Как это выглядело? Странно.
Нет, не так. Это все могло бы выглядеть как идеальный вариант будущего, которое они хотели построить на осколках мира Альтрона. Чтобы дома снова отражали большими окнами солнечные лучи, ржавые разваливающиеся машины приняли свой первоначальный облик и хитрой трелью вплетались гудками в шум города, а вместо отовсюду торчащих железок по улицам стояли деревья, пышные и зеленые летом.
Дерево рядом, правда, не разделяло его представлений и кривым стволом, на котором кое-как пробивались тонкие обломанные ветки без листьев, безрадостно смотрело в ночное небо, подставляя хилую кору дождю.
Добро пожаловать туда не знаю куда, Фрэнсис.
По тротуару, зажатые между домами и ровной линией машин, быстро семенили люди, прячущиеся под бесформенными плащами и накидками от льющейся сверху прохладной воды. Кто-то оттолкнул его локтем, когда парень с луком за плечами начал мешать, считая ворон прямо на пути. Он только хватанул влажный воздух, слабо ударившись спиной о старую кирпичную стену, а тень человека продолжила быстро исчезать в потоках дождя. Что это, прошлое, будущее, сон или явь?
Как бы там ни было, но промокал Бартон очень натурально. Светлые космы можно было бы выжимать, а дождь постепенно превращался в ливень. Он справедливо рассудил, что ему хорошо бы было где-то укрыться, каким бы приятным ощущение разбивающихся о кожу капель ни было, как бы она не освежала мысли.
Все равно от этих мыслей никакого толку. Это не был знакомый ему мир, и как бы он ни выискивал в памяти похожие картинки — ничего не находилось.
А улица казалась ему бесконечной, причем всегда одинаковой — осыпающаяся штукатурка с кирпича, занавешенные окна первых этажей, тяжелые двери подъездов, около которых курили смеющиеся девушки в излишне легких для такой погоды платьях и толстые мужчины, лестницы в подвалы, откуда доносились приглушенные звуки какой-то странной музыки и отблески ярких ламп.
Фрэнсис обходил компании стороной — что-то ему подсказывало, что там он друзей не встретит, вежливых гидов тоже, а вот не очень дружественный удар по почкам был вероятнее, судя по удушающему перегару и агрессивным попыткам пнуть любой попадающийся на дороге камешек. Одинокие прохожие сами сторонились странного юношу, так что вариант с языком, который куда угодно заведет, отпадал, сколько он ни примерял самую обворожительную свою улыбку.
Будто ее вообще кто-то замечал. Людей больше интересовал битый асфальт под ногами.
Более-менее приличное крыльцо очередной глухой двери, еще и едва прикрытое навесом, по итогу стало вершиной его мечтаний на сегодня. Он плюхнулся на бетон, вжимаясь в стену и подтягивая колени к груди, словно так он мог спрятаться от дождя надежнее. Голову удалось удачно примостить на выпирающем кирпиче.
Пожалуй, сейчас он в самом деле понял, что раньше никогда не был настолько одинок.
Итак, Бартон, что ты будешь делать, когда у тебя в самом деле почти ничего не осталось, даже проклятой роджеровской ухмылочки, которой тебе в последнее время так не хватало?

Одежда, как оказалось, промокла достаточно, чтобы под ветром уже не согревать, а как раз наоборот. Бетон под задницей тоже во всем поддерживал всеобщее рвение лишить его тепла.
Вполне очевидно, что сон в таком случае не шел, а скорее пробегал мимо. Причем не оглядываясь. В этом случае попытка закрыть глаза была не столько способом заставить себя окунуться в спасительную для психики дрему, сколько удобным инструментом отрешиться от реальности и все-таки подумать.
Во-первых, идти ему было некуда. Подъезд, вроде того, дверь которого находилось за его спиной, не считался.
Во-вторых, не к кому - Фрэнсис, рассматривая унылую панораму улицы перед собой, все больше укреплялся в мысли, что это был незнакомый ему мир. Он вырос совсем в другом, он жил в другом и теперь уж не знал чего ожидать. Точнее, не знал как себя здесь вести. Раньше у него было вполне конкретное место, в какой-то степени комфортное и удобное, а теперь, ну...
Он очень конкретно подпирал угол дома.
И даже не слишком шустро среагировал на скрип плохо смазанных петель, когда тяжелая дверь не очень нежно ударила его по боку. Правда, сразу же вознамерился встать, мучимый выбором высказать что-нибудь резкое тому растяпе, который так - будто ногой - открывает двери, или молча удалиться до следующего крыльца, вроде и сам молодец, что устроился в таком месте.
И сразу же осел обратно, стоило только показаться тому «растяпе» и подать голос.
Он узнал бы его, наверное, даже если бы лишился памяти, даже если бы отец решил воплотить в реальность свои рассказы о нелепых цирковых трико и гриме. И он столько раз представлял, что Бартон-старший однажды вернется, пытался придумать какие-то слова, что уже не считал эти мечты чем-то большим, чем мечтами. Так что поначалу собрать звуки в более-менее осознанные слова оказалось трудновыполнимой задачей.
