Если кто-то в этой комнате ждал, что Кимура позеленеет, то он жестоко разочаровался в своих прекрасных и наивных мечтаниях. Она не позеленела – она посерела, как часто бывает со смуглыми от природы людьми, в ее бледности не было ни грана аристократизма, только резкое выцветание в пепельно-серый, почти землистый тон. На всем лице жили только глаза, злые и яростные, с легкой тенью паники, загнанной глубоко внутрь, так глубоко, насколько это вообще возможно.
Говорят, люди бледнеют от страха потому, что при опасности вся кровь отливает к ногам, чтобы можно было как можно скорее дать деру. От гнева тоже бледнеют, только причина тут несколько другая, от нее трещит под пальцами тяжелая столешница, идет трещинами дорогой лак, и приходится глубоко выдохнуть, чтобы в руках не осталось две горсти щепок и древесных волокон, приходится напомнить себе, что стоимость проклятой деревяшки почти наверняка вычтут из ее зарплаты, просто так, из вредности или от нехрен делать, от Старка можно ожидать чего угодно – разве что кроме этого. Этого Кимура от него не ожидала, но ни секунды не сомневалась, что это его идея, его инициатива, у него же шило в жопе, которое ему жить спокойно не дает, лучше б засунул туда свое любопытство, умник хуев.
Она откинулась на спинку – и тут же рванулась вперед, прямо через упирающийся в бедра край измочаленного стола, пальцы смяли прочную броню, как жестяную банку из-под пива, не пробили насквозь, но вцепились так, что насильно отодрать не получится, костяшки побелели от напряжения.
- Еще раз так меня назовешь – и я тебе зубы в глотку вобью, ублюдок хуев! – не то прошипела, не то прохрипела Кимура в лицо Тони, едва сдерживаясь, чтоб не вцепиться зубами в чужое горло. А могла бы, один раз это отлично сработало, если повторить – успех гарантирован. Вот только размазать его физиономию о ближайшую стену до противного скрипа голого черепа о бетон хотелось невыразимо больше. Она едва ли не с досадой швырнула Старка обратно в кресло, то не выдержало такого напора дружеских чувств и попросту разлетелось под совместным давлением веса и инерции. Кимура прищурилась, покосилась на Коулсона, искривив рот в какой-то болезненной гримасе.
Мария Эперанса Альварес.
Это было что-то запретное, что-то из серии детских предрассудков. Казалось, что если не называть его вслух, как пресловутое «Битлджус», то можно сделать вид, словно ничего и не было. Можно сделать вид, словно ее никогда и не существовало, это так, придумал кто-то, записал в толстую папку забавы ради и засунул по ошибке в секцию личных дел, давно отживших свое.
Это было что-то забытое, истертое, как старая монета, когда уже не поймешь, где здесь орел, а где – решка, это уже давно не важно, это потерялось так давно, что даже если найдешь ненароком, то уже не вспомнишь, оно уже не принадлежит тебе, оно вообще никому не принадлежит, как и любая другая давно забытая вещь, что-то среднее между винтажной побрякушкой и ничего не стоящим хламом.
Вот только она знала, что правда куда проще и страшнее. Мария Эсперанса Альварес была слишком слаба, она не выжила, ее занесло песками где-то в пустыне, ее закопали на заднем дворе, как издохшую псину, с брезгливостью и малой-малой каплей стыда. Вместо нее появилась Кимура.
- Что, не вышло пикантного зрелища, а, Старк? Ну уж прости, я с детства нефотогенична, - хрипло рассмеялась Кимура, только веселья в ее голосе не было. Было что-то другое, темное, нехорошее и весьма дурно пахнущее, как загноившаяся рана, с которой неосторожно содрали корку.
Она прекрасно знала, что Старк мог увидеть, но не была уверена, что он видел все. Впрочем, скажем так – главное блюдо дня он точно отведал, и оно пришлось ему не по вкусу. А никто не просил тянуть в рот краденые печеньки, Старк, там крысиный яд вместо изюма и цианистый калий вместо сладкой сахарной пудры, приятного аппетита, чтоб ты подавился раньше, чем от яда сдохнешь, мудила пиздоглазый.
...Просто земляной пол, даже дощатого настила нет, нет вообще ничего, песок скрипит на зубах и дико хочется пить. После седьмого раза – восьмого, девятого, неважно, она давно потеряла им счет – ее уже не пытаются растянуть на спине, там и от спины-то мало что осталось, заскорузлая корка из крови, сукровицы и вездесущего песка трескается от каждого резкого движения. Теперь ее трахают, только уткнув лицом в пол, перед глазами перекатываются дрожащие от надсадного хрипения – два ребра сломаны, может, и больше, но эти два болят сильнее всего – песчинки. Иногда тянут за волосы, чтобы задать пару вопросов, но обычно они не имеют смысла, просто им очень хочется услышать, как она будет орать и просить. Ей уже даже не стыдно за это, но теперь нет сил ни на крики, ни на просьбы, ни на ответы, которых она не знает.
- Ну что, так ничего и не скажешь, а, кисонька? Точно ничего?
- Сержант… Мария… Альварес… два… три… восемь… ноль… три… пять… - ей кажется, что она чеканит каждое слово, но на деле никто бы не разобрал в этом хрипе ни единого связного слова. В этом нет нужды, они уже выучили это наизусть, даже не забавляются, не злятся, а просто отмахиваются от фонового шума. Сейчас Мария даже рада, что нихрена не знает об этом объекте номер шестьдесят восемь, что не может сказать им, где его найти и как достать, она смакует эту мысль – смакует свою последнюю радость, потому что прекрасно знает: американское правительство не ведет переговоров с террористами…
…- Защита вызывает свидетеля Люси МакМиллан! Люси, скажите, проявляла ли сержант Альварес признаки агрессии?
- Мне… нелегко об этом говорить, ваша честь.
- И все-таки?
- Я не могу назвать это агрессией. Ей снились кошмары, и часто. В большинстве случаев она даже не понимала, что происходит, ее приходилось привязывать, чтобы она себе не навредила, но это была не агрессия, ваша честь. Это был страх, настоящий животный ужас. Она и заснуть-то боялась, иногда приходилось сидеть с ней всю ночь, чтобы заставить поспать хоть немного, мы не хотели садить ее на снотворное, хотя, видит Бог, это было бы милосерднее…
…- Двадцать шесть швов, ваша честь! Двадцать шесть швов, и девятнадцать из них – на шее. Жертве очень повезло, что Альварес не добралась до сонной артерии, иначе капитан Боунс уже ехал бы домой c пометкой «груз 200». К тому же прошу отметить, что она изначально была настроена агрессивно, при спонтанном нападении люди не крадут столовые приборы и не пытаются заточить их о ножку кровати…
…- Вы должны понять, что моя пациентка не в себе. Она перенесла большое потрясение, самый настоящий шок, у нее до сих пор галлюцинации и лихорадочный бред, она не отдает себе отчета в своих действиях, и капитан Боунс, смею заметить, был должным образом осведомлен об этом…
А ведь тогда, в тот самый момент, она была готова к тому, что ей в рот хлынет зеленая кровь, липкая жижа, и почему-то казалось, что она горькая, как травяной сок, как полынь. Оказалось – обычная, красная, с привкусом соли и железа. Забавно даже, что ублюдки, продающие своих, ничем от них по сути не отличаются.
- Ну так что скажешь, Старк? Я хоть что-то за это хоум-видео выручить смогу? - с насмешкой поинтересовалась Кимура, равнодушно рассматривая вмятины на чужой броне.
