[AVA]https://forumstatic.ru/files/0017/90/c0/34354.png[/AVA]
Глядя на него, Тор продолжает улыбаться. Взрослый…
- Знаешь… тяжеловато ответить, когда ты готов сбежать… и ты так далеко. Может, обнимешь меня?- он не протягивает, а разводит руки, чтоб не спугнуть, но и дать понять, что речь о полном доверии.
Потом опускает руки, потому что в нелепой позе язык просто не поворачивается говорить то, что нужно.
- Ты… единственный… любимый. Мистер Суперпозиция,- вспомнив определение Вижена, Тор сопровождает это определение мягкой улыбкой. Как там еще говорил Тони Старк? Drama queen? Примадонна? Сколько определений, объект же стоит перед ним, как и всегда: сердитый, и непонятный, сам не знающий, похоже, чего хочет. Так с ним всегда: то ли ударит кинжалом, то ли сейчас умрет. Без посторонней помощи.
- А сам-то ты чего хочешь? И.. знаешь, у меня вся задница вымокла, да и воняет здесь, хоть закусывай. Пойдем прогуляемся, что ли? На набережную. Посидим у воды. Только, чур, не сбегать, и без колдовских фокусов. Пойдем,- просит он, протягивая к йотуну руку, на сей раз в попытке взять того за запястье, или, как в детстве – ладонь в ладонь, когда чинные маленькие принцы, принаряженные, выходили из классной, чтоб сделать визит на материнскую половину – или же «в город». Бывало, что в этих странствиях младший обижался и убегал, чтобы с подчеркнуто одиноким, потерянным видом тащиться метрах в трехстах впереди. Воплощение независимости. Попросить не попросить, но на лбу, а, точнее над всей его тонкой фигуркой было тогда написано: «Попроси меня».
Ничего не меняется, ничего не меняется для них столько лет. Теперь он опять чуть впереди, настороженный, отстраненный, и хватать его грубо нельзя.
«Локи, пойдем, мама ждет».
- Локи, пойдем.

Отредактировано Thor (2017-11-22 10:57:50)

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0017/90/c0/34354.png[/AVA]
«Сила в том, чтобы простить того, кто не раскаивается и не попросит прощенья».
Эти слова, как-то сказанные Сиф, всплывают из глубины памяти. Вот уж не думал, что они пригодятся ему, пригодятся сейчас, в разговоре с тем, кого он называл братом. И кто теперь припомнил ему сказанное от горя, идущее от разбитого сердца, и от сомнений. Интересно все получается: лжет, обманывает и насмехается Локи, но при этом для себя как-то всегда прав, и оправдывает, и еще обижается, когда получил по заслугам. Отрекся? Интересно, кто от кого отрекся, и кому следовало бы держать ответ.
Может, он все-таки сам себе лжет?
Тем не менее, Громовержец следует за проводником, хотя мечта сесть и поговорить, как раньше, на глазах рассыпается в прах. В который раз он напоминает себе, что пора очнуться. Быть расчетливым, видеть в других только то, что каждый должен тебе, не упустить свою выгоду. Ну что ж, давай играть по твоим правилам.
… Не особо стремясь догнать йотуна, не навязываясь ему больше своей близостью или заботой,- и, в общем, даже не интересуясь, следует тот где-нибудь, или же нет, Тор выходит из разгромленного помещения. В первый момент налетевший ветер заставляет его зябко передернуть плечами: конечно, он бог, и способен выдерживать сверхвысокие температуры, но это не делает его кожу корой, по которой хоть пилой вози, хоть «любящим» взглядом сверли, никакой разницы.

