[indent]Утро начинается не здесь, оно остается в перекрестке желтого рассветного неба, сини затемненной листвы и мерном вращении вселенной самой вокруг себя. Высокая трава мнется и хрустит под ногами. Походка животного изящнее шагов двуногих. Волчьи глаза мигают. Он с интересом смотрит, как бронза расплывается над головой и на тех, кто вокруг. Странное понятие «вокруг», централизованно на чем-то, но как собраться, если их центр — внутри них самих. Они бегают вокруг себя и цепляются за страх, как он за сочный кусок сырого мяса. Фенрир чует их. Слышит их. Незнакомцев много, они толпятся, спорят, гам голосов грузит неимоверно. Хочется вцепится в горло — лишь бы заткнулись наконец. Адсорбат — то, что поглощается, точнее, то, что хочет быть поглощенным. Он нащупывает это желание, соразмерное их страхам, не понимает чем оно плохо, но прячет, запаковывает в мягкую коробочку между легким и солнечным сплетением. Ему всё ещё нужно знать, где мать.
       Он не знает, куда их ведут и зачем. Знает только то, что там за воротами раскидистых елей что-то осталось. Что-то важное. Что-то, что к нему никогда не вернётся. Что-то что у него забрали. Но мысль не получается собрать в полноценное осмысление. Фенрир ещё не может понять, что именно. До него много позже дойдет, что мать он никогда не увидит, и что страшнее, не будет желать её увидеть хоть когда-нибудь. Волчье сердце только чувствует, что случилось что-то страшное, что-то, что не исправить ни молитвами, ни худым «прости». Что-то было сломано. Он оглядывается, ищет сестру, брата, мать. Не понимает, почему мать не с ними, но Хель молчит, смотрит в упор перед собой и молчит во весь дух. Ей хватает сил.
       Она словно понимает: их ведут туда, откуда они уже вернуться не те, со всех сторон не те. Жизнь поделится косой полосой на то, что было до, и то, что стало после. Фенрир не знает этого, он всё ещё пытается нащупать запах матери, но они так далеко от неё ушли. Он крутит головой и топорщит уши. Привязанного к суку брата не видно за грузными фигурами в толстостенной броне. Щенок ощущает впервые сердце, которому бывает страшно. Воздух густой и горький. Страх проходит сквозь него и наполняет каждый сосуд силой — прыгни, он рычит.
       Чужая рука опускается на загривок и волк ненадолго затихает.

       Вечер остается за окнами башен. Свет расслаивает тени, размазывает грани и меняет цвета. Фенрир тоже меняется, страх уродует, заставляет расти и приспосабливаться к шагам и дыханию рядом. Он смотрит на свои огромные лапы, словно они принадлежат другому, и свет тонет в черной шерсти. Большие страшные асы теперь кажутся не таким большими. Только аккуратно, вцепится мокрыми клыками в шею, бедро, куда угодно. Они мягкие. По их венам бежит кровь. И на самом деле они хрупкие, как стекло.
       До него медленно доходит понятие «никогда», например: ты никогда не увидишь мать или что-то такое же тупое, как смотрящий на него одноглазый старик в кресле. Старик много говорит, роняет бесполезные слова, словно бы имеет на это право и хоть как-то относится к ним, словно бы они нужны им, но нужны они лишь ему. Фенриру — он не хозяин, он его добыча. Станет ей, когда в третий раз захлопнется дверь.
       Сперва исчезает брат, который тоже стал больше. По змеиному лицу не прочитать эмоций, но Фенрир чует злость и тот же страх, что дребезжит на нём самом, рвётся, мечется, рычит, кусается, но ничего не может сделать. Его держат. Бесится. Груздями сыплются асы под ноги. И когда вырывается, двери закрываются в первый раз. Лапы давят на дверцы, оставляют следы когтей, но телу не справится с массивом. Ещё нет. Его запирают, и то, как уводят сестру — он уже не видит. Чувствует на грани помешательства стук её птичьего сердца и вспоминает тонкие запястья. Двери закрываются во второй раз.
       Когда приходят за ним, уже надвигается ночь. Кто-то заглядывает в глаза и двери закрываются в третий. Он изгнан черт бы знал откуда.

