В наступившей тишине, последовавшей после ругани, туман, казалось, сомкнулся вокруг еще плотнее. Словно, до этого его распугивали гнев, разговоры и ссоры, теперь же, он сомкнул свои мягкие лапы вокруг путников, норовя поглотить их, вместе с их тенями. В ватной тишине слышалось лишь приглушенное дыхание коней, да мерный стук копыт. Туман, будто, чего-то выжидал, смотрел на них сотнями глаз, и, почему-то, казалось, что все глаза имеют серо-зеленый оттенок и кажутся смутно-знакомыми, словно, очень часто,в  прошлом, вот так смотрели на них со стороны, оценивая, взвешивая, молча насмехаясь, пока их хозяин готовил очередную пакость. Нет, если присмотреться, никаких глаз в тумане не было, как и их владельца, да и вообще, не ощущалось в нем никакой жизни или присутствия. Но, стоило только чуть уйти в себя, чуть отвлечься на мысли, и вот уже, за твоей спиной, за плечом, снова насмешничает густая пелена, всматриваясь в самую суть души, выуживая из неё страхи.
Но и это продлилось лишь пару минут с момента наступления тишины. Перестук копыт сменился мягким чавканьем, как, если бы, животные вступили в болото. Или в кровавую жижу - так нередко бывало на поле боя. На грани слуха добавилось тихое шипение и шелест. А потом, конь Фандрала истерично взвизгнул, встал на дыбы, взвился, молотя копытами воздух, разбрызгивая пену с губ, забился, попытавшись завалиться на бок. В таком состоянии в седле не усидел бы и бывалый ковбой.  Казалось, что само окружение решило посмеяться над самоуверенностью воина и выкинуть его из седла.
Тихое шипение превратилось в откровенно-угрожающее, и вот уже, остальные кони завизжали, забились, скачками пытаясь выбраться из... Настоящего покрывала из змеиных тел, оказавшегося под копытами. Змеи шипели, извивались и кидались на незащищенные бабки и выше, впиваясь ядовитыми зубами. Туман в этом месте услужливо разошелся, являя взорам смелых воинов размер постигшей их катастрофы. Он, казалось, еще и  ехидно улыбался, едва сдерживая издевательский смех, стоя в сторонке вежливым наблюдателем, отполз и сгустился вокруг происходящего плотной белесой стеной, образовав круг-арену.

Тропа, и правда, была свободна. К ней тянулись белые пальцы, но коснуться ног  не могли. Она уходила вперёд надежной опорой, теряясь в приближающемся с каждым шагом лесу. На поверку, лес оказался рощей, деревья росли на большом расстоянии друг от друга, было светло, сухо и безопасно. Никуда не делась и тропа, уверенно ведя путников вперёд. Туман остался позади, вместе со встреченным кошмаром. Впрочем, стоило покрутить головой и видно было, что он обступает, тянется за ними по обеим сторонам, прячется за деревьями, затягивает край рощи. Да и роща, как-то незаметно, вдруг обратилась в лес, обступивший их со всех сторон. Там, где были светлые берёзки, серебристые осины и орешник, теперь возвышались мрачные, замшелые ели. По ногами коней зачавкало мокрым, но тропа вела вперёд, да и воды было так - влажные лес и только. Даже туман отступил, потерялся среди деревьев, больше не маяча на периферии зрения. Вокруг щёлкало, чвиркало, квакало и потрескивало живое население леса.
Завеса тишины упала внезапно, как топор палача, отсекла их от того, что было до. За спинами встала сплошная пелена тумана, остался только путь вперёд, по тропе. Но, стоило пройти совсем немного и то, что было сухой хвоей, мхом, кочками травы и камнями, поплыло, зашевелилось. Четвёрка воинов оказалась посреди болота, где в зелёно-чёрной жиже медленно ворочались тела. И не понять было, трупы это, чудовища, водяные твари, тролли или нечто и вовсе непонятное. Ноги лошадей уходили в эту топь, жижа булькала, тягуче текла, засасывая. Поднимавшийся от болота запах, казалось, мог свалить с ног в два счёта.
Лес смотрел на хрупкую свою добычу сотнями глаз, выжидал, медленно и со вкусом "готовил" их, чтобы пожрать в наилучшем виде. 
Вот болото булькнуло совсем рядом с Сиф и, вместе с пузырём, со дна всплыло белесое тело. Несколько мгновений оно болталось лицом вниз, безвольной размокшей тушей и, вдруг, шевельнулось, дернулось и подняло голову. Из пустых глазниц вылилась тина, из одной выглянула какая-то склизкая тварь. От тела шёл жар, будто его только что прогрели в кипятке. Оно шлёпнуло размокшими губами и потянулось, на удивление прытко кидаясь к воительнице.
Нечто подобное происходило и с остальными воинами. К Фандралу крался здоровущий паук, состоящий из осклизлых корней и каких-то ошметков тел. Вольштагга, по-простому, пытались утянуть за ноги, те, кто остался в глубинах болота, не спеша показываться на свет, не пытаясь воевать с могучим бойцом. А Огуна и вовсе окружили сразу трое таких же кипящих утопленника, планомерно загоняя на глубину. Ударов мечей они не боялись, чвакали, как поднявшаяся опара, лезвие в этой каше просто утопало и с трудом шло обратно, а нанесенные раны затягивались перетекающей, тестообразной плотью.