Набережная Джерси с видом на Манхеттен, который он помнил залитый огнями, а теперь мрачный и выгоревший, словно лес, в который ударила молния, пустынна, как никогда в это время года. Хотя патрулей не видно, их присутствие чувствуется в необычной чистоте, отсутствии обжимающихся по скамейкам пар – и, само собой, в расклеенных на столбах агитационных плакатах «Хайль гидра». Тор хмыкает на зеленые рожы, и, не выбирая, занимает ближайшее сиденье, которое сейчас, ночью, в тусклом свете желтого фонаря, кажется собственной тенью. Вытягивает ноги, закидывает руки за голову и закрывает глаза.
На его счастье, ветер дует в спину, от чего светлые волосы падают на глаза, рассыпаются по вискам солнечной волной; поцелуи воздуха гладят ему шею, и от этого Одинсон довольно, как сытый кот, и почти что беспечно жмурится.
Он так сидит… долго, а может, кажется, что долго, и, вопреки ожиданиям, вовсе не перебирает в уме ответы и оправдания. В его мыслях – черное, словно бархат, звездное небо, плывущая по горизонту огненная змея – отблески восходящего солнца. Утро под старым ясенем. Ночь в маленькой комнатке на втором этаже: ноги завернуты в шерстяной плед, и на плече – тяжесть темной головки. Пожалуй, он не так уж бессмысленно прожил свою жизнь.
- Значит, ты хочешь, чтоб я ответил?- переспросил он, не поворачиваясь, и размыкая ресницы.- Ответил за то, что отказался считать своим братом… тебя,- короткий смешок.- Что ж, хорошо, я готов. Только сначала скажи: ты-то сам как давно стал считать себя моим братом, Локи?

Ответом тяжелый вздох. Потом одна рука Громовержца распрямляется и ложится вдоль спинки скамьи. Просто выпрямляется - ничего больше.
- А коль не переставал, не припомнишь ли, сколько раз ты кричал мне, и клался богами, что и отец тебе не отец, и Асгард - не дом, и я никогда не был твоим братом? Кто из нас оттолкнул другого? Сколько раз отталкивал? небось, сам-то со счета сбился. Ты ведь тоже знаешь,- он не договаривает, убирает руку и отворачивается.
Тишина снова повисает над набережной, и только шуршат, прославляя новый порядок, уголки расклеенных афиш.
Молчать хорошо. Когда молчишь, сейчас, просто так, можно представить все что угодно. Представить, что рядом твой брат, который только что сказал что-то важное. Представить, что вы сейчас встанете и уйдете. Вместе. Рука об руку. Снимете номер где-нибудь в дешевой гостинице, и всю ночь проболтаете, просто так. Или промолчите. Да, лучше помолчать.
Но сейчас и молчать, и мечтать - слишком большая роскошь.

- Я тоже устал, Локи. Устал ждать, когда ты прийдешь, и я смогу поверить тебе. Раньше я верил. А теперь даже не знаю, есть ли ты рядом со мной, или снова твой призрак. Никогда, ничего я так не ждал, как когда ты вернешься. Вот просто вернешься. Не к Одину, не в Асгард - ко мне. Но этого не происходило... никогда не произойдет.
Он выпрямляется, смотрит через плечо на йотуна, улыбается, и поднимает руку, как видно, желая похлопать собеседника по колену. И останавливается.

- Можешь посмеяться, но мне очень больно, Локи. Больнее, чем в день твоей смерти. Любой из твоих смертей. Больней от того, что за столько лет ты так и не научился мне доверять. Я хотел причинить тебе боль,- опуская глаза, усмехнулся он.- Хотел, чтобы ты страдал, как страдал я сам, поняв, что у меня нет больше брата. И ты прав, кровь здесь совсем не при чем. Ты во многом прав, Локи, а я виноват. Может быть, даже во всем. Кроме одного. Ты солгал мне, Локи, солгал, что не любишь меня. Так хорошо солгал, что я больше не верю. Тогда поверил, и больше не могу. Прости меня, брат. Я всегда верил тебе.

Решившись, он поворачивается и протягивает-таки руку, пытаясь коснуться бледного узкого лица. Привычным жестом обхватить шею, чтобы приблизить сопротивляющегося лжеца к себе, заглянуть в его дьявольские глаза.
И молчать.

Отредактировано Thor (2017-11-22 21:19:31)

"Это неправда",- готово сорваться с губ, но Тор не дает себе воли. Он плотно сжимает губы, закусывает их, чтобы промолчать, чтобы не дать себе снова поддаться той боли, которая живет в нем, и, верно, не умрет никогда. Он и не собирается отводить взгляд. В этом споре нет ни правых, ни виноватых, они оба увязли в этом споре, и теперь есть только один путь - к прощению, или в бездну.
Простить его, видимо, невозможно. Возможно, на месте Локи он бы и не простил.