       Лес вокруг отдает тишиной и похож на некрополь. Фенрир остается в сумерках. Один не знает, что с ним делать и волк предчувствует, он уже решает всё для себя. Двенадцать дней. Двенадцать ночей никто не приходит в его лес. Он окутанный силой растет. Пьет воду из ручья, вымывая из клыков кровь. Что-то менялось, но ответ так и не сформулировался в его голове. Он оказался слишком один, и задавать вопросы некому. Что, если он никогда не вернется назад? Что если он навсегда остался один? Мысль сквозит без времени и без осязания, живет и бесится сама по себе. Незаконченная. Но ведь никто о нём не вспоминает. Это разъедает, распарывает сознание и что-то мечется внутри неясное. Он хочет увидеть Хель, и Йорму, что-то сказать, что-то важное. Сказать, что он сможет их защитить. Что вот он такое большой. Что он такой сильный. Но в темноте задушенного ночью леса — нет никого. От этой мысли всё холодеет, но он срастается с этим холодом.
       Фенрир просыпается один в листве, мнет лапы и выпрямляет позвоночник. Возвращаются цвета, какое-то мгновение он не чувствует под собой травы, даже не уверен, что лежит на твердой поверхности; с тем же успехом он мог бы вращаться в какой-нибудь лишенной ориентиров черной пустоте. Но проявляется небо, проткнутое огрызком белой луны. К двенадцатому дню ему кажется, что он настолько силён, что может раздробить скалы. Волк встает всеми лапами на рыхлую землю.
— Кто здесь?

Отредактировано Fenrir (2020-04-11 22:26:31)

[indent]Ведомый инстинктом волк идёт на голос маневрирует меж резких полос ветвей и взрывает землю когтями, тяжелое тело задевает жесткие, как чешуя рыб, листья, хлесткие удары. Волк смотрит на аса и не знает его. Знает ладонь. Знает голос. Но не то, что внутри, за бронёй из костей из плоти.
[indent]— Зачем ты пришел?
[indent]Меньшим, чем полноценный взрослый разум, но большим, чем примитивное восприятие животного, он понимает, что пришли не просто так, пришли к нему. Пришли к целому нему, но для чего и почему в руках нет оружия. В исхудалой тишине, появился новый звук, странный, непонятный, не принадлежащий лесу. Не звенят блестящие лезвия, нет парада людских голосов. Он сам не принадлежит этому миру, сердце неслышно стучит. Он жмется ближе, воздух в глотке встаёт.

[indent]Сумбурное восприятие мира вихрит разум, от стенки черепа, до стенки, размножает тревогу в прогрессии. Но запах этот ни с чем не спутать. Так пахнет живой, дышащий, так пахнет улыбка, так пахнет смех, так пахнет взгляд в упор, так пахнет уверенность, так пахнет… жалость. Что-то близкое к ней, не ясное, непонятное, знакомое по собственным ощущениям, которых катастрофически мало, чтобы уместить внутрь окоема сознания и полной уверенности сказать: я знаю кто ты. Так пахнет рука, утонувшая в мягкой шерстке щенка.
— Я не знаю тебя.

[indent]Двенадцать дней он боялся всего, двенадцать дней боялись его лесные звери и птицы. Двенадцать дней он дышал опустевшим воздухом, лишенным запахов родных. Сейчас Фенрир интуитивно не чувствует страха. Не физически, глубже, на уровне хтонического не зверя, которое хочет его пить, но не может им напиться, потому что просто нечем. Потому что привык к нему, как привыкают спать в кровати.
[indent]Его рвёт и вертит сознание того, что кто-то может считать себя сильнее, чем он. Тот кто растет каждой новой луной. Тот кто может крошить хрупкие белые кости острыми ощеренными клыками. Детский разум хочет взбесится, хочет закатить истерику и выдрать из изнанки мира своё признание. Я есть. Я сильнее. Но пригвожденный спокойным, твёрдым взглядом стоит опутанный лесным туманом. Серостью и шумом сердца. Фенрир хочет подойти, уловить чужое дрожание пульса, хочет напугать, хочет посмотреть, что выйдет из этой странной мозаики. Хочет ощутить знакомое тепло, которое оставило его в гуле листвы, да разорванных жилах. Эти пропасти неотделимы. Он хочет чтобы его боялись, потому что он крут. Он хочет чтобы его не боялись, потому что когда не боятся — тепло.

