На несколько дней ванахеймская принцесса точно бы притихла, никак себя не проявляла, но и слова, данного принцу Асгарда, никоим образом не нарушала, лишь гуляла в саду, да просиживала в библиотеке. Лицо ее было вновь безмятежно, речи мягки и негромки, а в движения вернулась былая плавность, будто отхлынула с сердца тяжесть, минуло наваждение вместе с фибулой, и теперь только надвигающийся союз царил в размышлениях ее о будущем. Что ж, Сигюн хотела, чтобы все так думали, но ее мысли постоянно, закольцованные, вращались вокруг одного и того же, возвращаясь к нему все снова и снова, и от этих тягостных раздумий иной раз становилось так тяжело, что будто наяву замирало сердце, а грудь сжимали раскаленные  металлические жгуты. Так и хотелось вскинуть руки, цепкими пальцами вцепиться, изо всех стараясь сдернуть оковы, но знала, что бессмысленно; от любых цепей можно избавиться, но лишь чувства держат лучше любой стали. Хоть кожу сдирай ногтями, не ритм не восстановится, ни дышать не станет легче; ее поймала ловушка эмоций и раскачивала, как тонущую лодку, которая оттого плыла быстрее, но и воды черпала на борт все больше и больше, проседая глубже. Так и ванесса чувствовала, что идет ко дну, и потонет тем вернее быстро, чем позволит себе идти на поводу у сердца, и в попытках избежать этого нарочно удалялась от общества, ища спокойного уединения в тишине. Говорят, что привязанности свои не выбирают… закрывая глаза, она все чаще жалела об истинности этого утверждения, потому что страдала не только и не столько от вынужденного душевного одиночества, не от того, что друг ее был далеко и, возможно, в беде, но оттого, что ничего не могла сделать, не могла повлиять – никак.
Чем яростнее ей доказывали, что Локи – злодей, тем отчаяннее и упрямее она отказывалась это признавать. Она кивала в ответ, кусая губы до крови, соглашаясь с их доводами, но пламя внутри только сильнее разгоралось. Ей вспоминались те дни, когда она вновь прибыла в Асгард, когда все считали ее чужой, из рода, с которым постоянно шла вражда; кто знает, сколько грехов и проклятий готовы были за глаза положить на душу юной колдуньи, но ведь не поверил же в них Локи, раз общался с ней, помогал с освоением чар и заклятий, доверял, и, в итоге, стал лучшим другом. Так не возвращает ли ей судьбу эту ситуацию сторицей? Что, если это такая проверка жизни на силу духа и силу преданности – от тебя не отвернулись, тебе протянули руку, а  оставишь ли ее распростертой ты, дева? Или испугаешься злого слова толпа, сожмешься котенком крошечным, отступишь?  Что же, может, она была маленькая и с виду совсем не такая уж представительная, как благородная Сиф, недавно сыгравшая помолвку с старшим принцем, но за внешней мягкостью характера крылась сильная душа, готовая до последнего стоять за то, во что верила. В Локи она – верила. Не бывает так, что в одночасье кто-то становится плохим, беспросветно плохим, до последней клеточки пропитываясь ядом жестокости и беспринципности. Она готова была оправдать упертость Тора типично мужской обидой, ибо принц, явно же, был обижен, наверно, особенно потому, что Локи был его братом –и со стороны посмотреть, предал его. Наверно, ей следовало подумать об этом, когда спешила в прошлый раз к резным дверям покоев, но теперь уже поздно сокрушаться.  Тем более, пару дней назад асгардец куда-то уехал, и в душе воспаряли ростки надежды: а ну как в Мидгард все же, отошел и решил к ее словам прислушаться? Но что-то продолжала колотить маленьким молоточком в ребра со спины, точно утверждая, что ее надежды пусты и беспочвенны, и Тор своего решения не переменил. Вот и не выдержала, в конце концов, поспешив в то крыло, где должна была находиться в это время невеста наследника, отважная леди Сиф. Шанс был невеликий, но, как знать, может, помолвка смягчила сердце воительницы, и теперь Сигюн сможет достучаться до той, если не убедив в чем, так хоть вытянув какую-нибудь информацию, что даст ясность картине – чего ей ждать. Хороший ведь вопрос – что будет дальше, сдаваться Сигюн не собиралась, но если станет поздно, и придет весть о смерти младшего принца уже окончательной, то – за что тогда бороться? И все же она замерла в нерешительности будто, перед самыми дверями, опустив голову, и ощущая терпкий вкус крови во рту, от прикушенной губы. Тонкое черное платье, будто завуалированный намек на что, облегающее ладную фигурку, струилось от талии свободными складками, до самого пола, а свободные шифоновые рукава очерчивали худенькие руки. Кроме собственного медальона на шее, да обручального кольца, больше украшений на деве не было, а ее медно-рыжие волосы, распущенные, спадали по спине, схваченные лишь обручем на голове.

