У боли как правило пределов нет, но есть предел у человеческого организма, который отключается в моменты наивысшей боли. В груди саднило, но это было не сердце, это был реактор, который горел ярче иных звезд, точно реактор, Тони не мог чувствовать это все, не мог понимать, ощущать одновременно. Время перестало быть линейным, время больше не действовало в этом измерении, на этой холодной базе, где хранилась история того, как умирал Старк-старший и мама.
Тони даже не стал переспрашивать, знал ли кэп, по его виноватому взгляду уже было понятно. Понятно, что да, знал, нет, не сказал. Почему не сказал, уже не важно. Ничто не могло уберечь от такого, никогда нельзя закрывать глаза на правду, никогда нельзя верить людям, никогда нельзя делать из них героев и пытаться выживать потом с этим. Крушение идеалов, собственных надежд, вот что было отчаянно больно, но об этом он подумает потом.

Маска опустилась на лицо по одному движению, одному запросу. Он больше не хотел их видеть, никого из них. Никогда. Удар пришелся куда-то в грудину Барнсу, того отшвырнуло и Тони выстрелил в кэпа, конечно же в щит, конечно же кэп успел. Они ведь так долго тренировались, конечно он выучил все движения, все механизмы, все атаки. Стратег хренов. Тони усмехнулся, криво и страшно, в груди все еще продолжало щемить, но от этого он тоже успешно отмахнулся, как и от попытки Барнса напасть сзади.

Он остался один. Почти как Афганистан, только болезненней, страшней. Почти как в пещере, где с потолка капала вода, только на базе было холодно, почти как в аду, так отчаянно холодно, что пробирало через броню. Нет, возможно, это только фантомное ощущение, возможно, все это только исключительно его воображение. А потом перед глазами мелькала картинка, как рука, живая рука, сдавливает горло его матери. Он ведь не успел сказать ей? Не успел сказать им, что любил их, пусть даже не показывал этого. Они так никогда и не узнали этого, от него не узнали, и не узнают.

Тони бил отчаянно, не выбирал стратегий, не пытался перехватить щит, бил на поражение. Впрочем, кому он врал, отбивался, скорее отбивался от прошлого, от себя, от ненависти и его закручивало в эту спираль все сильнее, сдавливало со всех сторон, невозможностью высказаться, невозможностью заорать.

Удар по шлему щитом воспринялся как само собой разумеющееся, что-то закономерное, когда рушится мир, все рушится вместе с ним. Тони пошатнулся, но остался стоять на ногах, перед глазами прояснилось, Барнс оказался где-то по левую руку, кэп по правую, радостно перекидывались щитом и пытались бить, сволочи. Злости больше не было, не было ничего, только пустота, внезапная и жуткая, которая не отпустит просто так. Которая придет ночью и уничтожит остатки разума. Он отмахнулся и от этой мысли.

Значит все это было вот для этого? Весь этот долгий путь через Соковианский договор, через непонимание, через отрицание и отказы, весь этот ужасно долгий путь, он был вот для этого? Для того, чтобы Тони увидел, как его друг убивает его самого? Как они вместе, как с картинок, убивают его самого?
- Моей семьи тебе было недостаточно, да, Барнс? – Получилось выдавить, через оглушающую боль в плече, Стив все-таки подобрался слишком близко.
Придется потратить много времени на то, чтобы перепрограммировать костюм, чтобы внести новые данные. Фрайдей запишет, каждый удар запишет, все показатели, Тони будет вооружен к следующему разу. Как стремительно рушится мир, черт бы его побрал. Как стремительно исчезают в нем ориентиры.
Он выстрелил. Опять промазал, но уже больше не сбивался с цели. Ему нужно было выжить в этой сваре, выкинуть обоих в сугробы и забыть. Забыть все это, перешагнуть, даже если перешагнуть не получится.
Тони выстрелил еще раз, на этот раз под ноги кэпу, чтобы тот подпрыгнул.
Не смешно.
Больно.