Не было никакого света в конце туннеля и голосов, зовущих обратно – некому было звать. Не было внезапных прозрений, сделок с нечистью и нежитью, не было даже воронов, клюющих надгробия.
Что было? Неясные блики где-то высоко вверху, странное оцепенение и покой, из которого она не хотела выныривать – так  не хочет шевелиться замерзающий насмерть, согретый до острых граней льда в насквозь промерзших капиллярах, убаюканный колыбельной зимних ветров, вползающих под кожу, с молоком инея на губах, растянутых в ласковой улыбке, с затуманенным взглядом стекленеющих глаз, с последней мыслью «Господи, как спокойно-то наконец, как тихо, как сладко…»
Сладко было недолго – не заледенела, не опустилась камнем на дно, не ударилась головой бедовой, отмеряя глоток за глотком пресный талый лед, охнула-вздрогнула от знакомого-незнакомого чувства, тянущего, сосущего, пожирающего изнутри, как черная дыра, затягивающая и покой, и безмятежность, и сонное оцепенение до последней капли. Так было когда-то, когда не помню – не знаю – не спрашивай прихваченная со стола сухая горбушка, на которую не польстилась бы и мышь, предпочтя самоубийство в холодильнике, колола исцарапанную ладонь, но ей хватит, главное – запихнуть поглубже и поскорее, и стукнуть дверью, пока не проснулся и не взялся за старое…
Кто проснулся и за что взялся?
Откуда этот застарелый страх, перебивший на мгновение даже этот чудовищный, всепоглощающий голод?
Почему во рту тает призрачное послевкусие черствого хлеба и безнадежности?
Внизу, вверху, вокруг нее кипела жизнь, в которой не было ни хлеба, ни безнадежности.
Любопытные рыбины пытались отщипнуть от нее кусочек и разочарованно отплывали, обманувшись неправильной едой, которая не желала раздуваться и синеть, не хотела лопаться и расстилаться рваными лохмотьями по воде, нехорошая еда, кто только выбросил в их чудесный водоем такую бесполезную вещь, жесткую, как старая покрышка, но так заманчиво пахнущую живым и вкусным? Каждое приближение отзывалось странной щекоткой, как будто кожу сняли, и по воде расползлись разлапистыми водорослями чуткие нервные окончания: закрой глаза, протяни руку, сделай один точный бросок – и бьется в жесткой хватке живое, холодное и скользкое, недолго бьется, потому что падальщик легко становится едой, если не сумеет вовремя удрать от внезапной опасности.
Склизко, пресно, без соли и огня…
Вкусно.
И от этого раздразненный желудок сжался конвульсивно, спазматически, потребовал больше и сразу, не желая ждать, пока спугнутые рыбы успокоятся и подплывут поближе. Ей не было холодно – не так, как должно быть холодно человеку, но вода отнимала последние крохи тепла, делала вялой и неповоротливой, узкие разрезы жабр сокращались все медленнее, и почему-то остро захотелось почувствовать под мягкими, чувствительными перепонками сухой скрипящий песок и твердые камни. Инстинкт гнал ее вперед, на берег, на сушу, подсказывая, что где-то там пищи больше, она не так быстра и порой весьма беспечна.
Пища оказалась ближе, чем она могла надеяться – переступала тонкими ногами, косила темным взглядом на темную кромку леса, опасливо наклоняла узкую голову с едва наметившимися рожками. В воде разливался сводящий с ума запах свежей крови, насыщенный даже в такой маленькой концентрации – просто царапина, незамеченная ветка, острый край скалы, осколок старой ракушки, но от него сводило скулы и мутилось в глазах.
Она бы под страхом смертной казни не смогла бы сказать, откуда знала, сколько выжидать, куда бить, чтоб проломить хрупкие кости черепа, почему лучше вытащить свою добычу из воды на берег. Просто лопнула под пальцами прочная шкура, окатило горячим, липким – судорожно дернулись жабры, закрывая розовое нутро кожистыми складками, развернулись легкие в груди, заставив задохнуться на миг, закашляться, склонившись над оленьей тушей, и тут же, резко и без плавных переходов, вгрызться в исходящее паром нутро, жадно втягивая густую соленую кровь, оседающую на языке отчетливым привкусом железа.
Кровь заструилась по ее собственным венам, согревая изнутри едва ли не до лихорадочного, нервного жара – закололо кончики пальцев и отогревающуюся кожу, чаще забилось сердце, а в голове, вопреки сытой тяжести, прояснилось ровно настолько, чтобы начать замечать мир за пределами туши, из которой торчали все еще исходящие дымком внутренности.
За спиной хрустнуло, ахнуло и громыхнуло выстрелом, она недовольно дернула плечом, от которого пуля рикошетом отлетела и впилась в ствол ближайшего дерева, и оскалилась напоследок прежде, чем нырнуть в холодные воды.
Не от опасности – ради тишины, в которой можно спокойно подумать, а подумать ей было о чем.
Потому что она, Кимура, по всем законам мироздания должна была быть мертва после того, как лапушка утопила ее в ближайшей луже, но, вопреки этим же законам, была не просто жива, а даже стала еще живучее, чем до смерти.
Тем для размышлений было всего две: какого хера и пресловутое сui prodest?

