-Пустите меня! – звонкий, как колокольчик, высокий женский голос преисполнен нетерпения, и таким его непривычно слышать обитателям дворца, ибо обычно он тих и скромен, и нет в нем этих командирских ноток, но сейчас в ее маленьком мирке все встает на кон, и даже охрана ощущает холодную изморозь вдоль тела, один лишь раз взглянув в эти темные, как штормовой океан, синие глаза. Маленькое дитя прославленного Хёнира давно уже не маленькое, и нет ничего страшнее, чем заглянуть туда, в широко распахнутые глаза, где, в сапфировой глубине, вздымаются девятым валом и несутся прямо на тебя бешеные волны, угрожая навсегда погрузить в пучину и уволочь на дно, и Сигюн знает, что они видят, потому что она хочет, чтобы они это видели. В этом стремительном беге по коридору в вечерний час меньше всего она хотела, чтобы кто-то внезапно встал на пути, встрял со своими пустыми, никчемными вопросами, когда, кажется, сердце вот-вот разорвется от избытка чувств, а тот, кто жизненно необходим ей, всего-то в нескольких пролетах, в своих покоях. Магия ведь способна на многое, и создать ауру панического страха вокруг маленькой изящной ванессы ей ничего не стоит, но стража на то и стража. Они будут дрожать внутри, но не разомкнут сомкнутых копий, не давая пройти.

В своем светло-синем платье, до пояса облегающем статную деву, она казалась такой нежной, такой невинной, как хрупкий, едва распустившийся цветок на каменистых предгорьях, еще укрытых снегом. Роскошные, медно-рыжие волосы, схваченные в теперь уже порядком растрепанную толстую косу, спускающуюся ниже талии, падали нескольким прядями на бледное, но с раскрасневшимися щеками, красивое лицо, больше подходящее статуэтке работы искусного мастера, чем живой женщине. Бледны были и полные губы ее, плотно стиснутые и размыкающиеся лишь для очередной резкой фразы. – Мне срочно нужно видеть старшего принца! Немедленно!!! – старшего. Совсем недавно приходилось заставлять себя примириться, что это обращение больше не уместно, но сейчас само сорвалось с губ, потому что надежда и вера есть то, что держат на плаву в самый отчаянный миг.

Думала ли она о ком-нибудь сейчас, кроме своего друга? Нет, ни отца не было в ее мыслях, который был бы опечален таким поведением; ни Теорика, которым вряд ли остался бы счастлив и доволен, что невеста так рискует своей репутацией накануне свадьбы. Ей было плевать впервые за много лет на весь Асгард разом, ибо в мыслях ее сейчас все место занимал только Локи.
- Тооор! – нарушив и вовсе все правила, она привстала на носочки, вцепившись в древко копья, и взвизгнув едва ли не пронзительнее чайки, всем своим существом ратуя,  чтобы принц услышал и позволил ее впустить хотя бы из любопытства, что же такого стряслось, что прежде тихая и покорная дева с безупречной репутацией орет базарной торговкой на весь дворец. А еще очень надеялась на это, потому страх за вляпавшегося невесть во что Локи был так силен, что сердце колотилось уже где-то прямо в ушах; если Тор не услышит, она просто взорвет здесь все, все двери к проклятым темным альвам!

Отредактировано Sigyn (2017-10-09 01:19:08)

Вольштагг был гигантом, буквально настоящим гигантом перед лицом ванессы, которая едва ли, наверно, не составляла всего лишь четвертую, а то и пятую часть от его габаритов своими.  И все же, из всех друзей Тора, наверно, именно его она боялась меньше всего, ибо он слишком сильно напоминал ей отца, такого же рослого, могучего, рыжеволосого Хёнира, который вполне мог густотой бороды с Вольштаггом потягаться, дав оному большую фору. Она знала, что это надежный, смелый ас, пусть и слишком простоватый, отчего ванны меж собой частенько шептались о невеликом уме мужчины, но дева не бралась судить ни чей интеллект, да и сюда сейчас она пришла не за тем.