Вся эта борьба была похожа на спектакль, где все роли расписаны заранее и выхода у героев просто нет. Чудовища, нападавшие на четвёрку воинов, больше напоминали марионеток, порождение чьего-то злого разума, а не живых или условно-живых тварей, с которыми можно управиться. Если бы воины остановились, получили время на передышку, они смогли бы задаться вопросом, а не дёргает ли кто-то невидимый за нитки своих марионеток? Может, потому и не боятся они доброй стали, даже, потеряв головы?
Впрочем, именно передышку им болото и не давало, давило массой, сжимало круг тумана, не позволяло объединиться, встать спиной к спине. Словно, тот, что стоял за туманом, знал их привычки, приёмы и стратегии боя.
Вот, чудовище со срубленной головой начало таять, а потом одним махом плеснуло в сторону Сиф, накрывая его тестоподобной горячей массой, собственным весом роняя в трясину и топя. Вот Вольштагг получил подсечку и, всё-таки, не справился с железной хваткой подводной дряни, только руками и успел взмахнуть, проваливаясь в неожиданно-возникшую под ногами пропасть. Только воздушный пузырь на чёрной маслянистой поверхности и надулся, самоуверенно булькнув. Паук, что пытался ухватить Фандрала, лишился с помощью ловкого воина почти всех конечностей, рухнул на брюхо и... Стоило воину увериться в своей победе, как отсечённые щупальца свились вокруг него, стянули и туша поднялась на новых, шагнула и рухнула сверху, опрокидывая и его в вонючую жижу.  Дольше всех тварям пришлось бороться с Огуном, но его, подобно Сиф, захлестнуло жижей из недавней плоти, утопив в трясине. Болото, напоследок, сыто булькнуло несколькими пузырями и всё стихло. Пропали даже чудовища, да и на месте болота, вновь, тянулась ровная дорога, окружённая редкими молодыми деревцами, которые и в рощу-то не складывались.
Мгновения утопления, тьмы и полной беспомощности, казалось, длились вечно. Все четверо медленно уходили в тягучую болотную жижу, лишившись возможности видеть, слышать, двигаться и дышать. Хотя, ни удушение, ни смерть к ним не подступали. Вечность, длившаяся, на самом деле, всего миг, окончилась освобождением. Если только, это можно было так назвать.
Во-первых, воинов разделило.
Во-вторых, каждого ждала своя реальность.
***
Когда Сиф, наконец, смогла прийти в себя, её окружало запустение замка. Огромная кровать с палантином, стрельчатые узкие окна, серые стены в обрывках бархатных тканей. И многослойное платье с тугим корсетом. Длинные (куда длиннее обычного, а главное, золотые) волосы струились, спускались по обеим сторонам кровати, руки лежали вдоль тела. Первая же попытка подняться отозвалась рвущей болью, словно её прибили гвоздями к этой кровати, или, она, подобно дереву, проросла корнями в неё. В общем-то, последнее сравнение недалеко ушло от истины. Всё пространство