[indent]— Ты можешь сказать мне, зачем я здесь?
[indent]Эта речь ему кажется странной. Неповоротливый язык и грубые слова упираются в нёбо. Животные говорят иначе, движением, импульсом, воем. Изящнее и тоньше восприятия мира, через ушко иглы. Он только приспосабливается к этому, а тут опять, на тебе, говорить буквами.

[indent]Фенрир боится произнести имя, словно это что-то важное. Словно если он скажет его, что-то раскрошится под лапами. Грохот рыка проходит в глубине, поднимается грудью и горлом. Он, не дождавшись ответа разворачивается и уходит. Как проигравший. Волк хочет знать ответ. Большой и страшный хтонический зверь боится его узнать.

Отредактировано Fenrir (2020-04-11 22:26:54)

Ему снился сон. Снилось, что он летит. Бестолковая мыслишка. Не имеет под собой смысла. Волк просыпается рывком, учуяв запах и идёт на него. Он тащит за собой этот запах, как бантик на тонкой веревке. Грудь вздымается жадно вздохом. Спина выгибается дугой, когда тело выталкивает воздух из глотки. Утробное рычание расправляет легкие, сжавшиеся до неплотных мешков. Отталкивается потными ладонями от земли — смотрит на них, до конца не понимая их принадлежности. Изменяется форма. Изменяется голос. Его просеивает через решето, и лепит заново. То, что когда-то было большим и грозным, стало маленьким и смешным с птичьими запястьями. Подобно песку, перетекающему из зыбкого состояния в стекло, он перемешивал сущности и становился чем-то другим, более похожим на своего отца, менее похожим на себя. Он ждал Тюра. Долго ждал. Стекло само крошило себя в часы.
— Ты пришел.
Они не похожи совсем, получилось всё другое. И другие глаза, и ноздри. И полукруг улыбки. У Фенрира лицо пухлого ребенка, с большими круглыми глазами, толстыми влажными губами, черным углём волос. Лицо у Тюра — резким росчерком; умное, с острыми, грустными глазами, которые знают так много, что хотят сами себя выколоть, с шерстью на лице и крепкой челюстью. Фенрир смотрит на неказистое лицо, своё, чужое, мысленно меняет их местами и приклеивает в мозгах на луну, чтобы проще выть туда ночами.
— Тебя долго не было. Расскажешь о своих приключениях?

Голос настолько другой, что Фенрир сам не верит, что говорит не подмена, не птица каркает, а этот звук рожден его гландами. Грудное рычание сменяется веселым рокотом. Он подбегает на длинных, — отцовских, — ногах. И смотрит на Тюра глазами жадными до нового. Слова говорить проще, они не обращаются в ощущения, не служат сигналом, то, что можно выразить словами, и то, что нельзя передать, будучи схож личиной со зверем. А еще, там было душно и тесно. Однажды кожа порвется и из неё чудовище вытечет странной, жидкой субстанцией из крови и чужих историй.

Фенрир радостно гнёт улыбку, обнажив обточенные зубы, и смотрит снизу вверх. Он раскрыт полностью. Без когтей и без шерсти. Слышит остро, видит дальше, но не прыгнуть не крепкими коленями. Ветер лижет голое тело и протыкает насквозь родинки. Трава мерзко колит пятки и икры. Все что осталось от хтонического чудовища — ленивая жажда крови у него в глазах.
— Тюр, ты посмотри, у меня тут все в каких-то пятнах, они что-то значат?

А еще балансировать сложнее. Однажды он запутается в ногах и размажется по тонкому полотну мира, который на самом деле дыряв со всех сторон. По крайне мере, Фенрир хочет верить в то, что это не дыра на сердце, потому что позвать нельзя, можно наткнуться на пустоту в ответ. Он всё еще боится связаться с братом и сестрой, потому что вдруг им хуже, или… вдруг они его забыли. Фенрир обхватывает тонкими руками пояс Тюра и смотрит в глаза. Сколько ещё времени ему осталось здесь быть… но…
— Ты мне что-то принёс?