- Вы празднуете мою помолвку? – тонкие брови удивленно поднялись, а  глаза стали привычно ярко-синими, поскольку девушка и смутилась, и растерялась с этой информации. Она даже не допустила, что Вольштагг мог ей просто соврать, найдя благовидный предлог, а по наивности своей и вере в лучшее в этом мире приняла его слова за чистую монету. Это оказалось неожиданно, и порядком сбило ее с намеченного настроения, заставив нерешительно отпустить древко копья и вцепиться пальцами в кисточки пояса, которые она тут же принялась теребить, опуская на мгновение зардевшееся лицо к полу. В миг вся эта картина предстала перед ее глазами со стороны, и Сигюн ощутила, как буквально физически горит ее лицо, опускаясь пламенем на шею и плечи, устремляясь к груди. Она вела себя неподобающе, вопиюще, нарушила покой дворца и принца, когда он отдыхал после празднества ее же помолвки с друзьями, хотя она и подумать не могла, что Асгарду могут быть интересны матримониальные планы какой-то девы из Ванахейма. Но, с другой стороны, она все же дочь Хёнира, неместника Ванахейма, фигуры не такой уж невзрачной, тем более, что ее причина пребывания в Асгарде изначально и всегда была…

«…Она неторопливо шла по густой траве сада, давно сойдя с каменистой дорожки, предназначенной для прогулок, сняв мягкие туфли, словно желая в последний раз ощутить прикосновения этой травы к обнаженной коже ступней. Нет, трава есть и в Ванахейме, такая же сочная, густая, да и сады Асгарда не падут завтра в огне, просто… это было сродни ритуалу, тому, с которым асы, стоя на берегу, смотрят, как уплывает ладья. Так хоронили Фригг, с почетом, пиететом, собравшись всем миром у берега вечного океана, но Локи погребения не был удостоен. Дева не винила в этом Тора, понимая, что он не мог поступить иначе – темные и холодные земли, продуваемые насквозь сильными ветрами, на которых один лишь пепел и камни не пригодны для могилы, но, когда Малекит уже ведет свой корабль вместе с Эфиром к земле, когда на руках слабая, но славная смертная дева, разве есть время думать о ритуалах? Мертвым все равно, - сказала как то Маргрит, небрежно пожимая плечами, - это мы придумываем себе эти глупые традиции, чтобы успокоить свою совесть мыслью о том, что сделали все, что могли, для тех, кого навсегда потеряли.
Бережно ступая по прохладному дерну, она думала о том, что это тоже ритуал, придуманный ею самой, для успокоения своей души. Ей надлежало умерить гордыню, попросту относясь к происходящему тогда, как к тому неизбежному факту, что принц просто встал не с той ноги, и все пройдет. Эта мелочь не стоила такой ссоры, но прошлое не вернуть, и бесполезно пытаться; ей просто хотелось еще раз посмотреть на сад таким, каким она хотела его запомнить, как место, в котором провела множество чудесных мгновений с дорогим другом… который давно был больше, чем другом, но никто не знал об этом, и знать никому впредь не надлежало.  Запомнить, - и отпустить, вместе с Локи, навсегда из своей души, из своего настоящего, потому что жить прошлым невозможно, но, оставляя его рядом, так легко потерять и настоящее. Где-то там, в Ванахейме, ждет молодой воин, которого отец посчитал нужным сделать ее Настоящим и, возможно, Будущим. И, как бы не было больно, сейчас, здесь, в скованной незримыми обручами груди, сдавленной ими так, что трудно дышать, но она не могла позволить себе расстроить отца своей непокорностью, не говоря о том, чтобы обидеть Теорика отказом, который можно было объяснить, лишь открыв свои настоящие чувства, но кому… кому?... они теперь были нужны….
И в этот момент что-то больно укололо ступню, настолько, что Сигюн вскрикнула и упала на траву, потеряв равновесие….»

