[indent]По ладони распространяется тепло амулета, в вены вгоняет пульсацию. Фенрир сжимает несчастный брюлик, словно он имеет для него вес. Вес в одну пачку сигарет и разорванные семейные узы, которые дотлевают в жилах — они каждый раз стынут, когда он слышит знакомые имена. И думает, что лучше бы вообще никогда не слышал. Но как же хочется, а?
Там, закованный в цепь, с распоротой пастью, он долго вспоминал, где оставлена был эта бесполезная висюлька. Металлический лист бьет под пупком и холодеет от воздуха Йотунхейма. Вот он выход, но вой не услышит никто. Имели ли они теперь право на что-то, те, кто отреклись каждый друг от друга и потопили всё, что могли потопить внутри себя и впереди их ждал жалкий конец. Кацит, хладная река, кладбище для предателей. Фенрир уже даже давно злобы не чувствует. Потому что сам предал, а после смиренно ждал. Ждал живой душой, вот он нож. Ждал, потому что даже когда-то целое, любимое и родное незаметно теряло в цене. Они однажды все встретятся в той реке и будут долго высказывать друг другу претензии, потому что сейчас сказать нечего. Настолько много всего, но нечего. 
[indent]Долгие годы в утробной темноте он жил на одной ненависти. Дышал ею. Она заменила ему всё. Имел ли тот, кто вознес ненависть на пьедестал желать большего? Ярость была лучшим обезболивающим. Надежда умерла первой. Любовь?

         Фенрир знает не слишком много, кроме того, что он в одиночестве, по ту сторону одиночества. Каким же горьким оно стало тогда для маленького Йормунганда? Знание душит, и он выдыхает с дребезжащим, скрипучим звуком, который мог бы сойти за предсмертный. Открывает глаза и находит себя среди белых снегов, ледников. Рассеянный белый свет ослепляет после глубокой ночи, полной и абсолютной тьмы. Фенрир жмурится, пока свет не сжег его веки.

         Волчья морда не способна улыбаться. На ней шрам и большие глаза, которыми он смотрит, как грузные волны обнимают змеиное тело, как чешуя холодом отливает в отражении талой воды. Ветер чешет черный загривок порывами. Волчий шаг спокоен и мягок. Он привык жить с яростью, засыпать с ней, восхвалять её, питаться ею настолько, что она пригрелась в нём и покорно спала. Фенрир хотел верить и любить брата, но не мог вспомнить. Он чувствует вибрацию, схожую с зовом, но так давно разучился читать её. Воспоминания выцвели.

         — Ты любишь неожиданности, — Фенрир так не уверен, что это именно то, что он должен сказать. Точнее не так, он не уверен, что вообще должен что-то говорить. Он хватает себя за несвойственную мысль и пожирает её, пока проклятая не вырвалась. Он хочется приблизится, чтобы понять, что такого страшного забыл, — Зачем ты меня позвал?

         Они смотрят вертикальными зрачками. Фенрир не видит там своего отражения, ступает ближе к воде, пока прибой не облизывает большие лапы. Сама мысль о том, что брат просто так позвал его поболтать за жизнь, в такую дыру, неудобна и живёт сама по себе.
         — И ушел ты под воду для того, чтобы я не смог до тебя допрыгнуть?

         Говорит он и ложится на резкие выбоины скал. Он едва не пропускает выражение, промелькнувшее на лице Йормунганда, гнев, подавленный так быстро, что не успел нанести вреда. Фенрир качает мордой и опускает её на лапы.

Отредактировано Fenrir (2020-04-14 06:32:44)

