Звук, что издает Тор, среднее между рычаньем и стоном. Кажется, только лежащие на груди пальцы не дают ему сорваться с места и сделать то, от чего предостерегает брат. Вместо этого он упирается лбом в руку Локи, прижимается к его коже, вдыхает полупрозрачную плоть. Внутри него все начинает закипать нетерпением, злостью, сводящим с ума упрямством - чужим и своим - и невозможностью прорваться через границы, которые каждый из них все время проводит.
Возводит.
Нагромождает, как великан - скалы.

- Доверься мне,- в тихом голосе сжатое в точку все напряжение мира. Он запрокидывает голову сильнее, открывая пульсирующую шею. Один удар, и все будет кончено.- Я знаю, отец простит тебя, он поймет. Я расскажу ему все, и ты будешь свободен. У него нет причин гневаться на тебя, ведь так?- не выдержав, рука Тора взлетает на хрупкое запястье, кольцом замыкается вокруг - но тут же отдергивается, словно из страха, что нетерпенье спугнет драгоценную дичь. Он вновь прижимается виском, а потом снова падает, отдаваясь чужой воле столь безоглядно, как никогда до этой минуты.
- Однажды ты мне сказал,- губы складываются в мечтательную улыбку, которую горькое воспоминание делает почти безумной,- чтобы я верил твоему гневу. Тогда я доверился - и ты... ты не солгал мне, не предал меня. Прошу тебя, Локи, слышишь - доверься мне хоть раз в жизни. Сейчас или никогда. Доверься моей любви.

Его дыхание прерывается, и лишь через несколько секунд можно выдохнуть, прерывисто, едва слышно
- Никто... не посмеет...
Тор уже не замечает, что вновь уговаривает, хотя пришел сюда, чтоб потребовать, изложить то, что хотел, и уйти, развернувшись, при первом отказе. Может быть, это действительно колдовство? Почему он позволяет такое? Почему просит, хотя вправе требовать - после всего, что было. Почему говорит о доверии с тем, кто предавал его много раз?
Ответ на этот вопрос пугает больше, чем бесславная смерть и владения Хэли.

Он выпрямляется, когда йотун вдруг пропадает из поля зрения - и поднимается, когда тот вновь возникает перед ним, не касаясь, не пытаясь поймать или остановить. Сотни возгласов и возражений готовы сорваться с языка, но громче всех один, единственный вопрос, который имеет значение.
Он убежден - брат ошибается, он видит в черном свете и Одина, и Асгард, и весь большой мир; он слишком привык держать оборону, язвить, изворачиваться и лгать, он впитал это нутром, но внутри... внутри он все тот же, каким и был, до того как открылась эта ужасная, нелепая, отравляющая правда.
Ведь когда-то меж ними было доверие, они подставляли друг другу плечо, они бились вместе, шли рука об руку, верили в добро, защищали друг друга, мечтали, страдали, давали клятвы.
Да, мир жесток, темен, но главное - не впустить в себя эту тьму, не поддаваться ей, видеть свет. И если сейчас они здесь, это значит, что все еще может вернуться. Не все потеряно, если верить.

Он поднимает руки, но не дотрагивается, только движением головы повторяет движения брата, становится его отражением, его половиной, и, кажется, готов слиться с ним, если коснется.
Глаза улыбаются, в них надежда, слепая, мальчишеская, надежда, доступная только ему - дураку.
- Ты со мной, Локи?

Кажется, что в его глазах можно утонуть. Сейчас они действительно слепят, и Одинсон сам это чувствует. Он хочет чтобы так было. Он хочет, чтобы Локи сейчас видел только его. Никогда ни о чем не жалел. И был с ним.
Ему хочется кинуться, обнять брата, прижать его к сердцу, и стиснуть так, чтобы у них обоих треснули кости, и жарко бьющиеся сердца наконец встретились, оба в единой груди. Он хочет утопить Локи в своей душе, которая сейчас похоже на море, зеленое, изумрудное море, играющее белой пеной, залитое солнцем, сверкающее, омывающее белые берега. Он хочет перелить в него все, что чувствует, все, что поет в нем, счастливое, теплое, безграничное...
Он не знает слов для такого, не знает магии, что могла бы раскрыть тому силу, бушующую в нем; и остается единственное - смотреть....

Но в конце концов он решается. Не бурно, как хотелось бы. Осторожно. Бережно. Сперва обнаженные руки ложатся на талию, легко поднимаются вверх, словно боясь натолкнуться на поврежденные ребра, скользят по ним, словно по струнам арфы, очерчивают лопатки... Все выше, и выше,- пока не смыкаются на голове подобием короны.
Прекрасный принц.
А он ведь хотел разбить эту физиономию.

... Рывок - и он прижимает к себе Локи, йотуна, брата, предателя, лжеца, убийцу, единственного и неповторимого, ради которого действительно, можно бросить все. Вот прямо сейчас. Взять его за руку, словно маленького, и увести, спрятать, закрыть плащом, нарычать на насмешников, послать подальше врагов... Спрятать и укрыть его в своем сердце. Там, где всегда было его место.
Главное - чтоб не сморозил что-нибудь. Только не сейчас.