[indent]Новая личина мелкая и легкая. Фенрир смеется сам с себя, потому что ну как это, две руки, две ноги, два глаза — всё такое же, но другое, не умещающееся в его фактуре мыслей. Улыбка тянет обветренные губы. Чужое тепло накрывает с головой чем-то родным и потерянным, даже если воин насквозь прошит запахом крови. Волку запах кажется естественным. Главное, что чужой.
[indent]На мгновение прикрывает глаза, наблюдая за вихрем искрящихся красных точек под закрытыми веками. Крепко встаёт на ноги, тянется всем телом в исхудалую зелень. Надо отсюда бежать, – думал он перед рассветом, и туманный облик матери взвился по голове; брат и сестра встали у него перед глазами, шепча слова одобрения. Но волк никуда не побежал, лишь опять уснул и ему снились колоны золотого Асгарда.
[indent]— Пахнет вкусно, — Фенрир облизывается, лезет в свёрток и останавливается, всё будет позже. Когда Тюр уйдёт и лес погрузится в дремотную тишь. Не будет ни ветра, ни тихих шагов, будет ручей смывать кровь на клыках, будут листья укрывать свет. Он баюкает своё сердце, как баюкают колыбель, однажды там будет пусто, а пока, он сыт и весел, чтобы жалеть о будущем, которое не сбудется.
[indent]Первое что делает Фенрир — это набрасывается на аса с крепкими — волчьими — объятиями. Чужие руки дарят чувство покоя, — как любое чуждое ему, — вживаются, метафорично, под ребра до брызнувшего кровью сердца и так хорошо осознавать, что во всём мире ты не один. Почти так, как мать. Он отпускает и углубляется дальше в лес.
[indent]— Говорить, обращаться — не сложно, достаточно понять, как это делается, — беззвучно говорит двуногое мягкое существо, глядя сквозь мутные стекла глаз на опавшие курганы листьев. — Куда сложнее понять, как вы думаете, вы слишком много думаете.
[indent]Фенрир опять смеется и вертится вокруг Тюра. Туда-сюда. Припадает к боку и тащит дальше. Ему нравится запах и волк чувствует себя в мнимом покое. Радость вываливается из него, как звезды из распоротого неба, он слишком безнадежно рад, что пришли. Не за ним, но к нему. Что на секунду существование угрюмый чертог спригганов наполняется жизнью.
[indent]— Я хотел бы, быть героем, как ты, хотел бы бегать по мирам — в них столько запахов, наверное, хотел бы однажды броситься в гущу сражений, чтобы, понимаешь, такой, самый-самый сильный.
Почти-человек, тонкое, неловкое, непонятное с пальцами без когтей, бегает деревьями-кустами по зарослям и прыгает на месте. И по-доброму ухмыляется, встретившись с этим вот жутким взглядом, как бы наставляющим на пусть истинный. Воздух путами хлещет по жестким, спутанным волосам, волосы Тюра другие, такие золотые, и на солнечном свете сливаются с брызгами лучей. Его улыбка мягкая, но отчего грустная. Волк не знает, что такое грусть, но от взгляда ноги ватные, и страх накатывает пеной.
— Лучше расскажи мне о своих странствиях, о прошлом, о нынешнем, о будущем. Я всё хочу знать!

Отредактировано Fenrir (2020-04-25 21:55:49)