Едва стража разомкнула ряды, тем самым демонстрируя, что дозволение впустить гостью получено, Сигюн уже не стала, как нервная припадочная, бежать суетливым шагом внутрь покоев назначенной в отсутствие принца управительницы-невесты, напротив, изящно сложив левую ладонь поверх правой на талии, неторопливо и грациозно двинулась в открывшиеся двери, и даже звук шагов не тревожил покой дворцовой тишины, настолько беззвучно и мягко ступали ножки в замшевых сандалиях по начищенному полу, шорох платья и то звучал громче.  Ласковый взгляд скользил по периметру, пока не обнаружил перед собой искомое – и этим искомым была дева щита.
Сиф была прекрасна, впрочем, как и обычно, и хотя в ранней юности Сигюн отчаянно завидовала ей, за ее мастерство, за ее таланты на ристалище, к которым сама не могла приблизиться, ванесса не могла не подмечать, сколько красива будущая жена Тора. У нее были чистые, выразительные  глаза, будто обведенные по линии ресниц черной линией, высокий гладкий лоб, светлая здоровая кожа, и в контрасте с ней изумительной густоты темно-каштановые локоны, почти черные.  Тонкие губы редко шли женщинам, но рот Сиф был такой правильной формы, что это лишь придавало ее виду строгости, но никак не портило его. Небольшой размер головы, длинная шея, правильный разворот плеч – если бы Сиф предпочитала шелестящие на ветру шелка, она могла потягаться красотою с первыми девами Асгарда. Не удивительно, что сердце Тора покорилось ей, коль верная и отважная в бою подруга еще и дивно хорошо.
- Миледи, - негромко вклинивается в пространство приятный высокий голос, унаследованный от матери, и Сигюн склоняется в приветствии, по обычаям столицы, перед невестой Одинсона. Сегодня она – сама полярность той деве, которую Сиф видела того в покоях принца. Ни тени на лице, взор спокоен и, разве что, легкое любопытство присутствует в нем, а губы расслабленны, не искажены скорбью и горем. В общем, дева выглядит так, как и положено почетной жительнице Асгарда, разве что, в связи с грядущей свадьбой в ней маловато радости, ну так на то не все девы предпочитают ее демонстрировать – сглазить, говорят, можно. Но это впечатление обманчиво; у ванессы было время, чтобы взять себя в руки, переварить вести и заставить разум снова верховодить над чувствами. У нее было достаточно часов обдумать произошедшее, как и свои в нем ошибки, и, хоть сердце все равно стучало чуть быстрее ввиду волнения, кричать и топать ногами Сигюн была более не намерена. Нет, если бы была у нее гарантия, что этим сможет помочь другу своему лучшему в его беде, она в одночасье подняла на уши бы весь дворец, закатив такую истерику, что плохо сделалось бы и отцу. Но, как показала правда жизни, крики и визги Локи не могли бы помочь никоим образом, а просто так верещать резаной поросей у нее не было ни настроения, ни желания; в дурном свете лишь себя выставишь, вот и весь итог. И у асов останется еще меньше желания тебя слушать. – Позвольте поздравить вас с прошедшей помолвкой, леди Сиф, - с нежной улыбкой начала гостья, поглаживая пальцами собственный тонкий поясок платья.  – Весь Асгард един во мнении, что лучшей спутницы принцу и не сыскать во всех Девяти мирах, - она не лгала. К Сиф действительно все единодушно хорошо относились, так что Сигюн удивилась бы, говори люди иначе. Да и в синих глазах не было лукавства: с ними дева соглашалась, они с Тором были два сапога пара, в каком то смысле, а что может быть лучшим зачином для счастливой семейной жизни? – И, право, так жаль, что я не успела поздравить и принца, прежде чем он уехал. Но приезжал отец, и все мое внимание, истосковавшись, отдала ему, - улыбка сделалась шире, Сигюн, будто в задумчивости покачала головой. И поди угадай, что это значит. – Говорят, принц уехал в Мидгард? – просто светская болтовня двух згатных дам, не хватает бесед о погоде и новых нарядах, хотя, может, еще и будут, отчего им не быть – со стороны.