Сердце колотится от прикосновений, от жгучей обиды, от желания закричать, наорать, может быть ударить... Ни слова. Он действительно собирался посадить брата в клетку. Единственного - его. Потому что опаснее его никого нет. Потому что то, что он обещает - лишь морок и хаос. Потому что при нем, рядом, в его присутствии, будущий царь, Тор Одинсон, готов забыть и свою честь, и свой долг.
Он перехватывает руку, сжимающую кожу безрукавки, и отрывает ее, чувствуя, как лопаются несколько швов. Желваки играют на его щеках, мышцы напрягаются на обнажившейся шее, пока он держит руку брата, сжимая ее с такой силой, что у самого начинают болеть пальцы. Потом так же, перебарывая силу силой, подносит ее к своей щеке. Раскрасневшаяся скула ложится на сжатый кулак, словно обратный слепок, негатив, вырезанный под его форму. Наверное, они в самом деле - форма и негатив друг для друга: черный и белый, золотой мальчик Асгарда - и вечно второй лишний со-наследник, успевший в обход брата залезть под царский венец. Надежда отца - и любимец матери.
Он прижимает руку, сжатую в руке, к своему лицо - крепче, крепче, не боясь, что в любой момент та может исчезнуть, раствориться, превратиться в мирах. К черту страх, к черту вечные игры. Пока у него есть мгновенье - он будет впервые в жизни, делать то, что захочет.

Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Взгляд Тора темнеет, мускулы напрягаются, словно бы тело помнит и ожидает предательского удара кинжалом в бок. Он недоверчиво смотрит на Локи, пытаясь понять, какой каверзы ждать на сей раз: злой насмешки, шутки, укуса, или же все это окажется сном, а он сам проснется, очнется на барной стойке, или же на полу туалета, тряся головой, потирая затылок после удара рухнувшего куска стены. Так, Локи, так? Это ведь только иллюзия, обман, который не будет длиться слишком долго - ты ведь ты быстро начинаешь скучать. Примирение - это ведь так банально. Тепло - это же никому не нужно. Зачем тебе, йотуну, носящему в груди льды целого мира, вдруг соглашаться со словами глупого брата?
Взгляд его полон сомнений, морщины высокими складками прорезают лоб. Опять поверить? опять быть обманутым? Опять согласиться на боль от звуков ядовитого смеха, от колдовских торжествующих глаз? Сколько раз? Сколько раз, Локи? Тупоголовый братец, боров, дурак с железным ведром на башке, бездарь, дикарь с дубиной - каких эпитетов ты не давал мне, каких только унизительных слов не жалел? И вот теперь? Что случилось?
Проникся, наконец, на сто первом круге проникся чужой болью?

Он не шевелится, не отвечает на тепло; ноги напрягаются, тело дрожит под ночным ветерком, словно впервые Тор Одинсон, бесстрашный и глупый, готов вскочить и оставить поле боя. Глаза Локи кажутся ему ловушками, расставленными чтобы поймать его в сеть, рука на его щеке - отравленный кинжал. Как глубоко ты нацелился сегодня, хочешь добить одним ударом, достать до самого дна? Растоптать окончательно то, что я берег в себе целыми столетиями?
Грудь мужчины высоко поднимается - и опадает. Внутри него тоже зреет решение. Почти холодно, рассудительно, с безразличием, достойным самого Локи, он отнимает от лица пальцы, которые гладили его всего миг назад, а затем перехватывает узкие запястья. Не сильно, не чтоб причинить боль, но лишь расставляя границы. Прижимает их к холодной скамье, а потом наклоняется к Локи, и, жестко заглядывая в лицо, произносит всего несколько слов:
- Докажи. Мне.