Отредактировано Kimura (2017-12-29 01:17:33)

В этом мире были некоторые вещи, о которых Кимура предпочла бы не вспоминать так долго, насколько это вообще возможно, а в идеале – никогда. Одной из таких вещей было то, что у каждого в жизни непременно находился такой человек, который был способен на невиданные подвиги: взобраться на Эверест, спуститься на дно Марианской Впадины, нырнуть без страховки в жерло вулкана без скафандра и пролететь пару сотен километров в чистом вакууме на тяге чистого энтузиазма, чтобы избавить ближнего своего от тяжкого груза размышлений.
Эта нехитрая истина слишком быстро восстановилась в памяти, надо признать – не без помощи школьного курса физики, стряхнув лиричный настрой куда надежнее, чем выстрел почти в упор. Сложно оставаться лирично-амнетичной особой, когда толща воды превращает негромкий голос в не желающее утихать эхо, отражающееся от подводных камней не хуже сигнала сонара, а твой собственный слух улавливает его не менее чутко. А узнавание владельца этого голоса мотивирует на подвиги не больше, чем отцовский ремень в качестве награды за тяжкие труды.
Старк был отличным мужиком – до того, как какому-то придурку не пришло в голову его похитить. Он делал отличные игрушки, здорово облегчавшие жизнь простым воякам, а потом все его шестеренки расширили свои границы до неэвклидовой геометрии, и убойность фирменных игрушек стала прерогативой исключительно сил национальной обороны. Сталкиваться с ним лично Кимуре не доводилось, но и напрягать память тоже не пришлось: трудно не узнать голос, который с завидной регулярностью заявляет с экранов «Ха-ха, я – Железный Человек! Отсосите, неудачники!».
Сама Кимура всегда считала, что заявлять о своих нетривиальных хобби с такой небрежностью может только идиот или бессмертный. Ни к одной из этих категорий Старк не относился – наоборот, он был дохрена умным и дохрена смертным, отчего его изобретательность только поднималась на порядок, и это значительно осложняло жизнь каждому, кто считал убиение оного прекрасным бизнес-планом.
Кимура крепко задумалась.
Отделаться от напичканного по самые помидоры сканерами и датчиками супергероя не так-то просто, а учитывая коронное старковское упрямство, с которым она была знакома хоть и понаслышке, но весьма тесно – и вовсе невозможно. Даже если залечь на дно в самом что ни на есть прямом смысле, с него вполне может статься срочно переквалифицироваться водолаза, а играть в охоту на русалочку у нее не было никакого желания.
Вот только какого черта ему понадобилось здесь? Где именно это самое «здесь» находится и, что немаловажно, когда оно тут находится? Что она успела пропустить в качестве платы за свой посмертный опыт?!
План был откровенно хреновый, но другого у Кимуры не было.
- Не ори, мужик – всю рыбу распугаешь, - мрачно буркнула она, всплывая на поверхность и с деланным неодобрением кося на незваного гостя взглядом. Из воды она вылезать не собиралась, но поближе к берегу все-таки подошла, здраво рассудив, что голой бабой можно удивить кого угодно, но только не Тони Старка. – Чего надо?
Облагодетельствованным таким явлением Старк не выглядел, зато выглядел откровенно затраханным – не в лучшем смысле этого слова. Кимура знала не один десяток ребят, которые в гробу лучше выглядели, чем знаменитый Железный Человек вживую, и что-то непохоже было, что все дело в неудавшейся личной жизни. А если национальный символ гения и наплевательского отношения к конспирации выглядит так, словно его хорошенько прожевали и выплюнули, добравшись до горькой попки – это не слишком воодушевляет, потому что проблемы сулит как минимум планетарного масштаба.

Отредактировано Kimura (2017-12-30 04:10:22)