Он чувствует - или кажется что чувствует, берут вверх опасения, минутное недоверие, страх, что все повторится - как Локи начинает возиться, сопротивляться в его руках. Непривычный, отвыкнувший от света, хочет снова исчезнуть, заползти в нору, копить свои яды, снова вернуться во тьму.
Нет, дорогой мой, теперь не выйдет. Не сейчас. Ни всегда. Не со мной.
Ты ведь сам сказал, что теперь ты со мной, Локи.

- Молчи, только молчи,- наклоняется он к лицу брата, к самым губам, прижимается к щеке, чувствуя дыхание на своей коже.- Пожалуйста, Локи... молчи. Не говори ничего.

- Прости, прости...- торопливо шепчет Тор, не отстраняясь, но ослабляя хватку, принимаясь успокаивающее поглаживать брата по плечу. Надо же быть настолько неловким! Он слегка наклоняется, собираясь завести руку Локи себе на плечо, чтобы потом помочь тому добраться до скамьи; или, может быть, отнести его, уложить, снять где-нибудь комнату. Конечно, в Асгарде всего надежнее, но тот не пойдет в Асгард.
Да какая разница чего он не хочет?!

Нахмурившись, он уже собирается отчитать младшего брата, поставить перед ним ультиматум - но острые локти упираются ему в плечи, а пальцы, вплетаясь в волосы, слегка надавливают, вынуждая его наклонить голову, провоцируя и понуждая...
Зачем?
Брови сдвигаются сильней, между них пролегает суровая складка. Сила зла и соблазна дышит из каждой поры зеленоглазого стервеца, и кажется, будто он снова жмется и ластится - но зачем? Посмеяться над очевидным смущением? Вырвать случайную ласку? Вымогать, напоминая о слабости? Чего? Что он надеется получить, чего Тор не готов ему дать - добровольно, без всякого понуждения или хитрости? Трон Асгарда, титул властителя мира? Преданность, прошедшую через все? Жизнь? Любовь, которую он делит с Сиф? То, что делает Локи - не просто капризы, он злонамеренно пробуждает желание, он искушает, он зазывает понять, испробовать нечто запретное. Но зачем?

.. В Асгарде, как и здесь, случалось всякое. Мужчины, случалось, спали с мужчинами, никого этим не удивить. Не обсуждалось. В конце концов, кому что за дело, что происходит на ложе за запертой дверью? В военном походе. Да просто по глупости или же из желания испробовать что-нибудь новое. Ему доносили, что где-то в Мидгарде, в местечке Асгардур* (да и не только там), нравы богов прижились столь же легко.
Но Локи...

- Локи, послушай,- дыханье сбивается, и фраза обрывается на полу-вздохе, за время которого сердце успевает дважды больно ударить в гортань. Кажется, он уже не может нормально потреблять кислород, лицо загорелось, щеки пылают огнем, и только рот поджимается строго, противясь тому, чего уже, кажется, не избежать. Улыбка, которую он больше чувствует, нежели видит, парализует, как яд - а, может быть, ему кажется, и отрава давно бродит по его собственной крови.
Из последних сил он улыбается и целует Локи - осторожно и нежно, в висок.
- Давай, я отвезу тебя домой. Тебе нужно лечь. Где ты живешь? Или,- он осекается, отвергая возможность везти его в дом, предоставленный Щ.И.Т.ом,- можем пойти в гостиницу. Едем в гостиницу?

* Исландия

Щеки Громовержца и правда, горят, так что от них, кажется, безо всякого труда можно разжечь костер. Или пожар войны. Но именно это смущенье окончательно избавляет его от морока, изгоняет из души ядовитые, постыдные сомнения. Он напоминает себе, что находится в Мидгарде по делу, и в деле ему требуется помощь Локи. Все просто. Пускай тот смеется, лишь бы пособил.
"На диване. У меня."
Ну что же, могло быть и хуже.

- Надеюсь, у тебя есть что пожрать,- бросает он, когда брат тянет его ладонь куда-то в только ему ведомом направлении. Успевает бросить взгляд по сторонам, на набережную, на разоренный Манхэттен, на шелестящие афишки, расклеенные по столбам... и делает шаг, оказываясь в полутемной прихожей.
Мечта. Вот бы всегда так.

- Неплохо устроился,- успевает он произнести, прежде чем налететь в темноте на что-то хрупкое, и зажмуриться от звука разлетающегося по полу стекла.