- Размечтался. Не всех, а только тебя,- ворчит Тор, тем не менее выпуская из захвата пострадавшие руки. Кажется, посинели, только уже не из-за того, что братец решил колдануть в него фирменной йотунской магией. Действительно синяки. Только не говорите, что кровь в нем течет, как у нормальных, в жизни не поверю!
Нахохлившись он выпрямляется, садится на скамье. Прекрасный миг испарился, исчез, и остается ворчать, как побитому псу... хотя лучше уж так, чем бодаться снова и снова. Хотя - зачем бы рога Локи, как не бодаться.

Он ворчит еще что-то под нос, но тишина ночи снова завладевает мыслями, и Тор замолкает, глядя на диск поднимающейся луны. Полнолуние где-то через неделю, может, чуть больше, и ее узенький серп нависает над морем, очерчивая разрушенный город пугающим, фантастическим светом.
Тоскливо на душе.
Но свободно.

- Я искал тебя не для того, чтоб посадить в клетку, Локи,- произносит он просто, как будто бы речь идет о бутылке пива.- Хотя в этом ты прав, по асгардским законам сидеть тебе так - не пересидеть... и за дело. Давай без дискуссий,- короткий взгляд в сторону брата, предупреждающий, что время начинать все с начала еще не пришло.- Пришел, чтобы попросить о помощи. Твоей помощи. Помощи мне и Асгарду. И могу тебе обещать, что, коли поможешь, я лично паду Всеотцу в ноги и не встану, пока ты не будешь оправдан, полностью и абсолютно. А не простит - что же, нечего делать, придется искать себе другого пристанища, не все ж во дворце задницу просиживать. Вот только, чтоб пасть, его нужно сперва найти,- повернув голову, Тор долго смотрит на йотуна, и глаза его, словно молнии, грозящие сжечь за малейшую ложь, за крошечное проявление недоверия.
Затем, словно носильщик, сбросивший груз, все это время гнувший его к земле, он откидывается на скамью, кладет голову на спинку и замирает.

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0017/90/c0/34354.png[/AVA]
Тор тоже смотрит, и в его взгляде нет ни тревоги, ни злобы. Может быть, немного усталости или разочарования. Бедный Локи. Никак не может определиться, на черной стороне или на белой: путь Правой руки ему не подходит, но и совместное деланье, Левая сторона – тоже, как выясняется, не его. Запутался. Глупый.
Сильные жесткие пальцы ложатся на поврежденную руку, проходятся по запястью, проникают под рукав, поглаживая, успокаивая, стремясь стереть боль, которую только что причинили. Он баюкает ее, точно уговаривая перейти к себе, сожалея, что не обладает качеством подлинный царей – исцелением. Если б он мог, он бы исцелил твою душу, Локи, исцелил бы твое терзание, твои вечные поиски себя самого. Если б он мог, он бы вытер твои невидимые слезы – еще тогда, в детстве, которое не вернется, из которого вырос мальчик, которого ты ненавидишь больше всего.
Разве я просил тебя помочь Одину, Локи? Просил лишь помочь себе. Как? Ну не знаю, поцарствовать в Асгарде, ты-то уж точно понимаешь в правлении более моего; приглядеть за войском, заштопать Радужный мост. У нас там такая фигня творится… Но ты не дослушиваешь, ты никогда не дослушивал, Локи, бежал на галопах вперед, хотя уж тебе-то, магу, быть может, что лучшему магу миров, не знать, что ничто в этом мире, ни одно действо, не может пройти бесследно. Тем более наше. Или твое.
Его ладони ложатся на бедра мужчины, сидящего у него на коленях. Не притягивая, не отталкивая. Странно все это. Вроде бы, все уже рассказали друг другу, и время давно разойтись – но просто не хочется, как будто бы есть одно, общее, незаконченное дело.
Он выпрямляется, мощный вздох вырывается из груди… а потом долго смотрит на брата, в хмурое бледное лицо, в выжидающе, ищущие чего-то, темные в тени от фонарей, от сомнений и мыслей глаза. Смотрит спокойно и долго, слегка усмехаясь, наслаждаясь и красотой этого мига, и этой близостью, такой забытой, такой двусмысленной, столь бесконечной, как будто она знает свой краткий век. Молчит. Не осмеливается шевелиться.