- Все еще празднуете? – воспоминания приходят тогда, когда их не ждут, и иногда портят этим все, - но не сейчас. Сейчас они мощным водопадом обрушились в сознание, напоминая, почему она себя так вела, почему пришла сюда, и это вернуло былой напор уверенности. Она вскинула голову, глядя на аса твердо и непреклонно. – И, тем не менее, - пояс уже превратился в разобранные из узора нити на концах, поскольку острые ноготки безжалостно его ковыряли все это время. – Я вынуждена настаивать на аудиенции с принцем, прямо здесь и сейчас, поскольку… у меня есть срочная и очень важная информация, и она… касается его брата!

Цирк.
Это какой-то цирк.
Именно эта мысль настолько парализовала ее сознание своей внезапностью, что ванесса не швырнула в старшего принца чем-то первым, что под руку попало. Подумать только, до какого состояния надо напиться, чтобы тебе, еще недавно горюющему, говорили – «твой брат жив! Еще жив! Но если ты будешь сидеть и поминать, то тризна будет взаправду!»
- Так превратитесь же! – довольно резко одернула она смех Вольштагга, развернувшись к нему и сама этакой рассерженной пичужкой, если сравнивать их по росту и размерам, то не иначе, как воробей против орла.  – И вы, - она обвела гневным взглядом пьяную компанию, чувствуя, что еще немного, и нет, не расплачется, а лично нахлестает каждому по щекам, если это и не поможет привести в чувство, то хотя бы утолит ее жажду поддаться ярости, которая не могла не закипать внутри при обозрении происходящего. – Вы думаете, я тронулась умом, милорд? – тонкие брови сдвинулись к переносице, хмуря ее. – Разумеется, ваш брат был моим другом, и было бы глупо это отрицать, как и то, что я была бы счастлива видеть его живым. А вы – нет? – выставленный перст указал на Тора. – Или все то, что вы говорили не так давно, было лишь красивыми словами, и на деле только и есть, что радости от избавления, поэтому вам легче сейчас закрывать глаза на очевидное и выставлять меня пленницей самообмана! – хлестнул голос по стенам, но в нем не было визгливой истерии, скорее, праведное подозрение и гневное обвинение. – Я пришла к вам, пришла, выставив себя на посмешище перед всем дворцом, потому что верила вам, верила, что вас более всего интересует судьба вашего брата, и даже крохотная надежда должна быть утолена! Вас смешно! Вам всем здесь смешно, и это прославленные асы! – она переводила взгляд с одного на другого, пока говорила, - Но чему вы смеетесь? Будь на месте Локи кто-то из вас, вы смеялись бы также? Или бросили бы все, чтобы бежать, сшибая двери, цепляясь, - рука сделала в воздухе жест, будто иллюстрируя слова, как будто бы схватила в пространстве некую незримую нить, - за малейшее.  За ничтожное! Но не здесь. Не сейчас. Не ради Локи. И так было всегда – а теперь вы возмущены его поступками, милорды. Но кому понравится, когда те, кого он хотел считать друзьями, чьим другом пытался быть, всегда… Всегда!.. поворачивались к нему спиной?  - потратив несколько секунд на вдох, она решила попробовать достучаться хотя бы до Сиф, обернувшись к ней и пытаясь звучить спокойнее и сдержаннее.
- Я не сошла с ума от горя или чего-то такого, миледи, и я не дура. Если бы я хотела придумать и поверить, то сделала бы это давно, но меня приучили думать прежде всего о том, не обманывает ли меня мой рассудок. Я нашла вот это сегодня, - выхватив фибулу из поясного кошелечка, в два шага подошла к столу и гулко опустила искусно выкованный кусок металла на стол перед Сиф. – в саду. Это ничто само по себе, всего лишь фибула, которую я видела на плаще у Локи.  – выпрямившись, точно школьница, на экзамене, она скороговоркой продолжила, игнорируя остальных. – Я не знаю, зачем, но мне пришло в голову, что ведь однажды мы все уже думали, что Локи умер, а темные альвы – тоже сильны в магии. Такой пленник, как раненный асгардец, достаточно ценный трофей. Почему мы решили, что Малекит был там один? Только потому, что видели только его? – вот теперь короткий взгляд на Тора.  И даже не сообразила, что автоматически сейчас причисляет себя к находящимся здесь, говоря «мы». – Я вспомнила один ритуал, которому меня учили, который позволяет узнать, почувствовать и увидеть, если повезет, по вещи хозяина, жив ли он или нет. И я сделала это, прежде, чем идти сюда, дважды! Я знаю, вы можете не верить в магию, но я в нее верю, и я точно, абсолютно уверена в том, что говорю – Локи жив.  Но его состояние вряд ли можно назвать стабильным, я еле-еле смогла уловить его жизненную энергию… - больше она не знала, что сказать. Если уж и это их не убедит, то ей придется действовать одной.