Почему все вокруг считали ее какой-то недалекой? Не в смысле ума или чего-то вроде, но у нее складывалось ощущение, что все считают ее ребёнком, совершенно не понятно, почему. Это правда, она была младше Сиф, Тора и его брата, и уж точно младше Хеймдалля, но уже разменяла семь сотен лет и, определённо, могла рассчитывать на отношение более… серьезное.  Однако, вместо этого все пытаются что-то от нее утаить, придержать резвый коней неприятной вести на поворотах, как боятся пролить воду на сахар; но ведь она не сахарная, не растает! Как велика не была ее привязанность к другу, ванесса прекрасно понимала, чем живет этот мир и на чем строится; есть основы мироздания, которые нельзя расшатывать, так есть и основы власти, которые нельзя обходить, иначе хаос опустится на Девять миров. Как утих гнев ее, так просветлело в разуме, и Сигюн, отличавшаяся средь многих сверстниц своих умом, сообразительностью и знаниями, смогла реально взглянуть на перспективы. И не было в них ничего хорошего сейчас, когда эмоции отступили: возможно, Локи даже лучше в плену. Почему? Потому что из мидгардского плена тот, о ком беспокоится ее душа последние годы, сбежит, его они не удержат; как ни связывай, рано или поздно,  младший сын Одина выберется. Но Тор… его тоже можно понять, и все же…
- Я понимаю, - осторожно, точно каждое слово пробуя на вкус, начала ванесса. Сцепив намертво в замок пальцы, она напрягала ладони так в волнении, что кожа их стала белее снега. – Понимаю, почему вы не хотите отвечать мне, леди Сиф. Я вела себя в прошлый раз, поистине, недостойно своего происхождения, позволила себе дерзкие речи и… тон, которым не надлежит обращаться к правителю Асгарда.  Мне, право, неимоверно стыдно за это. – то и дело поджимая или прикусывая нижнюю губу в паузы меж предложениями, мучительно пыталась выбрать правильные речи.  Нет, она уже не могла бы повлиять на решение принца, но не знать правду было подобно яду, растекающемуся по жилам, отравляющему ее покой и смущающему душу. Она чувствовала жизненно важную потребность в правде, какой бы та не была; самую ужасную можно пережить, но терзаться сомнениями, колеблясь от радужных надежд к бездне подозрений, было ей более невмоготу. – Леди Сиф, я не позволю себе больше смущать ваш слух строптивыми речами, клянусь, но прошу вас, как дева может просить деву, взывая к пониманию, скажите мне правду! Я знаю, как суровы законы Асгарда, и знаю, что надлежит сделать с Локи, но… я чувствую это здесь, - ладонь легла над левой грудью, на область сердца. – И страх съедает меня живьем, я больше не в силах, понимаете, не знать. Все оберегают мой слух от дурных новостей, точно я слабовольное дитя, но тем делают лишь хуже. Мне кажется, что я схожу с ума, - хоть голос и дрожал слегка, он был тих и проникновенен. Волнения ускорило его темп, но не сильно. – Прошу… скажите, зачем на самом деле славный Тор, сын Одина, отправился в Мидгард? Убить…  преступника? – на этой фразе голос дрогнул, будто дева вот-вот сорвётся в слезы, но этого не произошло. Она смотрела на Сиф широко раскрытыми, внимательными синими глазами, лишь слегка дрожали густые ресницы, и, сжав губы, ждала ответа. Для нее и сомнений не было в том, что младший принц жив, а потому не говорилось слов «если», и сейчас важно было лишь одно: увидит ли она Локи еще хоть раз живым, пусть даже язвительно выговаривающим ей жестокими речами за суетность и то, что полезла не в свое дело, натравив на него братца, или же ей суждено теперь узреть лишь мертвый лик в погребальной ладье. Остальное отошло на второй план, а в груди стальным обручем все сжимало так, что больно становилось дышать.