…И только время летит, утекает песчинками в вечность, напоминая, что надо прощаться, что даже боги подчинены ходу времени. Луна смотрит на них неодобрительно, фонарь внезапно с шипением гаснет, сплетниками шуршат листки на столбах. Еще секунду, еще пару мгновений, еще один вздох, еще один удар сердца. Пожалуйста, ну пожалуйста, нет…
- Пора, Локи,- говорит он, улыбаясь, мягко налегая грудью на йотуна, чтоб прекратить эту затянувшуюся пытку.

Отредактировано Thor (2017-11-23 09:26:56)

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0017/90/c0/34354.png[/AVA]
В голубых глазах в ответ загорается удивление. На миг. Потом он поднимается, и, подняв брови, отвешивает открытой ладонью шлепок брату пониже спины. И, прежде чем Локи успевает вскинуться, обхватывает за шею, чтоб подтащить к себе – близко-близко, так что их лица соприкасаются, и жесткая щетка усов почти утыкается йотуну в рот.
Однажды он уже держал его так, за горло, прежде чем выхватить из самолета, несущегося через грозу. Сейчас тот рискует навлечь на себе бурю во сто крат худшую.
- Продолжаешь играть? Смотри, доиграешься, Локи!- он выдыхает с яростью, и дыхание, пропитанное алкоголем, врывается насмешнику в горло, ликерно-сладкое, обжигающее. Ноздри Одинсона дрожат, от стискивает зубы, и слышно, как гневно грохочет, пытается вырваться из груди, его сердце. Кажется, что еще секунда, и он вопьется в сжатое пальцами узкое белое горло, или же вырвет язык, с которого в мир стекает так много яда. Ты весь состоишь из яда, вмешанного в сладкий ликер, братец, дурманящего и смущающего разум, братец; попробуешь раз – и отравлен.
Хочешь, чтоб я попробовал? Хочешь свести меня с ума?
Пальцы, готовые переломить узкую челюсть, вдруг расслабляются. Отступив, Тор с тяжким выдохом смотрит на существо, природа которого настолько чудовищна, что не может быть даже постигнута разумом. Куда ты пытаешься завлечь меня, Локи? Чего ты добиваешься смеха ради? Заскучал и решился попробовать отравляющие чары на мне?
- Если бы тебе не было все равно,- произносит он почти что с отчаянием, прикрывая глаза, точно не в силах вынести мысль, грызущую плоть, и не дающую духу покоя.- Если бы тебе только не было все равно…

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0017/90/c0/34354.png[/AVA]
Крик йотуна решет уши, но Тор, доведенный до бешенства, перекрикивает его с легкостью, как раскат грома легко заглушает неистовый порыв ветра:
- Ты сам проклятье, всегда им был! Что я не делал для тебя? Что я не сделал сегодня? Расстелиться перед тобой, чтобы ты растоптал мою душу? Все бросить, уйти с тобой? Чтобы ты бросил для первого, кто поманит, потому что я – варвар, бревно? Ты же так меня видишь, Локи? Дуболом, которому подавай только бухло да пляски? Хвалишься тут, что не бросил – да бросил бы, чтоб ж ты не отомстил мне за то, что я, как ты говоришь, тебя предал? Что ты не ткнешь мне кинжалом в глотку? Давай, избавься от обузы! Таскается за тобой и докучает, мешает великим планам! У тебя – умного, хитреца Локи, такой недалекий брат! Позор да и только! И если ты хоть раз еще повторишь это слово.. это… это…- он задыхается, занося кулак, словно желая им затолкнуть обратно йотуну в рот страшное, отвратительное «шлюха».- То я тебя… я тебя!- в бессильной ярости он давится воплем, и слышно как стучат его зубы, как пытается проломить грудную клетку болящее, в клочья разодранное сердце.
В конце концов что-то словно бы рвется, меняется в его глазах, и в лице. Громовержец делает шаг навстречу врагу, поносящему их обоих, словно чашу в ладони, пытаясь поймать его голову, и прижать белый лоб к своему лбу.
- Не отдам тебя никому. Ты мой, только мой. Это ты мое проклятие, Локи. Хочешь, чтобы я сказал это вслух? Тебе? Перед всеми? Отрекся от мира? Ушел с тобой? Хорошо, пойдем,- закрывая глаза, произносит он, отдавая себя и всю силу во власть черноволосого демона.