И вот она, наконец, та предательская слабость в коленях, которая делает сомнительной вообще возможно снова встать, гордой и уверенной, когда ноги твои дрожат. Иногда понимание картины приходит к нам слишком поздно, когда уже разорваны безжалостными штормами паруса, а драккар преломился пополам и замер на последнюю секунду над водой, прежде чем пойти ко дну, когда ничего нельзя исправить, нельзя пересмотреть позиции и поступить по иному. Она отдала все свои душевные силы на этот разговор, на эту отчаянную попытка воззвать о помощи, потому что верила, стремясь сюда, что Тор все еще любит брата и отзовется хоть какая-то частичка его души, увидит ситуацию так же, как видит ее маленькая ванесса, стоящая перед ним на коленях; но за этой верой она действительно ослепла, и сейчас, когда вновь зазвучал сверху холодный, горделивый и властный голос, напоминая вновь, что перед ней не брат, не друг, но Правитель, точно обрушился на поднимающуюся с колен, стараясь не выдать своей дрожи во всем теле, деву, как холодный водопад горной реки, разом смывая эту слепоту, и она осознала.
Как тяжело ошибаться! Какой разъедающей внутренности  кислотой окатывает грудь изнутри, стискивая стальными прутьями сердце, и все же никто не виноват, кроме того, кто позволил себя обмануть. Говорят, что обмануть человека невозможно, если он не желает – там, в глубинах сознания, - обмануться сам, потому что видеть то, что хочется, так сладко для души, и этим грешна не одна она, но разве объяснишь кому, ведь понимать, что виноват ты сам так неприятно для сознания. И все же иногда вся истина перед тобой открывается – неприглядная, необратимая, безжалостная к твоей душе и чувствам, и именно потому сейчас Сигюн взирала на Тора, подавленная, придавленная внезапно в полной мере осознание своей ошибки; совсем тусклы сделались ее яркие глаза, больше походя на туманную серость над болотами, а кожа стала столь бледна, что, казалось, еще чуть-чуть, и станет вовсе прозрачной. «Краше в гроб кладут», - ходит поговорка по землям Мидгарда, и к ванессе она сейчас подошла бы идеально. Даже алые губы приобрели бледные, синеватый оттенок, и это была не игра, не магия, не обман зрения. Ей приходилось собирать последние силы, чтобы не завершить свой позор, лишившись чувств и распластавшись тут же навзничь. Забытие спасительно, оно защищает рассудок от сильнейших потрясений, не давая обезуметь, позволяя устоять перед величайшими стрессами, но сейчас дева не могла уже себе его позволить. Ей следовало замертво упасть там, в своих покоях, над наполненной водой чашей, и больше никогда не приходить в себя, позволив душе неосязаемой бродить по вечно зеленым полям воспоминаний о своей прекрасной родине, пока не настанет час скользнуть в царство Хель. Тому, что она сделала, нет названия и нет прощения, и не найти слов, чтобы оправдать себя. Она смотрела в бездонные голубые глаза принца и отчетливо видела там все, что осталось несказанным словами, и почти чувствовала, как замерло в этот момент ее сердце, пусть это было невозможно, пока оно бьется, но и время в тот момент заледенело, прекратило свой бег, погружая в липкую пучину неподвластного теперь кошмара. Но поздно плакать, когда шагнул, в погоне за солнечным зайчиком, в пропасть и летишь вниз.
