Иногда казалось, что у нее начинались провалы в памяти. Во всяком случае полет из Лос-Анджелеса до школы она совершенно не помнила, погрузившись в пучину безрадостных эмоций. Ее даже не злил тот факт, что Страйф вмешался в происходящее, в ее первое задание как члена Людей Икс... провальное задание. Они с Реми достали чертов наркотик и теперь местный гений Хэнк мог занять себя изучением мерзкого вещества, так что миссия была выполнена, но с точки зрения Алексы это был полный провал. Вовсе не потому что они ввязались в потасовку и даже не потому что она, ведомая эмоциями, а не холодным рассудком, устроила взрыв, что обвалил целое здание в итоге и грозился похоронить ее с Гамбитом под обломками. А потому что она совершила ошибку, стоящую жизни тому, кого она мысленно все же называла чем-то вроде союзника. Смерть Акихиро была на ее совести, а совесть у нее была той еще стервой, когда давала о себе знать. После тщательной отмывки от грязи и пыли, Лекс с отсутствующим выражением на лице пережила все манипуляции с ранением в местном школьном лазарете — не самое страшное, что с ней приключалось за всю жизнь, порция обеззараживания и пара швов с пожеланием не тревожить руку какое-то время. Будто ей было не все равно. Пришлось сконцентрироваться и согласно кивнуть, чтобы иметь возможность слинять в комнату, которую она делила со Страйфом.

Нужно было отдать ему должное — он не наседал.
Может быть потому что она всем своим видом напоминала надувшуюся и оттопырившую иглы рыбу фугу, готовую уколоть и брызнуть ядом в любого, кто тронет.
Может быть потому что будучи телепатом чувствовал ее не готовность прямо сейчас пойти на разговор.
Может быть потому что было очень поздно и Лекс свернулась калачиком под одеялом, не моргая смотря на силуэт брони Несущего Хаос, который в темноте комнаты при разыгравшейся фантазии обретал совершенно немыслимый силуэт. Хотя вид его брони, наоборот, действовал конкретно на нее успокаивающе. Его образ перестал ассоциироваться с болью и ужасом, неся в себе холодное спокойствие и стальные блики непробиваемой защиты.
А может быть просто в силу отсутствия опыта Страйф не мог понять что делать с девушкой, которую накрывали такие эмоции. Откуда ему знать о моральной поддержке? Это ведь не война, где нужно было вдохновить на поход в один конец. Сопереживание — тоже навык. Иногда присутствие другого человека, даже безмолвное, помогает справиться с отчаянием. Его присутствие заставляло ее быть сильной, когда на деле ей просто хотелось дать волю скопившейся внутри боли и безбожно рыдать.

Лекс не спалось. Она закрывала глаза и к ней приходили погибшие члены ее отряда. Те, кто были ее друзьями, ее семьей — нещадно мучили ее разум. Они все погибли не из-за Несущего Хаос. Они умерли из-за нее. Это было ее решение отдать долг Проводнику, это она перетянула Фрэнка на сторону Потомков, во главе которых стоял Страйф. Из-за нее они оказались по эту сторону военных баррикад, из-за нее они участвовали в той атаке на Аскани. Она закрывала глаза и видела их лица, на которых запекшаяся кровь казалась черной. Они смотрели на нее, их губы шевелились и в хаосе их голосов она разбирала только укор. Вину. Ее вину. Она не могла себя простить ни за их смерти, ни за те последующие годы, когда она перекладывала ответственность на Страйфа. Лишь бы считать чудовищем кого-то другого, а не себя. Но среди всех этих лиц было одно новое. Со слегка раскосыми глазами, выдававшими азиатские корни, с до чертиков обаятельной улыбкой. Как ни в чем не бывало Росомаха проходил через развеивающихся темной дымкой членов ее отряда, пока не оказывался слишком близко. Она помнила его запах и ту опасность, что шла от него, но она никогда не боялась. «Прости меня», — но поздно уже извиняться. Его пальцы касались ее щеки, по которой скатывалась неведомо откуда взявшаяся слеза, а потом Алекса чувствовала, как три костяных когтя пробивают ее грудную клетку, не давая ей даже вскрикнуть. Она вздрагивала, открывая глаза и беззвучно продолжая лежать и смотреть в темноту, в которой виднелся силуэт остроугольного шлема слишком хорошо знакомой брони.