[indent]Мы жили недолго и несчастливо — говорит память. У памяти есть имя, вкус, есть цвет и голос, у памяти есть всё, кроме сердца. У памяти есть глазницы пустые, и черные, как шерсти окрас. Он часто ночами смотрит в глаза родных, и думает, что время неотвратимо. Пугающая истина, изморозью по костям. Нервы его расшатаны и реальные факты начинают путаться с галлюцинациями голосов.  Фенрир чувствует сосудами, как память отделяется от него, расслаивается и превращается в отдельные части, существующие независимо. Лишь бы не на воздух. Лишь мы помнить по мелочам черт.
[indent]Первым, что чувствует Фенрир, едва открыв глаза, — непреодолимое желание встать и уйти; желание растёт и усиливается, и лишь подсознательный рефлекс держит его пригвожденным тюлем затухающего солнца, в кромешной тьме от тени деревьев. На шее весит бесполезный брюлик. В пустоте мелькает запах, когда-то знакомый каждым переливом, тонкий, теперь другой, возможно от тоски Фенрир начал выдавать желаемое за действительность и скоро у иллюзии появились черты существующего. Запах скоро исчез, оставляя смутное беспокойство в обезображенных тоской костях.
[indent]Чует его. Волк бежит на запах, не голос, запах, только запах, знакомый и понятный. Тюр всё слабее пахнет кровью. Волк всё сильнее. Горькая и солёная, она жжёт глотку — от этого тоже можно ловить кайф. Он голоден, но это уже терпимый голод. Им можно управлять, его можно подчинять, с ним можно играть, не причиняя вреда.
Тюр стоит там, разглаженный полосами рыжего света. И  на лбу его шрамы морщин. Волк останавливается, взрывая траву, и смотрит, разгоняя взглядом направленным лесную дичь. Он больше, понимаешь, великий воин, он уже больше. Хтоническое чудовище не боится двуногих и мягкотелых.
— Ты пришёл и ты один, почему ты так долго, Тюр? — рычит Фенрир.
[indent]Пахнет асами, они приходили, вторгались в его приют, но тело леса молчало на их шаги — он прислушивается к этому, как прислушиваются к сказкам. Цепи сдавливают шею не долго.  Фенрир разрывает путы. Ему до тупого смешно: вот они асы — хлипкие, маленькие, нечета ему, всесильному, настолько, что он может прыгнуть до луны. По крайне мере, Тюр молчит, Фенрир доверяет его голосу. Что-то под шкурой мечется и чует, но причин не доверять, просто нет.
[indent]Он заглушает голос, что когда-то кричал. Теперь он просто шепчет.
[indent]Фенрир смеется, сотрясается воздух, и прыгает, колесом выгибая спину вокруг воина с грустными глазами. Ему хочется спросить: отчего они так грустны. Но он молчит. Что-то ворочается и терзает нервы. Всё, что должно было случится, случается, все подходит к завершению, без обещаний, натыкаясь только на собственные ошибки. У них в запасе совсем немного времени, и, возможно, скоро начнется война, где будут по разные стороны друг от друга, но сейчас волку хочется верить в счастливый конец.
[indent]— Ты мне что-то принёс? Или ты хочешь мне что-то рассказать? Ты видел? Видел, они думали, что я не смогу порвать цепи, но я порвал. — Он ложится на траву и опять смотрит в упор. — Скажи, ты гордишься мной? Что мне ещё сделать, чтобы ты гордился мной?
[indent]Память о родных постепенно затухает, как фитиль, шуршит, растворяется в шуме одиночества. Фенрир  в себе улыбается, тычет мордой в живот.  В глазах ещё сотня невысказанных вопросов, и в ушах пульс — чужое сердце. Ветреный волк поддается на усмирение, но чувствует, как непрерывно наполняется жаждой, которую никогда не утолить.
[indent]— Расскажи мне, как ты живешь, Тюр? Что окружает тебя? Ты любишь то, что тебя окружает?

Отредактировано Fenrir (2020-05-21 11:41:14)

Фенрир кладёт подбородок на резкое плечо, тычет взглядом в небо. В его воспоминаниях сумбурностью сквозят вопросы, на которые он так и не дождался ответов. Тюр говорит и словно стареет на глазах, еще старше его лицо, когда он молчит. Тишина же тяжелая, разъедает легкие и таится в траве. Волк ненавидит тишину, не боится ни темноты, ни голубого света клинка, не боится воды, огня, а тишину — да. Тишина душит как щупальца спрута. В тишине он слышит это. То что меняет, что приходит из глубины и всегда было одним с ним. Что заставляет выть в притяжении луны. Зов крови. И всё меньше сопротивляется ему.
— Знаешь, я сегодня видел птицу, большую-большую, у неё были огромные крылья и скрюченный клюв, я не смог до неё допрыгнуть, я не смог, но когда-нибудь смогу, — и тогда начну охотиться,  — А ты? Ты можешь ухватиться за птичий полет? Ты сможешь разрезать руками луну?