Прошлого не изменить.
Никому.
Задрожали губы, с трудом размыкаясь, когда ванесса нашла сил, чтобы ответить, перед тем судорожно и глубоко вдохнув в застывшую грудь; оказывается, она даже задержала дыхание, закончив предыдущую речь, но вспомнила об этом лишь сейчас, когда нещадно засаднило легкие в приступе спазма.
- Я благодарю, милорд, за участие, проявленное к моей просьбе, - о, какой силы воли потребовал от нее в этот момент разум, чтобы взять контроль над телом и голосом, но громких слов уже не выходило, ей слишком трудно подчинялись связки. И дева склонила голову и плечи в поклоне перед принцем, как полагалась этикетом. – И верю, что решение твое будет справедливым и мудрым, достойным Царя, и потому смиряюсь перед ним – каким бы оно не было, - тяжело было это говорить, но у нее уже не было шансов. Не было вокруг никого, на кого можно было бы опереться, кто подал бы твердою руку поддержки, и, лишившись последнего, что придавало ей энергии, она осталась абсолютна одна – посреди каменистой пустыни и безжалостных ветров.  Она все еще была заложницей мира меж Ванахеймом и Асгардом, дочерью Хёнира, чье сердце билось в лад с ее там, за сотни лиг отсюда, и отказ подчиниться Тору повлек бы страшные последствия. Необратимость – вот она.  Уже вызвав его недовольство, она лишила себя свободы передвижения, и теперь вопрос вставал не о Локи. Его она уже потеряла, но чаша весов кренится вниз, утаскивая за собой в страшные картины иных утрат – отца. Не жизни даже его, но она умрет, увидев всю ту тоску и безысходность в его прежде любящих глазах, когда вновь разорвет небеса Ванахейма вспышка молнии, и война обрушится на народ – ее народ тоже.  Сглотнув ком, дева, слегка пошатнувшись, но быстро выпрямившись, продолжила: - Я клянусь… - дрогнул голос, она запнулась, но, зажмурившись крепко ненадолго, стиснула пальцы, впиваясь ногтями в собственную плоть. И продолжила, снова поднимая на принца взгляд. – Я клянусь тебе, Тор, именем Одина Всеотца, именем Хёнира, его побратима, именем Теорика, моего жениха, что не нарушу твое распоряжение и не покину Асгард, без твоей на то воли и дозволения.  – подступили жгучие слезы при мысли, что это означало так же и то, что даже к отцу нельзя будет уехать, кинуться на широкую крепкую грудь, позволив, наконец, себе раскаяться в слезах в содеянном. Что же, вот она и расплата – бродить по залам Асгарда, на своих лишь плечах держа весь тот груз, что обрушился сегодня.  - Я клянусь, что не предам Асгарда и Девяти миров, и моего Царя...

- о, - тихим вздохом обронили приоткрывшиеся губы, но перечить Сигюн не стала. - Благодарю, милорд, - тихо благодарит она принца и за обещанный дар. Любая невеста Асгарда удавилась бы от зависти, узнай, что кому-то обещано нечто из сокровищ Фригг. Даже просто коснуться ее вещей предел мечтаний, примерить, а получить в подарок… но Сигюн не радует это.  Она предпочла бы недорогую по цене, но бесценную для сердца и души вещицу, принадлежащую Локи, чем самую прекрасную из драгоценных диадем Царицы, но протестовать уже нет сил в душе. Кажется, чем активней она примется упорствовать, тем увереннее будет мысль стоящих перед ней асов, что на фибулу наложены чары. Но там нет чар, это уж Сигюн знает, поскольку она тоже маг, пусть еще навыки ее не так развиты, чтобы прославиться на весь Асгард, да, с другой стороны, дева никогда и не стремилась эти таланты афишировать, ведь тут, в столице, не очень уважают магию, предпочитаю силу.  – Вы слишком щедры. – И слишком жестоки, хочется молвить. Зная, что мне никогда уже не увидеть моего друга наяву, отнимаете даже иллюзию его присутствия. Да… вы станете хорошим Царем. И она вздрагивает всем телом, когда голос принца звучит так близко, и она удивленно внимает его словам, напряженная до кончиков пальцев, точно близость Громовержца сковывает все ее существо какой-то необъяснимой и неподвластной пониманию энергией. Ей даже дышать спокойно дается трудно, сбился ритм, но в этом нет ничего пугающего, скорее, это волнительно, и подобное открытие удивляет деву.