комнаты, что было доступно взору, оплетали закостеневшие, одеревеневшин перекрученные лианы, ветви, побеги и корни. Листьев на них почти не было, а и те, что были, казались искорёженными, страшными. Зато острые шипы водились в достатке, кое-где с них свисали окоченевшие тушки птиц, крыс и мышей, попавшиеся "на зуб" хищной растительности. Сама Сиф, действительно, вся была покрыта тонкой сеткой корней-стеблей, не то проросших сквозь её плоть, не то пронзивших шипами, дабы питаться. И что-то подсказывало, что волосы её, свешиваясь с кровати, с тем же успехом прорастают в пол скрюченными кореньями.
***
Фандрал, очнувшись, нашел себя в теплой темноте. Ощущения были похожи на нечто, из далекого-далекого детства. Пожалуй, первым впечатлением можно было бы назвать это состояние - в утробе. Под спиной было мягко и тепло. По-живому мягко. Вокруг сжималась уютная живая темнота, полная внутренней жизни, биения крови в жилах. Да и пахло... Плотью и кровью. Стоило открыть глаза, попытаться ощупать пространство вокруг себя и совершенно точно становилось ясно, что пленён он в утробе чего-то живого, с плотной склизкой плотью, а главное, совершенно безоружный. Под ногами, стоило лишь собрать себя с пола, начало неприятно хлюпать, липнуть и скользить, словно пол вдруг принялся выделять нечто. Странный, неприятно-привлекательный запах поднялся снизу, забивая ноздри, заставляя плыть сознание.
***
Вольштагг очнулся в лесу, на влажном прохладном мхе. Всё тело, казалось, напиталось ядом той трясины, ныло и болело. Из последних воспоминаний перед небытием чётко вспоминался скорпионий хвост с жалом, воткнувшимся куда-то под рёбра. Именно там и болело, оттуда разливались слабость и жар, жгучее ощущение, будто в вены заливают перец и полынь. Совсем рядом, у соседнего дерева, на земле сидел ободранный подросток, слабый и худой, трясущийся от холода. Он тихо плакал, прижав колени к животу и уткнувшись в них лицом, обняв их, чтобы сохранить остатки тепла. Сам он был больше похож на какую-то нежить, таким тощим и болезненным выглядел.
***
Огун нашёл себя посреди степи, пустынной, с гуляющим ледяным ветром, несущим каменную крошку, высекающую на коже кровавый узор. Повсюду, куда ни глянь, по колено колыхалась сухая, совершенно неживая трава стального цвета. А стоило задеть её рукой - оставался порез, будто и правда, стебли были стальными. Впрочем, вся кровь на них мгновенно впитывалась, всасывалась, как в губку. Стоило осмотреться чуть внимательнее и повсюду, куда ни падал глаз, в траве что-то копошилось. Чуть ближе: черви и падальщики всех видов и мастей копошились в ошмётках мёртвых тел. Подозрительно-знакомых тел. Асы и ваны, вперемешку, порубленные неведомой стальной сетью, некоторые ещё подёргивались, словно живы были за мгновение до прихода Огуна.