Немного изменившийся тон девы щита заставил Сигюн напрячься, но лишь самую малость, точно рябь пошла по воде. Следовало ждать, что эти слова могут быть восприняты Сиф как, возможно, укор или обвинение в сторону Тора, но ванесса держала за ними иной смысл.
- Это снимает груз с души моей, - тем не менее, дружелюбно призналась гостья, переставь терзать собственные пальцы; руки ее расслабились и опустились вдоль тела, пока не легли ладонями на скамью, на которую присела она. – Знаете, - девушка тихо и с явной печалью улыбнулась собеседнице, - знание законов и последствия их нарушений все равно не делает легче восприятие этого, когда ответственность приходит взыскать с твоих друзей. – У Сиф были друзья, Сигюн это знала. Неразлучны они были, все время рядом, вместе, в боях и празднестве, и даже странно, что кого-то из них нет сейчас рядом с нею, здесь. Так темноволосой асинье было ли не знать, как тяжко волнение за чужую судьбу, если клинок карающей судьбы повис над тем, к кому ты привык. Но Ньерд, извечный повелитель морей и благословенный царь Ванахейма, питая к Сигюн отеческую благосклонность, не раз предупреждал юную деву об опасности доверия. «Доверие есть светоч благословенный, ведущий через шторма Великого моря одинокий корабль в благую бухту, но помни, дева, что многие силы тьмы верх взяли, обманом явив героям доблестным и славным мужам веру в истинность помыслов своих, кривой нож утаив в рукаве. Внимательна будь, коли ложный светоч сердечного тепла примешь за истинный, заведет Тьма твой драккар на скалистые камни и бросит на них погибать». И юная душа уже не ведала покоя; слова Тора, Сиф, их друзей, Теорика, Ньерда, Хенира – все сплетались в одну песнь многоголосную, твердящую о лжи. Ложь. Ложь. Ложь. Не трудно понять, кто главный герой этой саги, а кто главный злодей. Прежде Сигюн не ведала сомнения в искренности дружбы своей с младшим принцем, но теперь не могла и глаз закрыть, чтобы черные путы страха не ложились котом камышовым тяжелым на грудь белую, не давая дышать, сбивая сны светлые в ужасы бесконечные. Она все время бежала, бежала в кромешной темноте, и нечто неописуемо страшное из темноты этой, тяжело и злобно дыша, настигало обмирающую от бессилия ванессу. Она пыталась бежать изо всех сил, надсаживая легкие, срывая жилы, но точно в трясине плыла невидимой, на одном месте, и каждый рывок как мука смертная. Что этот сон значил, ей было неведомо. Но пугал он ее сильно.  И каждый раз, пробуждаясь в холодном поту, она долго лежала на постели и думала, глядя в потолок: что, если они все правы? Что, если она, наивная, ужа с гадюкою перепутала, да и подобрала, за пазуху теплую сунула? Пока тепло змеюшке да ласково, а и не укусит, а ежели что не по нраву прибудет, так не ужалит ли прямо в сердечко ретивое?
