- Хэнк, послушай…
Она задумчиво крутила вилку, всё ещё не притрагиваясь к салату. Нет, он был вкусным - они множество раз уже заказывали одно и то же из одного и того же ресторанчика за два квартала одноэтажного Сан-Франциско от их дома, и выглядел как нельзя аппетитнее, но она тянула с тем, чтобы отправить в рот сочный ломтик томата или кусочек сыра; что же, кому-то природа давала талант превращать и смешивать заурядные продукты в многообразие вкусов и цвета, а кому-то в этой бесконечной лотерее по рождению выпадало совсем другое. На её способностях места хватало разве что на чай, кофе и немного подгоревшую глазунью раз в полгода. И сколько бы ей не доказывали, как всё быстро и просто нарезается и смешивается друг с другом в тарелке, Джанет ван Дайн, срывавшая овации после своих научных выступлений, не могла управиться даже с болгарским перцем, разделочной доской и ножом, и в итоге остановилась на варианте «мухи отдельно, котлеты отдельно», при котором кухня в доме выполняла сугубо декоративную роль.
Вилка звучно легла на стол. Ей сегодня после неожиданного визита пришлось подумать, а думать об одном и том же уже изрядно поднадоело, растягивая резиной одну и ту же мысль. К тому же, судя по Пиму, который давным-давно расправился с салатом, скоро на разговор у нее не останется времени и она сама останется голодной. Джанет откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. Ладно, план А.
- К тебе ведь приходили из Щита, - и она не спрашивала, а просто констатировала факт, - и ты отказался. Но у тебя есть костюм, есть технология… почему бы не попробовать? Тебя приглашают консультантом, а не агентом, ты ведь сможешь выбирать, за что тебе взяться, - Генри, конечно же, упрется, что ноги у этих благих намерений растут из военного сектора, а от использования частиц ради войны они отказались в самом начале, когда впервые поняли, что держат в руках. Или упрётся во что-нибудь ещё, потому что напротив неё сидел Хэнк Пим, самый упрямый человек на земле, для которого «нет» было равносильно окончательной точке в диалоге - все равно что гробовой гвоздь на похоронах этого разговора.
Но напротив него сидела умная женщина, которая иногда умела прикидываться глухой дурой. А ещё она прекрасно знала - чувствовала, если угодно, - что этот упрямец её любит. И даже стоически терпит резкий запах белых лилий, потому что она их обожает.

Джанет в лице не поменялась, но взгляд от тарелки вскинула на мужчину, который просто жевал оливку. Просто. Жевал. Оливку. Всё-то гениальный Хэнк Пим делал играючи - так, будто одним мизинцем левой руки, не напрягаясь, совершал необыкновенные открытия и выдвигал фантастические теории, которые сыпались на него как из рога изобилия или божественные откровения на пророков. И даже о работе на Щит он говорил, пожевывая эту треклятую оливку, хотя едва ли не каждый ученый, в мелких и крупных конторах, всю жизнь не смел видеть и в мечтах такое предложение. Но ван Дайн давно запомнила - Пим не был «каждым» ни в каком отношении. И ей стоило подумать, что муравьи в доме, к которым она давно привыкла как к мебели или сквозняку на втором этаже, для своего хозяина не просто домашние любимцы и объект изучения, но и первые помощники - она, если честно, сама не помнила, когда последний раз бросала в чашку сахар сама.

- Пирог, между прочим, на вкус был отличным, - она не сводила с него глаз и к пасте на своей тарелке всё ещё не притрагивалась. - Но тебе и об этом уже, видимо, известно? - Джанет с показной мягкостью улыбнулась уголками губ. Обычно это было первым признаком того, что чашечка с терпением дала первую течь. Нет, на их общем счету и скандалов в общем-то не было, но вот споры обо всем на свете были едва ли не неотъемлемой частью их совместной жизни, причем спор мог разразиться из-за двух центов за бензин или цвета какой-нибудь детали костюма. Потом кто-то из них хлопал дверью и возвращался минут через пять, а после взаимных «прости» всё возвращалось в прежнее русло. Ну, до следующего спора. Она рывком встала из-за стола и на несколько секунд замерла у окна, скрестив руки на груди. Все высокопарные фразы о долге перед страной для Генри не будут не то что стоящими аргументами - они аргументами как таковыми вообще не будут.
- У тебя дочь, Хэнк. Она однажды вырастет, и что она узнает? Что её отец создал костюм, в котором можно делать практически невозможное, и повесил его в шкаф? И кем ты потом будешь для неё? Трусом, просидевшим всю свою жизнь за стенками лаборатории? - если и можно было на что-то ещё надавить у Пима, то маленькая Хоуп, в такое позднее время уже безмятежно спавшая, как раз и была тем самым чувствительным местом, не покрывшимся плотной коркой цинизма и сарказма. Может, слёзы и были главным оружием женщины, но до такого совсем уж низкого ван Дайн предпочитала не скатываться - было в ней гонору не меньше мужа, отличие разве что было в том, что в нужные моменты металл мог становиться мягким, податливым и совсем не обжигающе холодным.

Если задаться целью и начать считать, как часто Хэнк употребляет то или иное слово, то «моё» будет в лидерах. И пусть он заслужил на это право, «наше» медленно и верно проникало в его речь. К тому же, когда-то ответив ему «да», Джанет прекрасно осознавала с чем она согласилась связать свою жизнь и принимала то, что с этим собственничеством ей придётся только мириться - кое-что во взрослых людях уже не изменится до самой смерти. Но едва ли не самым сложным было разобраться, как действовать с ним, потому что один раз попавшись на уловку, в дальнейшем он старательно обходил эти ловушки. С каждым днём круг возможностей для победы в следующий раз сужался, хотя ей хотелось надеяться, что в угол она не успеет себя загнать. И если прямым напором нельзя пробиться, то неотвратимость булыжника, летящего в голову, следует сменить на что-то более мягкое. Однако и вода стачивает камень. Ван Дайн села совсем близко к мужчине, придвинув стул едва ли не вплотную, будто намеревалась не дать ему вырваться из её рук и сбежать.

- А если я буду следить за тем, чтобы никто в Щите не пытался украсть формулу частиц? - и это даже не вопрос о разработках, а, скорее, вопрос о доверии. Можно годами ужинать вместе, работать над одним проектом, спать в одной комнате и вырастить детей, но так и не доверить друг другу спину и безопасность, без малого, всего мира. Джанет коснулась его лица, отбросив с его лба тёмные жёсткие пряди. Она не лукавила - в шовинистическом мире было много несовершенств и минусов, но плюсы при должном желании тоже можно было найти; например, на женщин обращали куда меньше внимания, если вообще воспринимали всерьёз, а значит и руки были свободнее, и пристального надзора меньше.

- Мы не сможем вечно ограничиваться испытаниями, Генри. Когда понадобится выйти за пределы лаборатории, у федералов рано или поздно появится повод, чтобы всё арестовать и забрать, - как бы они ни думали, что изучили частицы настолько, насколько это возможно, что учли в костюме любые мелочи, технология не была совершенна - они не знали даже всех побочных эффектов, пусть и испытывали частицы на себе. А скрываясь за глухими стенами, они всё равно зайдут в тупик и выйти в реальный мир будет жизненно необходимо, иначе ценности у открытия будет не больше, чем у записей в блокноте. - Если Щит будет на нашей стороне, нам некого будет бояться. Кроме, пожалуй, их самих, - мелкие домушники не в счёт.