[indent]Фенрир думает, что временами, когда искомые ответы кажутся навеки недоступными, само время замирает в границах минут, память становится единственным утешением и спасением. Воспоминания убоюкивают, заставляют ненадолго дремать и вращаться вокруг себя, потому что больше никак существовать не получается. Жил ли Йормунганд ими когда-то - думается, нет, он запнулся ещё в начале, скорее всего. Воспоминания Фенрира размололо, и он не пытался собрать их снова. Его не нужно было убоюкивать. Так какой в этом смы-ы-ысл? — ноет сознание. Сознание посылается нахрен, потому что невозможно вспоминать хорошее и ждать часа, когда натянутый глейпнир разорвется к чертям.
[indent]— Тебе не за что извиняться.
[indent]Йормунганд изменялся, со змеиной грацией, так же менялось его нутро. То, что было много лет назад, выгорело до золы. Перед Фенриром остался фактурный тип: скульпурное лицо, длинные пальцы, в голове наросты мыслей и чувств, весь такой изящный, скользкий, весь такой другой, не тот брат, который обнимал шею сестры. Они с братом похожи вихрами волос и на этом сходство заканчивается. Он все эти годы жил без него, Фенрир не знает, насколько их души покрылись изморозью. И вот еще одна общая черта, гвоздь в гробу, штырь в системе взаимосвязей, клоп в цепи днк: они с рождения были прокляты, отравлены и больше ничего не боятся.
[indent]Йормунданг опускается рядом и зарывается в шерсть волка, сам не понимая, насколько обезоруживает. Или правильней сказать, всё слишком хорошо понимает. Злые игры теней. Волк ведётся, он знает, что его вообще-то будут использовать. Но опускает морду к чужим лопаткам. Банальное откровение: сложно быть сильным в одиночку. Даже если потом разорвут. Даже если хлебнешь потом рухнувшего под ноги неба. Проблема в том, что самое важное ты всегда знал. Ты видишь лицо — ты знаешь всё, но пытаешься придумать. Перед ним, что-то значимое, часть того, что когда-то называл миром. Фенрир не хочет больше другой информации. Йормунганд в теле человека всё такой же прозрачный и хладнокровный.

[indent]— То, что ты должен помнить, то, что ты хочешь помнить, то, что ты помнишь — сильно различаются, брат. Я помню запах крови, но не помню, кому она принадлежала, если ты об этом. — Фенрир не уверен, стоило бы ему обращаться человеком. Кто-то однажды сказал, что змеи любят тепло, что если Йормунганд замерзнет? Смешная шутка, а вдруг. Сухой язык так тяжело ворочается и речь набита грудным рокотом. Слова могут быть изрезаны, исковерканы рычанием и обломками того, что осталось от прошлого.
[indent]Волк на мгновение умолк, глядя в громоздкие наросты снега, через которые он проходил. Где-то вдали звенит черничной пустотой лес. Внутри что-то звякает и теснит усмирённую ярость. Сюрреалистичная картина, как натянутая веревка на шее со звенящей подвеской.
[indent]— Мы были детьми, — сложно, слова могут душить, потому что любая искренность, на самом деле, для них не имеет смысла, и равнозначна потери контроля над собой. — И каждый унёс оттуда что-то своё. Но ты же меня позвал сюда не для того, чтобы говорить о прошлом? Кстати, где мы?

Отредактировано Fenrir (2020-04-16 05:59:27)

[indent]Грузные волны накатывают на берег. Белопенное кружево разъедает прибрежный песок на куске не тронутом льдами. Красивое место, — следят вытянутые зрачки, — самое оно для хтонических чудовищ и всё что они могут породить. Любят это: выгрызать в коже мира дыры для звезд, изъедать воздух до гари. Скрести по фактуре, и навешивать на млечный путь чешую. Такие по праву рождения, и всем плевать, что весь этот трижды обдолбанный мир им не нужен. Фенрир слушает и думает: что-то тянет сосуды, что вертится в гортани, но он проглатывает голос. 
[indent]— Я не могу двигаться в настоящее, пока мой враг жив.  — Буквы встают поперек  слипшегося горла, — я не знаю, видим ли мир одинаково. Но ты же тоже это понимаешь? Мы так и остались неотомщенными. Что есть настоящее, в котором нет шанса разорвать Одина? Оставьте такое настоящее себе.
[indent]Сбоку стена льда хрустит, устремляется ввысь, и слабое серое пятно дневного света дрожит в самом верху по граням. Внешний слой льда прозрачный, мокрый, в белых трещинах. В глубине лёд — металлически голубой и тонкий, как вена на шее Джейн. За той глубиной, которую видят глаза волка — светонепроницаемое ядро тьмы. Знакомое лицо.
[indent]Голос Йормунганда тих и плавен, как ветер в шпилях из льда. Фенрир ёжится, плотнее прижимаясь животом к земле. Ему нечего ответить на это. Он дико застрял в прошлом; не то что было в лесах, а то, что оставалось в темноте. Дни и ночи в истерике, жалости к себе, взвешивания на сосудах сердце и попытках достать воем до луны. Оказался заложником глейпнира, а до луны так и не достал. Но однажды точно её перекусит.
Пусть они умрут.
Пусть они умрут.
Пусть они умрут.
[indent]— Тот о ком ты говоришь, Тюр, единственный, кто ни разу не соврал мне.  Ты ведь понимаешь?
Не пытайся понять его. Фенрир тыкает носом куда-то в живое тело и душится запахом. Остатки чего-то, что должно было точно сдохнуть, не хотят искать подвоха; сознание умное, сознание требует, что бы ты, большой брат, не порол херни и не таскал себя ободранным битвами по миру. К тем, у кого есть свои скелеты в шкафу, лучше вообще не лезть. Его подводят к нужному решению, а он ку-ку. Фенрир обращается к брату, словно отплевывается от дурного привкуса во рту.
[indent]— Семья? А что она есть для тебя, Йормунганд? Мы жили так долго поодиночке. Время жестоко.
Чем отличается сознание змеи от ярости волка? Воспоминания перемалываются  ненавистью, оседают лёгких — каждое мгновение прожито и вырезано из памяти. Время останавливается в груди.  Он представляет, как сознание закручивается спиралью, и покидает тело, прошивает слои льда, в матрицу горы. Вотсутствии страха.  Долгий вдох без выдоха. Воспоминания, которые не имеют прав на существование и молчание, которое громче крика крик.
[indent]— Тогда, какое-то время, я думал, вот сейчас Хель и Йормунганд вырастут, и у них всё точно будет хорошо, точно будет хорошо, и я буду просто счастлив, что они живы и живут своей жизнью. Что у них есть чем согреть душу. Но скоро остатки мыслей покинули меня.
[indent]Фенрир втягивает в себя дыхание, ожидая боли в сломанной душе, но её нет. Он все еще недвижно лежит на ледяном пороге. Cмотрит на него горько, хочется раскрошиться куда-нибудь под подошвы его сапог. Потому что взгляд у брата, совсем как у ребенка. Волк не чувствует лжи, а что-то надломленное стучащееся, скитающееся по венам алым. Волк не уверен, что может сейчас обратится человеком. За столько лет, Йормунганд больше стал похож на асов, нежели он, только пах, солёной водой.  Фенрир боится, боится, что однажды научится врать, боится, что ему это понравится.
[indent]— Сам то ты? Что для тебя этот договор? Что для тебя то, что ты называешь семьей? Скажу по секрету, хреновая у тебя семья.