- Могу ли я еще спросить, славная смелостью дева Сиф? – робким сделался голос, да и в глазах отразилось замешательство. – Не будет ли дерзостью, если я попрошу вас рассказать, почему… почему в тот вечер так решительно были настроены вы в вопросе о Локи? Я слышала, что он помог принцу Тору в сражении с альвами и погиб за него, смертью храброй и доблестной, достойной места за столом в Вальхалле. Так почему же… почему так неприязненны были речи удалых друзей ваших, нежто все еще сильна обида на него за бунт тот, с попыткой свергнуть брата? Иль что то есть еще? – ванесса открыто и пристально взглянула, но, словно стушевавшись, опустила взгляд в пол. – Я… я плохо сплю. Все время думаю о том, чего я не знаю. Не могу понять никак, где истина, а где ложь… и хочется понять мне, заполнить пробелы, оттого и спрашиваю вас.

Как горько думать, что, возможно, Локи и правда лучше было бы умереть. Невыносима была эта мысль и казалась предательской, но все же, если вдуматься, он ведь умер бы героем, раскаявшимся в былых злодеяниях, пожертвовавшим собой ради спасения Асгарда. Его имя восхваляли бы в веках, воспевая в сагах и песнях, а вместо этого… сердце так и сжалось, не давая даже вдох совершить без острой колющей боли под рёбрами. Молча приняв слова Сиф, дева отвернулась и опустила ресницы, сгладывая ком в горле; сейчас она вдруг ощутила в полной мере свою огромную, неоспоримую вину за собственные эмоции. Они толкнули ее, безумную от радости, рассказать все Тору, но, если бы она не поддалась чувствам, никто бы не знал о его лжи. Сиф права – ложь. Страшное преступление. Ложь ванесса не терпела с детства, находя ее отвратительной, искажающий даже самый светлый облик; Локи был шутником, иногда его остроты были слишком язвительны, и она втайне не одобряла этого, не находя возможным издеваться над теми, кто менее умен, но никогда не говорила осаживающих слов Локи в резкой форме, так, разве что, очень деликатно, однако, друг всегда находил неоспоримый мотив своему поступку.
- Вы правы, я понимаю, - тихо молвила ванесса, не поворачивая головы к собеседнице, но глядя на носки собственных сандалий. – Обман страшная вещь, и нет того, что могло бы его оправдать, но… знаю, вы считаете, что я слепа от излишний привязанности к асу, что был мне другом, и, возможно, даже правы, но все-таки… мне так трудно принять все это за правду. Я ведь не знала его таким, миледи, - в порыве чувств девушка поднялась со скамьи и прошлась на три шага влево, потом вернулась назад. – Чужакам в Асгарде нелегко. Другая культура, оьычаи, жители… В Ванахейме все иначе, Огун наверняка рассказывал вам, и было так тяжело привыкнуть, не потерять саму себя здесь, и только брат милорда был приветлив со мной тогда, когда поддержка мне более всего требовалась. Знаю, он всегда был склонен к речам едким и язвительным, но я была уверена, что не лгал мне. Однако, теперь уверенность моя перестала быть такой непоколебимой, ибо я думала над вашими словами так много, что занемогла. Что же мне делать, если я думала все эти годы, что знаю одного аса, а окажется, что не знала его вовсе? Я совершенно не представляю, что делать… - дева на мгновение спрятала лицо в собственных ладонях, вздыхая. Потом взглянула на Сиф. – Что же мне делать, мудрая дева щита? Усомнившись, я предаю друга. И от этого больно. Но оставаясь слепой, предаю свой народ и Царя, быть может. Как же мне быть? Как узнать, что истинно?