Фенрир говорит, чтобы не молчать и не погружать дикий лес в одичалую тишь. Он ведёт языком по зубам, чувствуя во рту кровь. Сначала клыки едва доставали до нижней губы. Но потом они  неуловимо выросли, достаточно чтобы перекусывать тяжелые звенья.  Он думает, что они оба менялись. Тюр словно старел на глазах. Фенрир — рос. Уже всё реже думает о брате и сестре. Они остаются латурными призраками в ночи. В общих чертах, никем. Он не чует их запахи, даже на себе. Другое дело, что даже  если ты привык быть один, это еще не значит, что тебе это нравится. Волк не хотел оставаться один и гоняться за тишиной, и каждый раз, когда Герой покидал лес, всё существо хотело прыгнуть за ним, обрести свободу. Даже если не знал, что с ней делать. Они снова приходили с цепью, белой, сияющей на солнце, никто не был рад. Фенрир знает одно, боги распечатывают уста только когда врут. Он падает на колени воина и говорит:
— Тюр, а ты придешь в следующий раз? Я покажу тебе, как легко разрываются любые цепи. Они хрупкие и похожи на кости больных зверей.

Ветер в листве шуршит словами, что никогда не выйдут на воздух. Например, как долго тянется ночь, как клыки перемалывают черепа. Суставы ломаются, хрустят внутренности липкой кашей, из человека вырастает зверь. Ему не понять, как Тюр может уживаться с ними, с самодовольными, кичащимися хлипким как сама материя превосходством. Хрупкими. У них даже не хватает сил, чтобы создать крепкие путы. Но если Тюру нравится, значит и ему. Волк вводит воина в абсолют. Все эти грустные глаза и морщины, сухие руки с перепутьями шрамов. Фенрир смотрит на него: высокий, сияющие, как башни Асгарда, всё воплощение монолита бетонных стен, в которых ветру больно. Его слова становятся молитвой. Поговори же, огонь небесный. 
— Тюр, а ты знаешь, нет бога без людей, и людей без бога?

Может быть, это был голос крови внутри. Некая глубинная связь между отцом и сыном. Раньше эту нить еще, может быть, можно было порвать. Сейчас Фенрир не знал, кого видит в лице Тюра. Отца? Наставника? Вожака? Зверь усмехается волчьими глазами и прогибается в спине. Тяжелые ветви сосен нависают так низко, другие деревья кажутся черными в темноте, где вдоль седого шляха тянутся густые заросли. Ветка ломается. Сухие листья зашелестят, как иссохшие кости.
— Тюр, ты когда-нибудь охотился верхом на волке?

Отредактировано Fenrir (2020-05-28 10:17:25)