Не сказать, чтобы Кимура была сильна в биологии.
Анатомия – да, анатомия ей по долгу службы полагалась: пережать артерию и наложить жгут, чтоб продержаться до прибытия подкрепления, или там не дать жертве умереть раньше времени от кровопотери или болевого шока. Но что касалось биохимии и ксенобиологии, тут её фантазии хватало максимум на пару скабрезных шуток и несколько идей о том, как это можно использовать.
Все её нехитрые познания утверждали, что Кимура либо должна была давно околеть в ледяном озере, если уж она теплокровная, либо не должна была мерзнуть на воздухе, если она хладнокровная, но у её альтернативной физиологии было собственное мнение на данный счет, потому что холодно было просто чертовски. И голодно тоже, несмотря на то, что Кимура буквально только что успела слегка обгрызть до кости тушу молодого оленя.
- Кофе, пледик, какао с зефирками – что угодно, если не будешь в меня стрелять, – зябко поежилась она, с трудом подавляя желание содрать с несчастного оленя шкуру и завернуться в неё прямо сейчас. Какая-то бестолковая у неё физиология, и плевать, кто так налажал – скрытый икс-ген или терригеновые туманы, но конечным результатом Кимура осталась не особо довольна. Вопрос миграции в теплые широты рано или поздно всплыл бы во всей своей красе, и скорее рано, чем поздно. – Я не люблю, когда в меня стреляют – у меня от этого характер портится.
Дружелюбный оскал явно добавил весомости этому заявлению.
Несмотря на то, что расхожий оборот «потерять дар речи от изумления» относился к кому угодно, но только не к Тони Старку, у которого расшатанная нервная система защищалась путем прицельной бомбардировки дурацкими вопросами, видеть его озадаченность было как минимум… забавно. Всё-таки любые, даже самые продвинутые, технологии до сих пор проигрывали банальной телепатии, что было не столько смешно, сколько иронично: столько разработок для защиты от сверхспособностей – и этого всё ещё недостаточно, чтоб хотя бы сравнять счёты.
Впрочем, недооценивать старковский интеллект тоже было чревато, поэтому Кимура была намерена использовать ситуацию отнюдь не бесконечно долго, а лишь до тех пор, пока это будет возможно. Как минимум до того момента, пока Старку не придет в голову оставить в покое базу данных живых в целом и мутантов в частности, и обратить свое внимание на мертвых. Никакими данными о новейших разработках этого самого гениального интеллекта Кимура не обладала, но знала одно: она бы на его месте озаботилась возможностью вживить себе в голову пару лишних проводочков, чтобы эффективнее спасать свою задницу – и чужие тоже, раз уж кое-кто из присутствующих окончательно проникся идеей спасения человечества в глобальных масштабах.
А это значит, что лучшей стратегией станет полуправда с тактичным умалчиванием некоторых подробностей, способных слегка нарушить хрупкое душевное равновесие некоего Энтони Эдварда Старка.
- От истории тоже не откажусь, кстати. Не знаю, поверишь ли ты мне, но я понятия не имею, как я здесь оказалась.

Если галантность Старка и стояла под сомнением, то инстинкт самосохранения работал отменно. Один из лучших умов человечества общегеройской манией терять здравый смысл при виде дамы в беде не обзавелся – к его же собственному счастью и дальнейшему благоденствию. А может, чарующий образ Кимуры с потеками крови невинно убиенного оленя всё-таки намекнул ему, что местное «жжжжж!» какое-то неправильное?
На причины такой предосторожности Кимуре было, в общем-то, глубоко наплевать – она и сама не спешила бы к близкому контакту с неведомой гребанной херней, пожирающей оленей в местных лесах. Куда больше её волновала перспектива залить в свой организм пару чашек чистого кофеина, а ещё лучше – пару литров, обжигаясь и давясь. Суровая аляскинская зима пока что не заявила свои права на местную землю, но прохлада была далеко не лёгкой, если уж на то пошло. Метаться по пересечённой местности зимним зайцем и провоцировать Старка на прицельную стрельбу тоже не особо хотелось: пусть пуля и срикошетила, привычно и обыденно для её предсмертной жизни, но дальнейшие пределы прочности могли конкретно не совпадать с более ранними, учитывая то, что с тех пор Кимура обзавелась ещё парочкой уникальных способностей.
- Отлично, меня ещё и посчитали, - мрачно буркнула она, прибавляя ходу и с завистью посматривая на репульсоры. А костюмчик-то небось с подогревом, кондиционером и системой жизнеобеспечения для глубокого космоса, а Кимуре оставалось только ножками топать по грязи. Хоть бы подвез, что ли…
Мужики.
Не сказать, чтобы весть о снятии данных по биометрике её обрадовала – наивноокой нимфой Кимура и в лучшие времена не была, и наследить за всю свою жизнь успела, пусть и не в самых заметных местах. Но некоторые данные о ней успешно хранились в госархивах, и оставалось только надеяться, что до закрытых данных о погибших при исполнении Старк добраться не догадается, как и его личный гугл. Надежда слабая, но всё-таки была, и пока что стоило отложить эти терзания до лучших времен.
- Слушай, Динь-Динь, а долго ещё топать-то? У меня перепонки сейчас отмерзнут к чертям собачьим. Может, посыплешь меня волшебным порошком, и мы доберемся в два раза быстрее, а? – спустя полмили мрачно поинтересовалась Кимура.
Да, у неё были перепонки между пальцев, и этим перепонкам совершенно не нравилось агрегатное состояние окружающей воды. В холодном озере их, что примечательно, ничто не смущало, а вот грязь, слякоть и мелкие камешки да веточки, то и дело попадавшие под ноги, восторга не вызывали, хотя и не могли причинить никаких травм. Какая-то не очень логичная чувствительность у этих новообразований, в теории оно не так должно бы работать.
Но думать об этом самой Кимуре сейчас не хотелось.
В конце концов, над ней тут гений, миллиардер и филантроп болтается, вот он пусть и думает.