Отредактировано Loki Laufeyson (2017-11-20 01:00:16)

Корни и побеги, что срезал кинжал, оставляли во всем теле острую боль, как, если бы, Сиф, отсекала себе пальцы по одному. То, что казалось сетью, клеткой, сдерживающей воительницу, оказалось побегами её тела. Каждый отрубленный корень кровоточил, на коже оставались кровящие раны, разгорающиеся острой, кусающей болью, мутя сознание. Апогеем стали волосы. Сиф словно отрубила себе конечность, а не локоны. С оставшихся концов по спине сочилась кровь, оставляла за девой кровавую капель на полу.
Комната вокруг неё пришла в движение. Лоза стонала, шипела, извивалась, заплетая вековыми побегами узкие окна, выпуская на свет новые, острые, как клинки, колючки. Сама комната была круглой, относительно небольшой, а посреди неё, если выйти из ниши с кроватью, наблюдался источник всего зла - старая деревянная прялка. Именно от неё тянулась по комнате вся лоза, проростала из станого колеса и покосившейся ноги инструмента. Но самым страшным тут было то, что на скамеечки перед ней сидела... Сиф. Покрытая корой фигура, намертво вцепившаяся в прялку, но, совершенно точно, узнаваемая. Только моложе. Времён своих, когда ещё носила золотые кудри и верила в сказки.
Пока воительница осматривалась, клинок, что достался ей от Фандрала, потемнел, на глазах теряя свои рубящие свойства. То ли от ядовитого сока лозы, то ли потому, что чуял судьбу хозяина.
Судьба же Фандрала решила посмеяться над ним от души. Упав на дно своей темницы, воин оказался в луже прибывающей жижы. И, если запах лишал его силы, то ощущения не могли не привести в чувство. Она жглась, так что, щека и висок мгновенно покрылись волдырями ожога, кисть руки покраснела, опухла, лишаясь гибкости. Тело, пока, спасали одежда и доспехи, но и они быстро теряли свои защитные свойства под действием, как можно было догадаться, кислоты.
Из всех, больше всего повезло Вольфштаггу, если сравнивать. Он был, всего лишь, ранен и отравлен. Если не считать того, что лес вокруг него не казался обычным. Такой лес мог бы быть иллюстрацией к сказке про ведьму и её проклятый лес. Большинство деревьев искривило, выгнуло, поразило гнилью, их черные ветки, искорёженные и больные, тянулись друг к другу и к случайным гостям. Листва на них шелестела черно-коричневая, давно погибшая, нет-нет, да и роняющая на землю янтарные капли яда.
На его оклик мальчишка поднял голову, глянул огромными раскосыми глазами. Стали видны острые ушки, нечеловеческие черты лица. Всхлипнув, он попытался отползти, явно, боясь огромного воина. Уткнулся спиной в ствол, вскрикнул и дёрнулся, словно обжёгся.
- Это наш лес. - Тихо прошелестел он. - Был наш. А теперь там это... Теперь все умрём. И ты. - Он непонятно махнул в сторону и снова уткнулся в колени...
А у Огуна, и так, все были мертвы. Он мог бы, конечно, попытаться воевать с травой. Но она металлически звенела и больше напоминала тонкие клинки, а потому, вряд ли, даже его меч управился бы с ней всей. За металлическим перезвоном не сразу и слышно стало, что вдали идёт битва. Звенят мечи, вскрикивают люди, падают на землю тела. Если присмотреться, принюхаться, то можно было увидеть вдали поднявшуюся степную пыль, учуять запах крови и стали. Там люди убивали друг друга, ржали кони, взмыкивали вьючные быки.

Отредактировано Loki Laufeyson (2017-11-23 00:06:21)

И в тот же миг лоза пришла в движение. Заскрипела, поползла, слепо шаря, цепляясь иглами за всё. Брошенный кинжал утоп в полу, как в трясине, вокруг Сиф был сплошной скрип дерева, шуршание, похожее на змеиное шипение. Лоза, будто почуяв её кровь, целенаправленно тянулась к девушке. На месте разбитой куклы пульсировала живая древесная рана, истекая золотистым смоляным соком. Стоило воительнице чуть отвлечься и смола натекла янтарём вокруг её ног, густая, тягучая, настолько плотная и клейкая, что вырваться из неё стало почти невозможно. Не только из раны текла эта смола. Вся комната теперь клейко янтарно поблёскивала,  создав паучью сеть - куда ни наступишь, везде приклеишься.
Первые же побеги, добравшиеся до Сиф, захлестнули её под коленями, поползли выше, обвивая и лишая возможности двигаться, целенаправленно и ненавязчиво смещая к тому самому месту, где была кукла. Живое растение намеревалось закрыть рану телом той, что разбила своё собственное отражение, ни на миг не задумавшись. Теперь, частью большого организма, сердцем древнего растения суждено стать ей.