[indent] Кто бы сказал однажды, как легко дышать на бегу. Как легко хватать зубами резвую дичь. Как в ушах — шум листвы и пульс. Как мир в глазах сужается до цели, метафорической точки X, которая облита светом солнца. Фенрир начинает понимать, что действительно живет лишь долю прыжка. В этот грандиозный миг — он перестает существовать, он перестает принадлежать себе, он сам воздух,  кинжал, выхваченный из ножен. Единственное, что он понимает, пока ты способен устрашать, у тебя есть шансы продержаться чуть дольше, чем могло бы быть.
Тюр чувствовал такое хоть раз? Как вскипает кровь, но вместо жара — одуряющий холод . Пустота, продетая сквозь тебя. Медленно сменяющаяся вселенная в зрачках.
[indent] Спина проседает под тяжестью воина, Волчонок чувствует, как натягивают пальцы жесткую шерсть и как чужие ноги давят в бока. Невысказанное остаётся туманом в голове и на языке — он до сих пор чувствует, как мир вокруг замыкается, как пульсируют виски от зова, как недосказанности приближают его взодранной жаждой.
[indent] Наверное, Фенриру жаль, было бы жаль — если бы он знал, что такое жалость. Что-то зыбкое. На грани совести, её можно возвеличить или вытравить. Жалость, которую  внушал Тюр, жалость в врагу, жалость к ребенку. Но в одичалом лесу просто слово. Красивое слово. Фенрир не знал, как жалеть. Спотыкается, и путается в ногах.
[indent] Перекатывает упор на задние лапы, слишком поздно понимая, как спине легко. На самом деле Тюр не такой тяжелый, к его присутствию быстро привыкаешь,а без него становится пусто. Волк поздно это осознает. Когда уже клыки прошивают тонкий мрамор мяса, мембрану кожи и кровь хлыщет из развороченных ран. Мясо жесткое, жирное и соленое, отдает мускусом. Он ощущает, как рвется волокно за волокном, как оно распадается под действием кислот в его слюне и желудке, чувствует, как получившиеся белки усваиваются его клетками и становятся его частью. Но без Тюра на загривке все еще пусто. Фенрир притаскивает оленя и бросает перед воином. Пасть волка в красном по чёрному, в волосы Тюра втравляются лучи. Все лицо опоясано светом — наверное, так выглядят боги. Фенрир не знает, кто из них двоих меняется быстрее.
[indent] — Нет, ты просто стареешь, Тюр, — голос все так же ломает рычание, перепутанный крепко со смехом и весельем, не злым, в неловкости добродушном. Волк утыкается мокрым носом в грудь и слышит сердцебиение. Громкое, как рокот грозы. И Фенрир хочет, чтобы так было всегда, пульс чужой заглушает бешеный клекот в голове.  Он проглатывает вопрос, застрявший костью в горле.

[indent] В следующий раз, когда приходит Тюр, стоит одуряющая тишина, она высматривает глазами сов кого-то. В следующий раз, когда приходит Тюр, ветер нанизывает  на кроны ночь, хмурая листва шуршит под шагами вдоль волчьего следа. Лапы Фенрира перевиты травами.  Запах рук на стали забивает ноздри. Он щурится, и ведёт мордой по можжевеловому кусту, пытаясь содрать с себя тошнотворный аромат, но он прилипает накрепко, не вытравить. Чаща стала мала — не спрятаться. Волк стал больше, и видит дальше, чем звериные тропы. Он видит глаза: страх, насмешка, желчь. Но больше его бесит уверенность.  Он встает перед толпой, но видит только одного и бросает презрительный взгляд.
[indent] Тюр здесь, Тюр молчит.
[indent] По его глазам не прочесть эмоций, глаза — мутный ручей с известкой. Гнездовье слепых птиц, которые хотят взлететь, но им мешают.
Тюр говорил: люди убивают, чтобы защитить;  люди убивают других людей, ради забавы, из-за любви, или просто отправляют на бойню, чтобы накормить таких же людей. Зачем они пришли с ним?

Отредактировано Fenrir (2020-07-03 13:07:28)

Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного - умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.

Ночь гнездится в небе, остается под тенью ресниц. Дни, которые, казалось, могут длиться вечно, слишком быстро проходят. Фенрир смотрит, как сквозь прозрачную ленту серебрится трава. Ему не верится, что она действительно не разорвется. Не верится… но… в единственном глазе Одина немыслимое превосходство, ума, силы и черт разбери еще чего. Он только бешено раздувает самомнение и напрягает шею до вен. Словно бы этот жирный кусок мяса, надетый на кости может хоть что-то ему противопоставить, кроме ничего не значащих слов. Призраков, оставшийся от былых сражений. Пустельга в траве, мертвая. Не хлопающая крылами. Только вибрирует позвоночник и разверзшееся в грудине колокольное сердцебиение.
Фенрир поворачивается к Тюру, его взгляд светел и чист, но волк чует: что-то прошивает тело, как игла с продетой нитью нервов и по телу от этого мелкая дрожь. Его взгляд, как зимний лес задымленный вьюгой. И кроме них — никого. Ни голосов, ни взглядов. Воздух напоён хвоей и зловонием старой, затухающей жизни. Он действительно решает, что уже не может разорвать путы. В ноздрях замирает запах страха и полыни. Яд, оставленный на ужин.