Но ему и не пришлось пока этим заниматься, пока сильные руки не втащили его внутрь, заодно выбив из легких лишний воздух.
Фрэнсису всегда приходилось смотреть на Клинта Бартона снизу вверх - ростом, увы, он чуть проигрывал, однако вряд ли испытывал по этому поводу какое-то беспокойство. Скорее, это было подходяще для тех восторженных взглядов, какие сын всякий раз не мог оторвать от родителя. Странно как-то, он успел позабыть это чувство, хотя все, казалось бы, было так недавно... Мерзкий комок подступил к горлу.
Он обхватил запястье руки, которая уверенно прижимала его к стене. Не настолько сильно, чтобы расценивать этот его жест как подготовку к нападению, но достаточно, чтобы выразить немую просьбу ослабить хватку.
- Папа, - нет, на самом деле Бартон даже не надеялся, что отец его узнает - тот выглядел куда моложе, чем он видел его в последний раз. И, наверное, это все будет очень трудно объяснить, потому как он сам сейчас не отказался бы от подробного пояснения какого, собственно, хрена.
При всей сложившейся ситуации Фрэнсис все равно был рад и в какой-то степени - счастлив, без зазрения совести разглядывая его, словно ожившую фотографию, которую когда-то рассматривал с не меньшим интересом.

- Семнадцать, - он и сам еще к этому не привык.
Окей, Фрэнк, давай представим, что на твоем месте делал бы чертов Роджерс.
Как последний дурак (хотя почему «как»?) пялился бы и не знал что сказать, расходуя драгоценные минуты на попытки собрать мысли в кучу, буквы в слова. Как знать, сколько им придется провести в этой, надо признать, жестокой сказке? Они ведь мечтали, брошенные детишки без рода-племени, с одними только призраками легендарных родителей. А если мечтали, надеялись, верили, то почему давали тишине отбирать эти важные мгновения? Бартон думал, что он-то не будет так глупо растрачиваться.
Но он поступал ровным счетом точно так же. Пялился и не знал что сказать.
Какая-то часть разума напоминала - этот Клинт Бартон не виноват, что оказался отцом какого-то пацана, который и города не узнавал. И он тем более совершенно не обязан слушать его сопливый лепет, имея полное моральное право выставить за двери обратно в дождь и темноту.
А другая вопила, орала во всю глотку от наитупейшего счастья увиденного, слишком незнакомого и в то же время не вызывавшего отторжения. В глазах мужчины не было той привычной Фрэнсису тяжелой усталости, укреплявшейся все десять с лишним лет непрерывной борьбы - даже не за людей, которые доверились последнему Мстителю, а за само право проснуться завтрашним утром. И порой ему казалось, что именно эта усталость погубила его, а не Альтрон. Эта ноша была слишком тяжела для одного человека, даже самого достойного.
Смешная мысль. В творившемся хаосе от этого не умирают. Не отец, по умолчанию самый сильный, ловкий, умный... Самый-самый. Во всех отношениях. К этому он привык - больше такого человека у него в жизни не встречалось.
А вот о своей матери того же он сказать не мог. Он просто ее не знал. Чтобы не бередить старого, овдовевший Клинт особенно не распространялся на ее счет, ограничиваясь всегда одной и той же фразой.
- Я не помню ее... Ну, видел, но только на фотографии. Ее звали Бобби и она была лучшей из всех женщин на свете - так ты говорил. Альтрон убил ее, давно, в самом начале, - он не относился к этому как-то особенно остро, это была данность, бесстрастная констатация факта - таким же тоном он и озвучил. Эта самая Бобби оставалась ему незнакомой куда больше, чем этот омолодившийся Бартон-старший. - И тебя тоже. Три года назад. Но здесь ведь все не так? - ха-ха, как неожиданно, да? - Какой сейчас год?
Или он окончательно решит, что подобранный с улицы паренек псих, или нет.
Хотя необходимость в весьма шаткие четырнадцать лет мгновенно стать взрослым еще никому первоначальный здоровый рассудок не сохраняла. Война в целом редко ограничивается только ранами физическими.
Голосок-то дрогнул, провалился.
Бартон даже в самом задушевном разговоре не признавался в том, что ему хотелось бы снова услышать одобрение от родителя. Или такое простое «я тобой горжусь». Чтобы сказал, что он делает все правильно.
Постыдным он это не считал - скорее, хранил это в себе, осознавая нужду оставаться непогрешимым и уверенным лидером для других. Дабы уберечь тысячу жизней, можно пожертвовать одной, а он всего лишь умалчивал внутреннее смятение и одиночество. И не жертва это вовсе.
- Меня зовут Фрэнсис.

Победили. Что же, они тоже его победили. Спустя двенадцать лет, когда человечество делало уже уверенные шаги к полному исчезновению.