- Из вас выйдет прекрасный Царь, - повторяет вслух она свою мысль, теперь уже для него, и отступает назад, чтобы как можно скорее разорвать тесный контакт, вторжение в свое личное пространство, которое дало такой странный эффект. Даже ее бледные прежде щеки сейчас обрели слегка, но отчетливый розоватый оттенок, и Сигюн смущена, но голос ее, слава Всеотцу, звучит ровно. Покорно потянулась, положила обратно фибулу, которую уже успела было положить в кошелечек, но пришлось снова достать. Опустила вещицу на поверхность стола, с сожалением скользя по ней подушечками пальцев до последнего, будто не желая расставаться, но решение принца озвучено, он считает опасной даже память для нее, дочери Хёнира. Возможно, Тор слишком уж прав, ибо что, как не память, заставила ее бродить сегодня по саду, наводить чары, рваться сюда? Мог бы Локи так поступить с ней, заставив злыми чарами мучиться, не находя покоя? Как бы Тор не пытался донести до нее подобное, в глубине души дева отказывалась в это поверить, ей нужно, действительно нужно было знать, хотя бы надеяться, что суждение о нем все же обманчиво, что он не потерян до конца, что есть еще в душе хоть что-то святое. Дружба… покусившихся предать давнюю дружбу в старину клеймили строго, но могла ли она утверждать, что он предал ее чувства? Мог ли кто-нибудь это утверждать? Имя жениха врывается в разум, как яркая вспышка света, заглушая и разгоняя мысли о Локи, точно знак свыше – это то, что теперь должно тебя занимать, девица. И почему-то становится щемящее грустно.
- Он не мертв, - упрямо дергает головой Сигюн, когда доносится размеренный, добродушный голос Вольштагга, пытающийся упорствовать в отрицании очевидного. – Еще не мертв, – но она не повышает тона, просто слышать это ложное утверждение больно. Говорят, что мертвые живут среди нас, бродят незримыми тенями по земле, иногда заглядывая через плечо живых на мир, но не вмешиваясь. Могла ли она ошибиться, внезапно холодом сковывает грудь. Могла ли действительно обознаться, приняв то, что увидела, за знак того, что Локи жив, хотя на самом деле ее призрак в этот момент просто заглянул через ее плечо, используя последний шанс, чтобы проститься… с нею. И потому так слаб был его вид, так трудно уловим силуэт, что уже распахнулись врата Хельхейма, а она, глупая, как и сказал Тор, обманула сама себя, пожелав в очевидном узреть то, чего так страстно желала всем сердцем? Нет! – дева крепко зажмурилась на миг, когда фоном звучал голос Сиф, но не от ее слов. – Нельзя так думать, нельзя! Неприглядна правда, а все таки, живи, не рядом со мной пусть, но живи! Не хочу даже думать, что обманулась. Не хочу… это невыносимо. – Да, миледи, - роняет вслух. – Я верю, что пришла сюда не напрасно. – Я хочу в это верить. Но отчего же тогда так мучительно мне в душе, отчего так сильно сомнение? Я потерялась, как листок на ветру, и уже не могу понять, что делаю именно то, что велит мне мое сердце, потому что и сердце мое умеет лгать, даже мне самой. Я точно вдруг узнала, что на нем, когда все годы так верила в иное, и зачем, зачем сейчас… зачем…. – Благодарю вас… всех. И прошу простить мне мою дерзость, - тихо, едва слышно произносит ванесса, разворачиваясь после легкого поклона к дверям и, сама точно призрак, почти неслышно ступая, идет к ним, опустив голову. Как больно…