— Я позволю себя сковать, — ветер поднимает синь листвы, отбрасывая тени. Его людское лицо перечерчено тенями, выражения глаз не видно, лишь дыхание. Волк не знает, как сопротивляться не врагу, — но в залог кто-то из вас сунет руку в мою пасть, и больше никогда не сможет поднять меча, если я не освобожусь. — Чудовищный волк пятится задом в лес, но бежать ему некуда, он остался один на один за шакальем. И оно не подойдет, пока зверь трепыхается, все боятся боли и светлого будущего, которое начинено тьмой. Фенриру тоже страшно, однажды проснуться и не прыгнуть. Уступить Одину, не побороть Одина, он боится сильнее, чем стылой тишины. И не вырваться, не сбежать.

Тени приближают Тюра. Доволен ли он? Хорошо ли теперь будет жить без драм? Рука ложится в пасть и первые капли крови катятся по языку. Не соленые, не горькие, не имеющие вкуса. И внутри Фенрира все ломается. За спиной — дамба льда, сдерживающая кипящую кровь и ярость. Достаточно было только смотреть в глаза и пытаться не сатанеть от вранья. Как же ты будешь мириться потом сам с собой, Тюр. Воин, облитый чужой ложью. За которую сам решил заплатить. Никто не заставлял. Воин, с грустными глазами.

У тебя с самого начала был выбор.

Фенрир щурит бешеный взгляд и не знает, что чувствовать, ярость ли, грусть ли, сожаления. Внутри всё лопается от потемневшего взгляда. Сегодня он теряет много больше, чем друга, отца или наставника, вместе со свободой он теряет того, с кем хотел ей поделиться. Цепь не рвется, ни важно, как ноют и гудят мышцы, не важно, как трещат кости и скрипят сухожилия, ни важно, что пульс давит сосуды. Глейпнир не порвется. Кровь гнездится под языком, разорванные вены копят сукровицу, промолотые кости, больше никогда не станут целыми. Цена была уплачена и в тишине леса чье-то запястье хрустнуло и тишину прорезал крик. Фенрир рычит, ощущая с какой болью и безумством легкие раздуваются воздухом. Шелковая лента сдавила шею.

Раненый скажет нападающему: "Если я выживу, я убью тебя. Если умру - ты будешь прощен."

Взгляд пустой опускается на клокочущего своим дутым самодовольством Одина, старика со смертью во рту. Они облепляют его как падальщики, жадные до мяса, оставленного хищником. Не опасные, грохочущие чужой ценой. Он наконец-то всё понимает. Тот, кто обращается ко лжи либо трус, либо дурак, лишь бы спасти свою шкуру. Ас. Но он её не спасет. Он никого не спасет! Чувство обиды тащит по венам ярость. Фенрир скидывает с себя гнездовье теней, клацает челюстью, рычит и пытается выбраться. Пульс долбится по ушам, выбивая ритм, он бы выблевал внутренности от отвращения, но меч уперся острием в небо. Мысли лихорадочно скачут по черепу и до дикого хочется плакать. Каждое лицо выжигается под коркой мозга. Он никого не забудет. Он вернется и когда это случится, солнце Асгарда будет потушено, разорвано и сожрано. Волк больше не видит Тюра, словно бы он спрятался от поверженного зверя.

Фенрир не помнит, как его тащат, вбиваю камни в мох и оставляют истекать кровью с чужой рукой на зубах, прошитой насквозь пастью и вкусом метала в глотке. С неусмирённой жаждой, голодом, яростью. Без движения, и без луча света, в холодном, не имеющем адекватного конца мраке. Его оставляют захлебываться болью и ненавистью. Ему оставляют воспоминания, которые захлестывают. Бурный потоком, как будто море, которое какой-то безумец смог запереть со всех сторон, но не смог удержать и теперь оно развалило стены, и сокрушительной волной прёт вперед. И первым в этом потоке мыслей стояло подернутое пеленой боли воспоминание о склонившимся над ним Тюре с окровавленными руками.

Через столетия буря внутри стихает, оставляя только обезображенные тоской кости. Сердце облапано и разбито, как стекло. И глубоко внутри тьмы покинутый всеми ребенок.

Отредактировано Fenrir (2020-07-06 06:47:44)