Отредактировано Fenrir (2020-04-27 09:35:57)

Зрила тьму распростертой Вселенной,
Где вращался планет легион —
Безрассудно заброшенных всеми,
Черных, не получивших имен.

То, что ты забыл, и то, что не скошено памятью — что ценнее? Что определяет в тебе тебя? За что ты готов уплатить тридцать монет серебром и оставить поцелуй на беспамятство. 
Фенриру достаточно команды «фас».
Те, кто проклял, или тот, кого прокляли, кто получил по заслугам, и кто расплачивается за чужие грехи?
Фенриру достаточно взгляда в упор.
Не надо смотреть в глаза волка, иначе можно не проснуться.
Волк не знает ответов, ему плевать, они размазаны по глухому прошлому.  Отводит взгляд от ледников и смотрит на брата, от него холодом вьется по хребту и дышит в шею косые ветра, и ты весь уже в изморози. Он держит голову высоко, глядя куда-то вверх, сквозь снег и грузные облака.
— Что ты хочешь, Йормунганд?

Сожалеть — бесмесленно, вживляться памятью друг в друга — тоже. Фенрир не отпускает попыток вытащить информацию, между делом, в тоннах слов о ненависти и потерянных детях. Их души дырявы, ни один не услышит другого. Злоба подавляет сознание. Детей баюкают асы в золотых колыбелях, им заливают в рот красивые слова, будущее и молоко. Это не так уж плохо, что этого ничего не было. Они стали такими, какие они есть только потому что ничего этого не было. Их короновал сумрак, и смысл имени они познавали в одичалой тишине, залитой безумием. Кто еще из асов мог похвастаться тем, что дышал безликостью вселенной, голодной тьмой, без надежды выдохнуть? Эта мысль — всё, что есть у него. То, чему он доверяет, когда исчезает всё. Рефлексы, чутье, жажда.
Они воспринимают мир тоньше. Фенрир не выпускает ярость наружу, он позволяет ей течь по венам и просачиваться в клетки. Умеренная на время. Желающая найти выход. Они хищники от природы. Асы — уже нет. Добыча всегда более безлика, чем хищник. Фальшивые боги трусы, мелкие, ничтожные, поющие о былом. Асы едва ли рискнут пойти наперекор общему мнению, что любая угроза должны быть уничтожена, но и на это им не хватит мужества. Поэтому они врут. Тюр никогда не врал, ни разу, он предал душой, жизнью, не словами. Все остальные это делали именно так. Фенрир не уверен, как больнее. Йормунганд парой слов вторгается в заброшенный храм, отодвигая сердце вправо. И лезет туда, куда не пускают даже святых. Легкое дыхание, потерявшееся в шёрстке — чужое, неважное и бесконечно ценное. Брат знает, куда больно бить. Когда идеалы начинают разбиваться вдребезги... Сердце колит иглами. Волк не любит много говорить — их души лютей ветров Йотунхейма.