Она ушла. Рано утром, пока Страйф еще спал. Очень тихо, вспоминая, что вообще-то она профессиональная убийца и может быть незаметной и бесшумной. Усталость после Лос-Анджелеса и бессонная ночь давали о себе знать, но Лекс старательно не обращала на них никакого внимания, сначала побродив в одиночестве по территории школы, а потом, сама не ведая как, оказавшись в городе. Кажется, она вызвала такси и даже успела поспать в дороге под мерный звук двигателя автомобиля. Сан-Франциско в выходной день не спешил просыпаться, хотя и быть очень крупным городом. Лекс брела по прибрежным улочкам, где ее высадил таксист, стараясь не путаться не только в мыслях, но и хотя бы в собственных ногах. Она не знала и не думала о том, что делает. Это было неважно, ей хватало общей картины обреченности вокруг — улицы оставались практически пустыми после ночного дождя, тяжелое серое небо давило, а ветер трепал светлые волосы. Основной штормовой фронт еще не успел дойти до города, и те тяжелые тучи над океаном более чем полностью соответствовали ее настроению.

Сняв кроссовки, она гуляла по пустынному пляжу, наслаждаясь ощущением влажного песка под ногами, что хоть как-то отвлекал ее от воспоминаний и моментов самобичевания. В конце концов она забрела на прибрежные скалы. Камень был мокрыми, скользким и холодным, но она не боялась упасть, стоя почти на самом краю и глядя как беснуются волны внизу. Словно они были ее душой, стремящейся разбиться вдребезги от разрывающей на куски боли самопотери. Слезы так и не вырывались из нее, лишь покрасневшие  глаза выискивали что-то в пенящихся гребнях прибрежных темных волн. Она не чувствовала пронизывающего до костей холода, что приносил порывистый ветер. Единственное, что чувствовала Лекс — была пустота.

Душу можно насиловать лишь до определенного момента. Потом она просто ломается, как кость ноги. Стоя на краю обрыва, цепляясь за скользкие влажные после дождя камни, Лекс ощущала себя так, словно сломались обе ноги разом, грозясь подкоситься и унести ее вниз в бушующий океан, разбивая об скалы и утягивая в темную бездну вод. В какой-то мере ей даже хотелось это сделать. Шагнуть вперед и упасть, испытав настоящую физическую боль, когда природа калечит хрупкое человеческое тело, забирая жизнь. Потому что это казалось не таким кошмарным, как преследование собственных мыслей. Как можно было наложить швы на невидимые раны, которые кровоточили так сильно, что эти багровые слезы переполняли тебя изнутри, грозясь утопить?

Она ощутила присутствие Страйфа, как и всегда. Словно она сама была телепатом, но дело было не просто в установленной сутки назад связи. Лекс чувствовала его приближение, будто каждая клеточка ее тела устремлялась к Несущему Хаос так же, как подсолнухи поворачивались следом за солнцем. Девушка одергивает себя. Она считает себя не в праве отвлекаться. Она заслужила все эти страдания и потому должна страдать. Должна ли? Чем ближе был Страйф, тем сильнее ее эмоции шли в разнос — она разрывалась между злостью и желанием найти утешение в его сильных руках. Потому что когда он обнимал ее, то мир вокруг переставал существовать, а не будет мира — не будет и той боли, что раздирала ей душу.

Алекса напряглась, ощутив давление на свои плечи, на которых, как ей казалось, сейчас находился целый разваливающийся мир. Но сейчас это был просто плащ. Его плащ. Элемент его образа, что преследовал многих в кошмарах. Пламенеющий, будто закат. Или багряная кровь поверженных врагов. Любое определение, которое только можно придумать, ему бы подошло. И если Страйфу он аккуратно ложился на плечи и развевался за спиной с легким шорохом мягкой ткани, то она могла завернуться в него как в кокон словно гусеница. Почему-то на ум сейчас пришло сравнение с огромной занавеской, что висела в зале школы, но при общем мрачном настроении никакого веселья это сравнение не принесло. Лекс вздохнула, делая крошечный шаг назад, прочь от манящего края обрыва, в руки того, к кому тянулась словно тот самый подсолнух за своим светилом.