- Приветствую, милорд, - губы ванессы изогнулись в дружелюбной улыбке, пока взгляд потемневших синих глаз изучал вошедшего, оставив в покое – временно – невесту Царя.  – Что ж, вы полюбили так, что от любви от той теперь лишь спешно удирать, неужто Аслауг, неправильно истолковав ваш комплемент, так воспылала страстью нестерпимой и требует на ней жениться?  - Аслауг, дочь одного из придворных асов, была уже дважды вдовой, и многие шутили тайно, что мужья ее сами шли на смерть радостно, лишь бы сбежать от женушки, наконец, и ее страстей необузданных. Дородная, массивная, прозванная Великаншей за высокий для женщины, даже Асгарда, рост,  с необъятными грудями и такими же бедрами, над которыми нависал живот, не скрываемый ни одним объемным нарядом, с широким лицом с трясущимися щеками, маленькими поросячьими глазками и безобразно огромным ртом, безусловно, она была последней красавицей столицы,  и это знали все.  Но ее отец командовал ястребами Одина, личной стражей Царя, был влиятелен и весьма богат, так что многие, задолжавшие неосторожно, воины находили, что ради денег и влияния можно потерпеть и эту бегемотиху, как называла ее уже Фрейя. Хотя голос девы звучал мелодично, нежно, певуче, не повысившись ни на октаву, но в интонации был нескрываемый сарказм, и, возможно, хоть этого Сигюн даже не осознавала, но сказанные слова, прозвучи они голосом чуть более низким и грубым, идеально легли бы в уста младшего принца, Локи, когда, в былые времена, он насмешками тонкими мстил за насмешки грубые в свой адрес. И, внезапно, она точно перенеслась сама в те дни, казалось, оглянись лишь,  и по привычке увидишь худощавую долговязую фигуру за плечом.  Невольно вздрогнув от этой мысли, ванесса удержала порыв обернуться, точно и в самом деле надеялась увидеть там его. Нет, невозможно. Морок. Фантазия. Не более. Минуло, и более не вернется. Фандрал ей даже нравился, конечно, хотя кому он не нравился? Веселый, обаятельный, красивый мужчина, прославившийся и на поле боя, и на пирах, и в любви… тут щеки невольно покрылись румянцем. Но, от всех его восторженных поклонниц, ее отделяло одно – она не могла понять этого показного балагурства. Златокудрый ас, думалось ей, не был таким поверхностным и бездумным, но зачем-то хотел казаться, и это отталкивало Сигюн, поэтому захотелось съязвить, подколоть, точно указав ему на это. "Зачем клоуна из себя делаешь?" – почти спрашивали синие глаза. – "Не такой ведь, не глупый".  – Простите вмешательство мое, - снова улыбнувшись, ванесса отвела взгляд.

Отредактировано Sigyn (2017-12-12 15:28:24)

Мидгард. Мидгард. Мидгард. Слишком часто повторяется это слово для сущего пустяка, о котором никто не ведает. И в глубине синих глаз, у самой границы зрачков, появляются, чтобы погаснуть, серебристо-сапфировые искорки неудовольствия. Не трудно еще раз самой себе убедиться, как опасно было поддаваться эмоциям тогда, найти фибулу, но жизнь на то и дана, чтобы учить медленно и постепенно, а иногда – вот так – резко и грубо, как лавина на голову.  Скользит задумчивый взгляд по Сиф, так невинно беседующую в полу-шутливой манере с другом, точно дразня гостью, возможно, сама того не ведая. Что ж, к тому не привыкать последние годы – походи рядом с Локи в прошлом, пожинай в настоящем; никто не упустить случая пошушукаться на углу или поддеть изящно, как им думается. И трудно порой неимоверно бывает сделать вид, что слишком слаба и слишком негорделива, проглотить обидные слова молча, хотя, с каждым днем становилось все труднее, все чаще сжимались напряженные пальцы. А уж сколько раз вкус крови возникал во рту, когда прикусывались до оной губы в требовательной попытке замолчать….
- Лучше в Ванахейм, - нежным голосом своим, насыщенным обертонами, обволакивающим, загадочным произнесла дева так негромко, словно промурлыкала. – Ныне там цветут сады, и аромат в воздухе божественен. А какое хмельное пиво наверняка сварила старая Нэнья! – темные ресницы качнулись, томно опускаясь. – Места лучше для отдыха не сыскать… заодно и весточку отцу моему передадите, доблестный Фандрал, за что я буду безмерно перед вами в долгу, - и снова открылись синие очи, двумя потемневшими океанскими безднами устремившись прямо в глаза златокудрому асу.