливый зверь - и лишь облизнулось, когда Одинсон поворошил кочергой угли.
Дом казался... замершим в безмятежности. Ждущим. Разрушения, причиненные огненной девой, чудом не коснулись этого места - да и, какая-никакая, магия хранила его, исходя от нового оружия - секиры, лежащей на особом столике возле окна. Чтоб не наделать ненужных дырок.
Ласково скользнув взглядом по текучим, как женское бедро, очертаниям Ярнбьёрна, Тор улыбнулся гостье.

- Выбирай место. Куда сердце прикажет. Оружие... можешь оставить. Хороший клинок,- чуть прищурившись, он в первый раз позволил себе беззастенчиво устремить взгляд на звездообразную рукоятку.
Что ж, его Молот больше не с ним.
- У меня есть... яблоки, мясо, хлеб, молоко, какие-то овощи, мёд,- наклонясь, вороша корзины и миски, заглядывая по закромам, предложил Громовержец. Через плечо покосился на девушку и добавил.- И, разумеется, эль. Из дома,- вздох поневоле вырвался из его груди, тот самый вздох, что выдает одновременно и счастье, и горе, неизбывно поселившееся в душе. Горе - быть отдаленным от того, что любишь. Но счастье - иметь, что любить.

- Что привело тебя в Новый Асгард, светлая дева?