Обними меня.
Укрой от этой боли и от всего мира.
Не позволяй им причинять эту боль.
Вырви их.

Слезы оставляли влажные дорожки на ее щеках, но она этого не чувствовала, пока глаза не начало щипать. Она не хотела, чтобы Страйф видел ее в таком состоянии и одновременно ей отчаянно хотелось ощутить его руки, что прижали бы ее к себе, укрыв от мира словно нерушимый щит. Ей было нужно его тепло и одновременно нужно, чтобы он убрался, оставив ее в одиночестве. Был рядом и не существовал вовсе. Лекс казалось, что все эти противоречия, ураганом хаоса застрявшие в голове вместе с чувством непомерной вины, сводят ее с ума.

— Я убила их. Я убила его.
Губы шевелятся и ветер подхватывает еле слышный шепот отчаяния.
— Моя вина. Только моя.
Акихиро не заслуживал того, что с ним произошло. Может быть он не был самым лучшим человеком на свете, может он был убийцей и был связан с наркотиками и преступным миром — это не было поводом, чтобы сотворить с ним такое. Пристрелить как собаку, что смотрела на знакомого ей человека и не ждала такой подлости.
— Я чудовище. Они правы.
Эти голоса в голове из ее прошлого, голоса ее друзей, что стали семьей. Их дикий шепот, повторяющий о том, как она виновата в произошедшем с ними. Их смерти на ее руках, потому что она монстр, преследующий одним богам известные цели. Она обрекла их на это, глядя в глаза. Как после подобного можно говорить что-то о правильности или о... душе? Ее душа, если она была, то была черной от жестокости и запекшейся крови.

Какое она имела право на тот выстрел? Она не сможет ни забыть, ни простить себя. Оборвав жизнь Акихиро столь отвратительным способом, столь несправедливо, Алекса обрекла себя на кошмары. Не стрелять в своих. Защищать своих. Росомаха был тем, кто отнесся к ней по-доброму, тот, кто подарил ей минуты радости и покоя. Он мог убить ее и Реми, но не стал. За это она убила его.
— Я предала собственные принципы, Страйф. Разве что-то может от меня остаться после такого?
Она представила как рука Несущего Хаос поднимается, пальцы касаются щеки с мокрой дорожкой слез. Так же, как делал Акихиро в ее кошмарах этой ночью. Как он касается ее кожи, ласково и любовно, как делал не раз. Так, как она любила. Пока стальной хваткой не обхватывает тонкую шею, ломая ее и даже не ощущая какого бы то ни было сопротивления.
Почему она так хотела уничтожить себя?
Потому что она уничтожила Акихиро? Потому что она почти уничтожила Страйфа в том парке?
Потому что она уничтожила тех, кого любила?
Справедливо, что кто-то да имел право на ее убийство в ответ.

Отредактировано Alexa Arden (2020-05-14 22:05:54)

Пожалуй, было в этом нечто кощунственное — так убиваться из-за одной случайной смерти в присутствии того, чьи руки были более чем по локоть в крови невинных. Пусть для нее Страйф давно перестал быть чудовищем, это не отменяло факта, что для кого-то он оставался самым ужасным монстром всех времен. Все относительно, он прав. Они все в чем-то виноваты и каждого своя трагедия, которую они проносят через жизнь.
Но что-то менялось.
Может быть, проблема была в самом двадцать первом веке. Жизнь в нем была куда спокойнее и размереннее, чем в охваченном бесконечной жестокой войной тридцать девятом. Они стали мягче. Не размякли еще окончательно, но уже изменились, путь сама Алекса пробыла здесь всего месяц. Они меньше сражались, еще меньше убивали и позволили себе открыться чувствам, что захватили их в головокружительное пике.
Конечно при таких обстоятельствах случайная смерть Акихиро от ее рук казалась невероятной трагедией.
Или дело было в другом? В том, что он ей нравился?