Всем, чем угодно. Всем чем угодно мог ударить его сейчас Локи - и удар бы бы снесен без стона - но только не именем Сиф. Не напоминанием о ней. Не требованием отречься. Не предательством.
Однажды все это уже было. Однажды он выкрикивал уже оскорбленья, обвинял брата в слабости, угрожал. Однажды им уже доводилось схватиться из-за того, что Локи требовал невозможного. Все снова? Опять?!
Нет. Все, что угодно, только не это.

Он не замечает, как отступает. Делает отрицательный жест. Ото всего сын и наследник готов отречься, отказаться, позволить проклясть свое имя,- от отца, от памяти матери, от своего долга и от друзей,- но только не от Сиф. Последнее, что остается. Последнее, ради чего стоит жить.
- Нет, Локи, нет. Прошу тебя,- рука Громовержца намертво вцепляется в руку брата, требуя отменить жестокий приказ, требуя в чем-то, хоть в чем-то - пощады. Тот смотрит сурово, и Тор понимает, что выбора нет: или с ним, или навек без него, третьего не дано. Последний шаг, последняя нить... И решить нужно сейчас.
Честный, жестокий выбор.

- Нет, я прошу тебя, Локи... Прошу, умоляю тебя! Не она!- во взгляде что-то ломается, наполняется болью, сильнее чем та, когда от удара ломаются кости, и с треском раскалываются позвонки.- Я ПРОШУ ТЕБЯ, БРАТ! Прошу! Не сейчас, не сегодня!
Его ноги подгибаются, и, окончательно сломленный, Тор падает на мостовую. Спина выгибается дугой, но он выпрямляется, и снова молит, пытаясь поймать неподвижную руку, пытаясь воззвать, достучаться до сердца того, кто требует даже не веры - но поклонения. Себе, ледяному божеству.

Да, верно, так было б честнее: оторвать ее от себя, разрубить одним махом все узы, навсегда отказаться от себя, прежнего. Но что же останется? Без дома, без имени Тор будет все еще Тор, и, даже потеряв молот, он останется тем, кем и был всегда. Недостойный, но Тор - и это уже тоже случалось, и он вышел переродившимся, потому что готов был отдать жизнь - за нее. А теперь - что останется.
Рука обессиленно падает. Он знает - ответа не будет. Условие выставлено. Сохранить их обоих нельзя. Она или он. Выбор, что равносилен смерти.
- Локи...- снова приподнимаясь и с мольбой вглядываясь в лицо деспота, молит он.- Локи, я не могу. Я не могу жить без вас обоих. Помоги мне, прошу! Пощади меня!

... Он молит и молит, позой, руками, лицом; он ловит жестокую руку, подписавшую приговор, и, целуя, прижимает ее к губам. Помоги, помани меня, дай мне забыться на миг - и я буду служить тебе, и ты будешь моим царем, единственным живым божеством... А я - я уйду в тень, потому что того что ты просишь, нельзя выполнив, не вырвав души из тела.
Рука, на пальце которой все еще надето кольцо, покорно ложится в ладонь йотуна.