— Зачем ты меня сюда позвал?
Фенрир всё же надевает шкуру человека, жар волка начинается пульсировать в птичьих тонких запястьях. Прутьях иглы. И волосы черные, и длинные ноги с тонкими когтями — ничего не разорвать, не разодрать до скелета. Он меняется, воссоздает человека, пору за порой, фактурой за фактурой, текстурой кожи и шрамом на губах, как меткой, оставленной Иудой.  Фенрир злостно пристрастился к книгам, когда научился читать.
Не волк, но человек опускает ладонь на чужие плечи и всё же обнимает. Понимает, что нельзя. Фенрин не знает, где начинается безразличье, где заканчивается волчонок убегающий в лес. Ему это не нужно. Но отчего-то. Они чужие, они друг другу никто. Но отчего-то. То, что нас не уничтожает, нам, по сути, нахрен не нужно. Глаза Фенрира закрыты, и он молчит. Позволяет воспоминаниям окутать себя, как илу на дне, как туману, забродившему в лесах. Тьма будет разрастаться. Ядом.
— Йормунганд, ты тоже меня предашь, и я запущу тебя внутрь.

Отредактировано Fenrir (2020-05-12 13:50:37)

[indent] Завещал. Много чего завещал. Завещал. Улицы без людей. Облака без ветров. Небо без птиц. Завещал ему одиночество. Предательство, заключенное в колыбель. Завещал не умирать никогда.

Время не лечит. Оно приводит к равнодушию. Оно убивает всё то, что мы так  любили.
Януш Леон Вишневский

[indent]Ему кажется, он повторяет заезженные пластинки, одно и то же, как щенок, гоняется за собственным хвостом, и вот уже, резко, стал старше на ионы лет, а всё не может его укусить. Кто скажет, что когда-то было иначе? И они, черт возьми, были семьей. Не было этого.
[indent]— Я не знаю твоей репутации, меня она не интересует, — какая репутация может существовать, какое мнение большинства, для существа, вчера узнавшего, что такое постель и подушка. И его тело даже не иллюзия, его можно коснуться, существовать, он может дотрагиваться до настоящих вещей, почти правда. Но… если раньше сходство с асами приносило радость, потом ярость, теперь злобу, помешанную на обреченную насмешку. Йормунганд всё больше походил на тех, кого так ненавидел, по его словам. Голоса их с телами менялись, но в тонком горле Великого Змея всё ещё слышится шум океана и шипение, голос Фенрира все еще рычит. В глазах Йормунганда злость, печаль, азарт и они, почти белые в отражениях ледников. Радужка обрисована рябью и бархатный зрачок темнее межзвездных пустот. Он не знает, действительно ли понял брат, обиделся ли он, или разозлился. Чувствует телом напрягшиеся мышцы. Что он должен сказать? Рассказать как когда-то ценное теряет вес внутри. Как мир тебя сплющивает, раздирает до бренного ничего. Кому как ни другому чудовищу знать смысл души, заключенной в урну из космической пыли. — Что ты имеешь ввиду?
[indent]Но до него медленно доходит, не ясное, непонятное, вырванное из прошлого: легкий запах, перемешанный с тиной, едва заметный, почти не существующий и быстро растворившийся в вое.  Воспоминание настолько призраком мажет, что не получается связать в единую нить. Брат смотрит на него насмешливо — холод пронизывает насквозь. На самом деле, не понимает, Йормунганд — свобода и бесконечный побег во времени и пространстве, пока Волк в самом себе заперт как в клетке из кожи.
[indent]Фенриру ещё казалось, что он срезал с себя всё лишнее, слой за слоем, куски мяса отделяя от кости с воспоминаниями, так, чтобы ничего, кроме ярости не осталось; выбросить всё лишнее. Поджечь как свечу то, что осталось душой — пусть горит ко всем преисподниям, всё равно не нужна, Фенриру в том числе.
— Как ты жил всё это время?
[indent]А имеет ли это смысл. Фенрир скалится в чёрную пустоту неба над головой и притягивает к себе. Водит по волосами шершавой ладонью. Брат тонкий, худощавый, совсем не похож на того, кем его запомнил Фенрир, не_чудовище. Не хтонический древний бог, застрявший в каменных четках. Фенрир прижимается рёбрами, не уверенный отчего. Не понимает смысла и в голове атональная тишина. Фенриру никто не нужен, он сам себе бог и дьявол, он сам себе король пустоши. Но все же внешним чувствам не дано что-то заныканное в глубине окончательно задушить.