А Фандрал своими стараниями, наоборот, разрушает тюрьму. Но, лишь затем, чтобы вызвать во всем чреве вой, бешеную судорогу гладких сильных мышц, которые принимаются сокращаться от боли, сбивают его с ног, отчего кислота, вновь, попадает на руки, лицо и шею, затекает под одежду, разъедая кожу, расцветает на ней желтыми волдырями.
Из раны выплёскивается почти чёрная кровь. Мешаясь с кислотой, она шипит, сворачивается, пенится вокруг чёрно-зелёными хлопьями, застывает сгустками, ударяющими в нос гнилостной вонью.
Спазмы идут по мышцам всё сильнее, он заметно сокращается, грозя удавить Фандрала в своих объятиях, а потом сжимается весь так, что пространства не остаётся, топит воина с головой в тёмной жиже и... Выплёскивает, извергает наружу всё содержимое. Болотная жижа и тина смешиваются с кислотой и кровью, гасит их, охлаждает горящую кожу. А над головой ревёт чудовище, лишь отдалённо напоминающее хоть что-то из мира чудовищ. Огромная глотка, полная ровных кругов зубов, склизкое, бугорчатое тело, не поймёшь даже, есть ли переход головы в шею, а шеи в туловище. Больше всего оно напоминает огромного круглого червя на множестве-множестве ног, подобное ядовитой многоножке, но круглое, чудовищно-склизкое, со множеством маленьких глаз по окружности пасти. И именно сейчас оно замолкает, перестав пугать окружающий лес, рассматривает Фандрала, как источник своей беды.

Мальчишка, кое-как, соскребает своё тощее тело с земли, встаёт на едва-держащих его ногах, трясётся от слабости и холода, прикрываясь какими-то ошмётками тряпок. Всё его тело - сплошная сеть ран, кое-где подживших, где-то, покрытых коростой, а где-то и сочащихся кровью или гноем. Серые от грязи и пыли волосы свисают сосульками на спину и грудь. Он сипло вздыхает и хромая тянет Вольштагга в ту сторону, куда указывал. Идти приходится медленно, с остановками. Зато, с продвижением, лес вокруг них меняется, ещё больше "заболевая". Чем ближе они к цели, тем извращённее и болезненнее выглядят деревья и кустарники. Под ногами давно не встречается ни трава, ни мох. Странные, опасные даже на вид своим ядовитым видом, лишайники свисают с веток, кое-где, попадаются под ногами. Случайно-обломанные ветви истекают ядовито-испаряющимся соком. А от земли с каждым шагом всё гуще испарения, зеленоватым туманом висящие на уровне коленей.
И с каждым шагом слабеют ноги, тяжелеет тело, накатывает усталость, апатия, отравленная рана болит и тянет, яд пульсирует в венах всё радостнее.И вот уже мальчишка вынужден ждать его, поддерживать. Откуда-то слева и сбоку, на самой грани слышимости, раздаётся рёв раненного зверя. Но мальчишка не даёт Вольштаггу сунуться в ту сторону, тыкает пальцем вперёд - там чудовище, что убило всех. А сбоку так, одна из её жертв, ещё живых. Ненадолго.

Не лучше и Огуну, его ноги, так же, слабеют - травы-клинки не рубятся мечом. Слишком тонкие и гибкие, они со стальным звоном струны отлетают от ударов лезвия, чтобы разогнуться и хлестнуть обидчика, оставляют на мече глубокие зарубки, всё больше превращая его из оружия в кочергу, а ноги - в искромсанные куски мяса. А битва, кажется, не приближается. Над ней кружит стая падальщиков, временами от неё отрываются один-двое и кидаются вниз.
Степь вокруг обрывается в один миг, как будто, кто-то поменял картинку. Огун оказывается на краю песчаного моря и там, в паре сотен метров, кучка ванов сражается с воинами, облачёнными, как мидгардские пустынные бойцы - янычары, с острыми ятаганами. И ваны падают один за другим, искусные бойцы, бессильные против самого страшного из воинств прошлого.
Стоит же подойти ближе и страшная правда открывается взгляду: воины те давно мертвы, но "живут", послушные невидимой злой воле, бесчувственные к ударам чужих клинков и магии.