[AVA]https://forumstatic.ru/files/0017/90/c0/34354.png[/AVA]
Тор не слушает. Он не слышит ни ставшего вдруг чужим, утомленным голоса, не понимает, что сейчас, в эту минуту, Локи не ласкает его с прежним жаром, а просто треплет за ухом, как бездомного пса. И в самом деле – у него больше нет дома. На что ему дом, и царство, если в душе не может быть мира? Если двое самых любимых людей никогда не поделят его, и всегда нужно будет принять чью-то сторону.
Следовало бы сделать выбор. Следовало бы встать и уйти. Помнить о долге. Помнить о том, как тяжко затягиваются раны после предательства. О том, как сама жизнь кажется гибелью с того момента, когда сознаешь, что того, с кем делился любовью, нужно без жалости вычеркнуть, вырвать навсегда из своей жизни и своего сердца.
Но слова йотуна ложатся как снег на продрогшую землю, туманят разум, заметают все прошлое, словно метель. Он наводит свое колдовство, делает то единственное, что сейчас имеет значение: отдается – и тут же вновь отнимает, дает прикоснуться – и вот уже готов исчезнуть, броситься прочь. Прикосновение губ не просто сжигает – оно заполняет душу, захватывает ее шелковой, сладкой петлей, и медленно, наверняка, вынимает, давая понять то, что никто, никогда не сумеет заменить пустоту внутри.
- Подожди…
… Тор уже не говорит с ним, не умоляет – он молится, и в его взгляде – всемогущая вера в единого нового бога. Каким бы великим царем был ты, брат! С какой любовью я бы служил тебе! Как к лицу были бы тебе пурпурная мантия и венец. Могучий и милосердный, исполненный мудрости… если бы захотел.

Он ловит прозрачные, тающие во плоти кончики пальцев, и снова целует их,- но уже не с мольбой. Так клянутся в вечной верности, присягают на браслетах; так отдают свою душу в залог.
Пусть совершится по-твоему, Локи. Я хотел, чтобы ты был царем, но тебе милей сделать нас обоих предателями и висельниками. Я хотел бросить к твоим ногам весь мир – но тебе нужно, чтоб я сам, со своими мечтами стоял перед тобой на коленях. Пусть будет, как хочешь.
Он снимает кольцо, и, не поднимая глаз, кладет его наземь, к ногам своевольного властелина. Затем поднимается, с какой-то новой, отчаянной силой в движении, и, безжизненно усмехаясь, собирает длинные волосы в хвост.
- Дай нож.

Несколько мгновений они смотрят в глаза друг другу: недвижный, стеклянный взгляд Одинсона, и взбешенный, полный брезгливости взгляд сына Лафея разбиваются друг о друга, разбивается о ледяной панцирь бурлящая лава.
Но эти мгновенья проходят, Тор закрывает глаза и делает вдох.

... Удар отшвыривает склоненного Локи на несколько шагов, удар такой силы, что даже у него трещат ребра. Громовержец поднимается, и смотрит на того, кто пытал его и рвал изнутри, кто поверг его на колени, кто еще недавно требовал оставить за спиной все, манил сладкой свободой, целовал его, обещал и себя, и мир, открытый для них обоих. Но, едва поняв, что победа близка, отказался.
Таким - разодранным на куски, поверившим в лживую сказку, лишенным венца и пурпурных одежд, нищим, бросившим все - он оказался не нужен.
Благодарю тебе за еще один урок. Брат.

Он поднимается со скамьи, вспахивает твердой рукой волосы, туго затягивает шнурок, стагивающий на груди порванную безрукавку. Затем так же в молчании подбирает кольцо, выпавшее из рук Локи, и направляется прочь.

Он идет быстро, как может, не оглядываясь, туже и туже затягивая воротник - но даже выделанной коже, претерпевшей на своем веку и потасовки, и падения, и норны ведают, что еще, кажется, не сдержать боль и ярость, рвущиеся наружу. И даже уйдя так далеко, как может лишь разъяренное божество, едва касающееся ногами опоры, он слышит долетающий смех.
Смеется. Он вечно смеется. Что, хорошо развлекся?

Ярость, накатившая душащей волной, застилает глаза, гася последние проблески разума. Но Тор и не хочет думать. Он хочет дать выход боли, выместить унижение, вырвать из груди растоптанную, опоганенную душу. Он весь чувствует себя вывалянным в грязи. Боги небесные, почему навстречу ему сейчас не попадается армия. Да что там армия - все чудовища мира! Он бы голыми руками рвал их, дробил кости; кажется что сейчас, попадись на его пути стена, он бы расплавил ее одним прикосновением к своей коже.
И лишь одного чудовища он не желает касаться, не желает ни видеть, ни слышать, не желает вспоминать о нем более никогда
Его.