Отредактировано Fenrir (2020-05-21 10:02:34)

Небо, закрытое груздями облаков, скрывало звезды — этого достаточно, чтобы  Фенрир возненавидел Йотунхейм. Этого всегда было достаточно. Ненависть была чище воды, рождалась из пустоты и никогда не гасла — огонь, что будет вечно гореть. Она продвигала кровь к сердцу, даже когда её осталось чуть больше чем в шприце на пять граммов. Фенрир встречался с ней как со старой, но верной любовницей, которая всегда с тобой.  Это как возвращение домой.
Он ненавидел всё, что мешало, всё, что существовало, всё, что дышало. И как любая гениальная, эта мысль не имела логического конца. Потому что то, что он ненавидел больше всего, было в зоне прыжка, но он не мог допрыгнуть, а хотел больше всего на свете.
— Я пойду за тобой, — иное вряд ли имело значение. Все слова для него звучали ложью. Глаза брата — дремотная муть, в которой не видно дна, только косяки мелких рыб бликами вокруг радужки и пустыри эмоций. Фенрир опускает голову и смеется, легко, беззаботно, щуря глаза, как никогда не смеялся за всю свою долбанную жизнь. Смех проходит по гортани и мешается с утробным рычанием. Дороги назад нет, перекрыта и взорвана трасса.

Во взгляде Йормунганда бежит живое и острое, колючие, Фенрир кивает и отворачивается к ледникам, пряча взгляд. Оба знают, что ненавидят асов, оба знают, что виноват только один ас. Вчера он думал, что последние мосты догорели. Но змеи умеют плавать и тянуть на дно. Йормунганд знал, что легко играть на чувствах озлобленного волка, Волк знал, что с ним играют, но тянуло. Поиграй. Сожми сердце. Вопрос, почему он пытался отчаянно цеплялся за память — не горел, собирался обратно из лоскутов и цветных стеклышек. Засмеял бы сам себя до смерти, если бы вообще смех мог убивать монстров.
Нелюдей, рожденных в пепелище.

Фенрир укутывает руками и греет холодное змеиное тело. На самом деле температура тела не отражает ничего. Температура сердца — более чем. Фенриру казалось, что Йормунганд сам похож на маятник, туда-сюда, болтается на своих капиллярах и живет наугад, его сердце много теплее и живее того, кто сотни лет оставался недвижим и покрывался пылью.
— Если тебе что-то нужно, ты всегда можешь попросить меня.
Шепот волка неуверенный — он сам не знает, что сможет исполнить. У Йормунганда душа закрытая, но живая — думалось озлобленному Волку, который до конца не знал, ненавидит ли он брата за само его существования, или хочет, чтобы тот не исчезал никогда. Под ладонями — сокращения мышц, кожа и жилы, как у всех тех, кого он жадно поглощал.

Фенрир никогда не думал: что есть монстр. Он охотился, пил кровь и перемалывал кости. В голове сезонные мысли растворялись, оставляя сердцебиение в ушах и дыхание. Всё те, кого он сожрал и кого он сожрет не имели лиц.  Безликая однородная масса костей, запиханных в мясо. Кто-то писал «что‑то переломилось внутри него» в качестве прелюдии к насилию. Единственный раз внутри что‑то переломилось  —  чужая рука хрустнула на зубах, словно щелкнули прутья, которые сковывали сердце. Он очутился в мысли лишенной конца, в ненависти, и понимании, что каждый метр сближения приближает конец. Один из двух. Конец тебя и меня. Конец мысли. Когда Фенрир увидел первую каплю крови — всегда, когда видел первую каплю крови, — что‑то начинало дышать, словно раскололась ледяная гора и хлынула свободная река. Должен ли он говорить, что хотел мести, ждал реки. Как иные ждут молока матери, так Волк ждал крови.

Фенрир рефлекторно целует чужую макушку и встает. Он все еще ненавидит Йотунхейм. Ненавидит людей, асов, деревья, птиц. Понимает, что себя ненавидит больше всех. Волк хочет охоты.

Отредактировано Fenrir (2020-05-28 10:01:05)