Лекс тихо и медленно выдохнула, и словно бы этих выдохом примирялась с собственным положением, позволяя Страйфу видеть ее такой — слабой, беззащитной. Плачущей из-за какой-то, казалось бы, ерунды. Зависимой от его простого присутствия рядом. Будто он мог укрыть ее и защитить не только от всего мира, но и от того, что болело внутри, являясь незримым и жестоким врагом.
Можно ли было вырвать себе душу? А сердце? Протянуть его, больное и рассыпающееся пеплом, на открытой ладони Несущему Хаос, чтобы он забрал его себе и сберег. Так забавно думать о нем в этом ключе и так хорошо. Так же хорошо, как то тепло, что дарили его прикосновения. Тот, кто не умел оказывать поддержку, давал ее прямо сейчас.

Ей хотелось завернуться в его объятия так же, как она была завернута в его плащ. Чувствовать его рядом и повсюду, находя покой в его тепле и размеренном биении сердца в груди. Тук-тук. Тук-тук. Словно тиканье часов, но куда приятнее и успокаивающее.
Лекс коснулась замерзшими пальцами его руки и еле слышно шмыгнула носом, собираясь с духом.

— Когда-то я винила тебя в смерти своего отряда. Они были моей семьей или заменили ее. Мне хотелось мести, а не думать о том, что все мы были на войне солдатами, которых посылали в бой. Даже такой бой, как тот. Заранее проигранный. Эмоции ослепляли.
Она позволила себе прижаться к нему спиной. Так его поддержка становилась еще более осязаемой. Он не давал ей упасть, когда в ногах появлялась слабость, а голова кружилась от невыплаканных до конца слез застарелой боли.
— Они приходят ко мне во снах иногда. Потому что это была моя вина, а не твоя. Если бы не я, их там бы не оказалось. Может, они бы все равно погибли в этой войне при других обстоятельствах, но не потому что я их туда привела. Влюбленная девчонка. Сколько таких как я, наивных, смотрели на тебя и шли за тобой в самое пекло?
Горько усмехается. Каким идиотизмом это сейчас выглядело.
— Но теперь среди их лиц появилось новое. В отличие от них он ничего не говорит, но убивает потом, свершая возмездие.
Рука сама поднялась туда, где обычно входили в тело его когти, пробивая грудную клетку и пронзая и без того кровоточащее сердце.
— Три когтя. Три ошибки. Три расплаты.

На какое-то время она замолчала, позволяя слезам безнаказанно катиться по проторенным влажным дорожкам на щеках. Лишь иногда щурилась, когда глаза начинало щипать от соленой влаги и пронизывающего ветра. Ей отчаянно хотелось кричать от боли, что продиралась наружу из тела, ломая ребра изнутри, но крик так и застревал в глотке.
— Он был первым в этом веке, кто отнесся ко мне по-доброму. По-настоящему. Кто заинтересовался мной как личностью, а не оболочкой. Дал возможность забыться.

Лекс поежилась.
— Я провела с ним ночь.
Ту самую ночь, после ее ухода из школы. Ту самую ночь, в которой она почувствовала себя почти счастливой. Точнее, она была счастлива и довольна жизнью, пока сознание не уколола одна единственная мысль, заставившая ее вернуться в поместье, не избегая псионика в ней.
Мысль, что Акихиро не был Страйфом.
Так глупо было получить удовольствие от происходящего, насладиться чужими объятиями, чтобы мыслями вернуться к тому, кого так и не смогла убить. Зато смогла убить Росомаху, которому обязана тем, что она осмелилась встретиться с Несущим Хаос еще раз. Обязана почти всем.

Она не знала, разрушит ли это признание сейчас что-то между ними. Будет ли Страйф ревновать? Обвинять? Будет ли ему абсолютно все равно? Лекс не знала, что было бы хуже. Знала лишь, что он должен знать правду о том, что произошло, пока ее не было в школе те три дня после их драки в парке.