Но боль, что пронзает его, словно молния, полна искушения и предательства. Обернуться, увидеть, как стонет от боли, корчится сломанный враг; взглянуть, убедиться в том, что он...
Нет. Нельзя. Никогда.
Больше ни одного взгляда, ни одного слова. Существо, лежащее там, не стоит даже ненависти. Забыть. Вычеркнуть его из жизни со всеми его отравляющими словами, лживыми и двуличными. О, как он умеет втечь в сердце! С каким наслаждением выпускает свой яд... и как расправляется, когда жертва уже не может сопротивляться.
Стон? Это стон? Нет, опять ложь. Это просто циничный смех.

Он не побежит. Он уйдет. Он не призовет молот. Он просто уйдет и скроется за углом. Ничего не произошло. Ничего нового. Все ложь. От начала и до конца.
Тор поднимает голову. Да, так намного легче. Думать нужно не о прошедшем, как бы постыдно оно ни было, думать нужно о том, что случится завтра. Отце. Сиф. О его друзьях, которым действительно нужна помощь.

Не оглядываясь, Громовержец проходит по набережной, переходит улицу.. и, едва скрывшись за углом, в изнеможении, на неслушающихся ногах падает на скамью.
Пять минут.

... Только он может быть дураком. Ну таким дураком!
Злые молоточки стучат в ушах, заставляя его злее, сильнее работать руками и ногами. Чтоб пересечь улочку, много времени не нужно - но и того меньше надобно колдуну, чтобы сбежать и стереть с земли и последние следы.
Явиться в Мидгард, чтобы искать Локи - и упустить Локи лишь потому...
Чертов йотун прав, он и впрямь непроходимый тупица.

Сгорбленная фигура даже в ночной темноте видна издалека, только вопрос - сам или очередной двойник. Но после сказанного, после ночных объятий, сам уже наверняка успел спрятаться. Был бы дураком, если б не спрятался.
Тор замедляет шаг, передыхая, позволяя вздымающейся груди работать ровнее. Ему предстоит говорить. И речь должна быть весьма убедительна. Убедительнее всего, что он говорил за сегодня.

- Слушай меня!- на двойника Громовержец не смотрит, обводит взглядом окрестности, резко поворачивается в надежде поймать хоть мгновение, складку на ткани пространства, щелку, в которую, как всегда смеясь, наглец пялится на происходящее.
- Слушай меня!- доведенный этой мыслью до бешенства орет он, так что слова его скачут, отражаясь от набережной, и разносятся далеко, достигая, верно, поверженного Манхэттена. Но он пытается взять себя в руки и произносит негромко, твердо, давая понять, что ни условий, ни переговоров никогда больше не будет.
- Возвращаешься сюда и мы вместе ищем отца. И я забываю про все. Про все, слышишь?- снова секундная вспышка, во время которой ноздри Громовержца дрожат, а рука вот-вот готова вытянуться, призвав Мьёльнир.- И тогда будет все: новый земли, новые подвиги... все, что захочешь. Вместе. Ты слышишь?
Тишина. Пальцы сводит от недостающего ощущения шершавой рукояти. Верно, так ощущаются ампутированные руки и ноги. Что же, призвать его - дело пары минут. В тенях можно укрыться, но можно ли избежать его удара?
- Или уходишь,- он обвинительно вытягивает вперед руку, и, выставив палец, ощупывает глазами ночь.- Тогда... не будет ничего. Слышишь, Локи? Уже. Ничего. Никогда.

Голос на миг предательски ослабевает. Главное, чтобы тот не услышал. Тор опускает руку, выдыхает несколько раз очень медленно, стремясь унять дрожь во всем теле, желание крикнуть "Вернись!". Кинув еще один беглый взгляд на двойника, он садится на прежнее место, копируя собственную позу: плечи откинуты, голова лежит на спинке скамьи.
Глаза закрыты, и даже ресницы не подрагивают - он не смотрит, не желает заранее знать, какое решение выберет лжец. Оно очевидно. Но не попробовать он не может.
И не может не проговорить:

- Даю тебе словно, на этот раз я вырву и растопчу свою любовь к тебе, брат. Лучше вернись.