... Он выходит из ванной, завернутый в полотенце, и с еще мокрой головы сбегают по плечам капли воды. Спускается по ступенькам в гостиную: босые ноги оставляют на полу мокрый след. Остановившись перед окном, в котором отражается ночной город, Громовержец некоторое время смотрит на золотистые огоньки, протянувшиеся вдоль улиц, странно пустых и неуловимо изменившихся с того времени, как он спускался в Мидрагд последний раз.
Вспоминаются плакаты на набережной.
- Весело тут, как я погляжу,- произносит он вполголоса, хмыкнув и потирая бороду. Поворачивается к брату, чинно устроившемуся с газетой; ни дать, ни взять, снимок для местного модного журнала. Не хватает чашечки кофе и горничной где-нибудь за спиной.
Вид его вызывает странные чувства. Если закрыть глаза, можно представить, что они здесь, в Мидгарде, довольно давно, что не было никогда никакого Асгарда, и все это сон. Братья, или приятели, делящие квартиру. Локи, конечно, ученый... ну или начинающий политик; быть может, актер. Он, Тор - конечно, спортсмен, или летает на штуках, которые здесь называются... как же их? Опять забыл.
Он падает на диван, головой к брату, вытягивает длинные ноги. Не заметив, что нога погружается в подушку, не чувствуя ее, поворачивается и, укладываясь на широкой ручке, смотрит на брата.
Чужие воспоминания.
Чужая жизнь.
Сейчас кажется реальнее собственной.

Он смотрит так долго, пока Локи изучает колонки, снабженные редкими фотографиями: судя по пестрящим тот там, тот тут словами "Гидра" - солидное официальное издание. Интересно, Старк соберется выпустить какой-нибудь подпольный листок с названием типа "Звезда"?
Дом выдержан в черных и золотых тонах, и, наверное, считается дорогим, но Тору, привыкшему к помпезной роскоши асгардского дворца, обстановка кажется чуть ли не аскетичной. В ней - весь Локи: лишенный цветастых красок, словно рисунок, выполненный тушью, черный и белый. Глубина этой черноты завораживала, заставляя смотреть вовнутрь. Вот только туда он никого не пускал.

Некоторое время он лежит так, изучая кирпичи, формирующие стены, почти ощутимую шероховатость дерева. Узкий и длинный камин в одной из них разожжен, но не греет, а сейчас ему, как никогда, хочется живого тепла. Плоть асгардца выдерживает высокую разницу температур, но это не значит, что она полностью невосприимчива к холоду. И Тор, волосы которого все еще пропитаны влагой, начинает замерзать.
- Здесь нужен очаг,- говорит он, поведя рукой куда-то в сторону столика из стекла и металла, на котором стоят толстые свечи и какая-то закорючка в металле, как видно, выполненная модным абстракционистом.- Ты, конечно, не мерзнешь, но смотрелось бы круто. И на диване было бы спать гораздо приятнее,- он улыбается, снова глядя на брата, подмечая, как тот изменился за время разлуки.
Стал взрослый.
Совсем большой.

- Переодеться? Во что?- Тор уже достаточно овладел собой, чтоб не реагировать на подначки йотуна.- Сам же потом будешь воротить свой царственный нос и ворчать, что брат смердит, словно боров. Твоё шмотье на меня не натянется, если, конечно, не хочешь, чтобы оно порвалось по швам. Так что придется какое-то время посозерцать меня так, желает ли принц того или нет. А то и... держи,- полотенце, уже тоже мокрое, шлепается на колени хозяину дома, в то время как брат переворачивается на живот, сладко потягиваясь; очевидно, ему тоже нравится подначивать Локи, который сейчас слишком похож на мальчика, который когда-то был образцом соблюдения этикета. Пока не оставался наедине сам с собой, конечно.

Вообще все это так похоже на внезапное возвращение в прошлое, в юность, почти в позднее детство, что Тор расслабляется  полностью, не заметив, как вот-вот готов задремать. Его голова тяжелеет, склоняясь на ручку дивана, глаза начинают туманиться. Медленная улыбка расцветает на губах; легкая краска ложится на щеки. Он возится, удобнее устраиваясь на жестком ложе, забыв, кажется про белье, и то, что пришел сюда провести расследование, искать отца... во всяком случае, собираться на поиски. Сонно моргая, он все еще продолжает следить за Локи, но усталость и треволненья последних времен перевешивают, и вот уже Громовержец, защита Асгарда, будущий царь и опора миров сладко посапывает на диване в уютной мидгардской квартирке, принадлежащей тому, кого, по идее, не нужно подпускать к себе ближе, чем может достать Мьельнир.
Сны его первый раз полны покоя.

Он не видит в них ни чудовищ, ни кончины миров, ни белых глаз Хэймдалля, хватающего его плечи, ни игр колдунов, ни бушующих демонов,- ничего. Тор спит как ребенок, почти беззвучно, и в его грезах солнце играет на листьях, и двое детей со счастливым смехом носятся по заросшему берегу озера.
Его рука соскальзывает с ручки дивана и свешивается с него; затем скатывается голова. Бормоча что-то, все еще погруженный в дремоту, он переворачивается на спину, вытягивается на диване и вновь забывается сном.
Изо всех сонных речей можно разобрать лишь одно имя.