Отредактировано Loki Laufeyson (2017-12-03 00:03:53)

Выхода, казалось, и не было. Все стены светлицы были цельными или казались таковыми, плотно увитые лозой. А стоило девушке попытаться сбежать, как побеги, будто, проснулись, затягивая стены сплошным ковром, колючками и черными листьями. Среди всего этого, вдруг, принялись вылезать бутоны и видно было, что образовывались они на тех побегах, что успели напитаться кровью Сиф, которая, кстати, сочилась и сочилась из ран и проколов от колючек, из изорванных в клочья ног. Цветы, что были ближе к Сиф, раскрыли свои бутоны. Больше всего они были похожи на алые ликорисы. Те же, что расцветали дальше от крови, имели розовый и даже белый цвет. Сладкий, удушающе-ядовитый аромат заполнил комнату, почти лишая пленницу свежего воздуха. Даже окно стало почти непроглядным за плотной завесой переплетенной лозы. Сама же лоза не сдавалась, упорно пытаясь оплести, забраться выше, обездвижить жертву. Всё растение - один живой организм, разумный, со зловещей волей и огромной силой, что следит за девушкой и, кажется, предвосхищает каждый её шаг.
Нечто великое, опасное, могущественное смотрит и на Фандрала глазами-бусинами, злобными и немигающими. Кажется, под маской уродливого чудовища есть нечто иное, смутно-узнаваемое, воевать с чем не хочется на уровне памяти крови. Но узнать не выходит, загадка не даётся в руки, не позволяет рассмотреть себя, да и чудовище не ждёт. Взвыв, оно кидается на воина, вознамерившись заглотить его огромной пастью без всякой борьбы. Бежать тут особо некуда, мужчину окружает булькающее, чёрно-зелёное болото, полное маслянистой вонючей жижи, что поглотит любого, посмевшего принять её за зыбкую сушу. Редкие островки-кочки - вот всё, что можно назвать твёрдой землёй под ногами. На одном из таких и повезло стоять Фандралу.
Вой, вновь, доносится до Вольштагга. Если раньше то был рёв боли, то теперь это ярость и торжество напавшего чудовища. Но дёрнуться ему не даёт худая, но удивительно-сильная рука юноши. Он уже не сгибается, не семенит рядом, задыхаясь от кашля и одышки. Струпья на его коже ссыпаются сухой трухой, обнажая очистившуюся кожу, тело, будто, наливается силой.
Силой, что с каждым вздохом покидает тело могучего воина.
Словно, мальчишка впитывает в себя то, что уходит из Вольштагга.
- Это проклятие. Проклятый сон местного короля. Он пожрал его душу и теперь уничтожает его дом. Всё то, что было дорого королю, то, что он желал защитить. Говорят, это зелёный дракон, ядовитый и злобный, как само проклятие. И победить его не сможет никто, раз не смог повелитель этого леса. Идём. Ты должен это увидеть. Если доживёшь. Согласись, обидно будет умереть, не увидев самое страшное проклятие для царственных особ и их друзей. - Мальчишка смеётся, смутно-знакомым смехом, упорно не дающимся узнаванию, сокрытым ядовитой дымкой, затянувшей сознание воина.
Проклятие не менее страшное - нежизнь, настигшая янычаров, несётся, теперь и к Огуну отрядом гниющих смертоносных бойцов. Ваны, что пали жертвами мёртвого воинства, уже начинают вставать, повинные той же невидимой воле, что двигает разлагающихся пустынных солдатиков в бой. Те, кто был соратниками, друзьями, родными, смотрят на Огуна бельмами мёртвых глаз, поднимают оружие против оставшихся живых. А вместе с ними за ним следят глаза, что кажутся не более, чем миражом пустыни, видятся на периферии зрения, но тают, стоит приглядеться. Глаза пустыни. Глаза того, кто ведёт против последнего из героической четвёрки, свою неживую армию.