Здесь, по всей видимости, удача ко Мстителям была более благосклонна - или же было что-то еще, чего не хватило величайшим героям Земли, знакомых ему по скромным и скупым рассказам. Здесь не было и следов присутствия беспощадной армии роботов, сравнявших прежний мир с землей и построивших на его руинах новый. Здесь, наверное, все их родители были живы. А были ли они счастливы?
Всего год. Значит, это все - прошлое, как на его скормное мнение - ужасающе далекое, и ничуть не удивительно, что Клинт не нес на себе весь тот груз прожитых лет, заметно отбеливший даже светлые виски.
А еще это значило, раз Бартон-старший так непросто приходил к мысли о возможном отцовстве, что самого Фрэнсиса в сопливом трехлетнем возрасте здесь не существовало. Так счастливы ли они, или счастье все же дается на краткий миг, только чтобы сделать час смерти менее болезненным?
Спрятать лук так спрятать. Он не стал ничего оспаривать - в конце концов, это Фрэнк оказался в роли гостя. И ладно бы в чужом доме... В целом чужом мире, может совсем другой вселенной. Раньше как-то не приходилось задумываться над столь глобальными вопросами. Когда живешь ради выживания, а не ради жизни, дело до них не доходит. Он с трудом вспомнил бы как часто смотрел вверх, на небо до своей встречи с Роджерсом и остальной командой. У него всегда были темные бетонные своды станций метро или тоннелей - ни звезд, ни облаков там не было. Иногда только срывались тяжелые капли воды и больно били по макушке или по лбу.
Они следовали каким-то запутанным маршрутом, хотя, если подумать, Фрэнк сумел бы воспроизвести его. Труднее было идти не зная где же он оборвется. Дома были как-то на одно лицо, а каждому переулку можно было подобрать в пару переулок-близнец. Хоть иди и спрашивай про себя - этот или тот, левый или правый подъезд.
Но нет, не подъезд - лестница, спускавшаяся с крыши по торцу здания. А вместо входной двери - окно.
Что все равно никак не влияло на то, что за ним скрывалось. А там... Да, пожалуй, это было бы убежище мечты.
В темноте было не слишком удобно разглядывать обстановку, но кое-что угадывалось в полумраке - белые прямоугольники мишеней, очертания дивана, темный мешковатый силуэт груши почти под носом. Удар кулака о нее вместе с металлическим звоном все же заставил его вновь собрать внимание воедино. Ненадолго, потому как включенный свет открыл куда больше подробностей.
Например, та самая собака, которая так радостно встречала хозяина и называлась Лаки. Пес, если говорить точнее. И на его памяти - не совсем Лаки...
- Это ведь Пицца. Пицца-пес, - было бы трудно не узнать животное, с которым бок о бок ты провел по меньше мере лет пять. Конечно, тот был куда активнее и веселее - собачий возраст угадывался даже проще человеческого. Правда, принюхивался пес иначе, как к чужаку, но выглядел вполне дружелюбно. Тем не менее, погладил он его осторожно, но тот оказался совсем не против и ткнулся в ладонь влажным носом, спешно следуя вглубь квартиры за Бартоном-старшим.
Он бы тоже последовал, да при весьма скромном наполнении жилища и уседном старании перешагивать через разбросанные на полу древки и стрелы нашел, за что зацепиться глазу.
Над диваном висел лук - деревянный, чуть более длинный и чуть менее изогнутый, чем все ему знакомые. На кухонном столе, занимавшему место барной стойки, были целыми горстями насыпаны наконечники всех видов, форм и размеров.
Умей Фрэнсис раздваиваться, он обязательно бы протянул руки ко всему сразу.
- Кофе? - да-да, знакомое слово. - Пил когда-то, ну, может быть пару раз. Потом оно закончилось, - увы, но даже склады и полки опустевших магазинов, покинутые дома на окраинах, не интересных Альтрону, не были вечными источниками пропитания. Они забрали все до последней коробки, даже пачки с высохшими мармеладными мишками шли в ход как лучшее лакомство на свете, честно делили на всех, растягивая запасы как можно больше, однако не могли сохранять такое положение дел вечно.
Хотя все равно весь план по спасению людей был лишь отсрочкой гибели, а не панацеей от большой вибраниумовой заразы.
Он без сомнений протянул свой лук отцу.
- Да, конечно. Он ведь твой, - по иронии судьбы Фрэнк никому больше не доверил бы его. И он думал, что такого больше никогда в жизни не случится. Хотя когда-то он и подумать не мог, что станет его преемником и владельцем.
- А можно я пока возьму этот? - висевший на стене лук все же не давал ему покоя больше наконечников.
Все же дерево было для него, выросшего под тенью железных джунглей, диковинкой. И ладно бы какие-нибудь деревянные ящики или балки - такого мусора он насмотрелся, а вот подобный лук он видел впервые. И не мог не желать его попробовать.