Эрик проиграл.

Его спасли, вытащили с того света; он умудрился опять выжить, выйти сухим из воды, сбежать, пересечь границу ненавистно-любимой Ваканды для того, чтобы снова, как когда-то, затеряться в бесчисленных дебрях Африки. Несмотря на своё крайне неодобрительное отношение к индифферентности Ваканды относительно беспредела, что творился в странах чёрного континента, бедных, необеспеченных, Эрик в такие моменты ценил их гораздо выше европейских комфортабельных городов с улицами настолько чистыми, по которым в тёплую пору года можно ходить босиком. Там невозможно было настолько же затеряться безо всяких усилий, ты везде на виду, везде камеры, везде облачная передача данных, ты только достаёшь кредитку на стоянке, а терминал уже ласково зовёт тебя по имени и предлагает любимую марку содовой. Стивенсу отчаянно не нравилось палиться, потому сейчас он задержался на добрую неделю в стране, в которой никто его не будет искать, да что там, вообще никто никого особо не будет искать, даже если автобус с детишками пропадёт где-то в лесах по пути из одного города в другой.

Речь шла о мелком посёлке в Гвинее, и Эрик безумно ценил необустроенность этой страны, её низкий уровень жизни, пропитавшую всё бедность, здесь можно было, совершенно никого не удивив, подохнуть прямо на улице, на дороге, по пути за хлебом, от укуса смертельно ядовитой змеи. Никто не станет расследовать, дежурный, обычный случай. Он слишком хорошо знал это место, это и многие другие, отлично чувствовал, сколько здесь стоит жизнь — не больше доллара, так, несколько центов, и это его устраивало.

Его личность здесь не интересовала решительным образом никого.
Он мог прятаться сколько угодно.
Днями, неделями тщательно зализывать раны на своём болезно ущемлённом эго.
Эрику это было нужно.

Он отгонял воспоминания о том дне, когда всё закончилось. Когда его авантюра обернулась крахом и тёплое, насиженное за месяц место пришлось покинуть, бежав из страны подобно крысе. Это было неизбежно, в первый же день прибытия в Ваканду Н'Джадака ощутил это — несмотря на застой, несмотря на недовольство закрытой политикой вакандцы его не примут. Он был слишком чужим, несмотря на кровное родство с погибшим братом короля, несмотря на внутреннюю тягу к родине, он был просто парнем из Окленда.

Чужаком.

И вопрос его свержения с трона, окончания его царствования — дивной сказки (Эрик до сих пор верит с трудом, что такая банальная схема сработала в развитой, в общем-то, стране) -  был лишь делом времени.
По правде говоря, он и так продержался на удивление долго.
По правде говоря, он рассчитывал сбежать из Ваканды, как только запахнет жареным, и никак не собирался вновь найти себя в поединке с братцем, обозлённым настолько, что напоминал дьявольски голодную и раздразненную запахом свежей крови дикую кошку.

Ярче всего Стивенс запомнил именно его — Т'Чаллу — после, его сочувственный взгляд, тихий голос — "тебя ещё можно спасти", — и ощущение холодного металла глубоко внутри, в груди, меж ребрами, пульсирующего болью у самого сердца. А потом — ярко-белый свет лаборатории. Зачем ему решили сохранить жизнь, Эрик не понял. Но ожидать разъяснений тоже не стал, как можно быстрее организовав собственное бегство.

Н'Джадака сидит на полу квартиры, крохотной настолько, что едва хватает места на пожить несколько дней одному человеку. Рядом с ним — фарфоровое блюдо, на котором он жжет натуральный костёр, на углях, с дымом, всё по-настоящему, никакой бутафории. Сигнализации в этом дешевом доме нет, а на запах дыма, пока из окон не показываются языки пламени, всем плевать. Рядом стоит банка, в которой несколько крупных муравьёв пытаются отожрать друг другу ноги и головы, сразу видно — парни из разных колоний — родные так не грызутся, он проверял.

Тут жарко, и Стивенс почти голый, на нём — лишь плавки. Лезвие скальпеля он стерилизовал по-простому, над огнём, оргубевшей подушечкой пальца проверяя, успело ли оно остыть достаточно. Сегодня на его теле появится ещё один надрез. Эрик наклоняется, оттягивая кожу на бедре и ведёт по ней скальпелем над углом. Порез значительно длиннее точек на груди и плечах, и не будет виден всякому: он бесславен и означает отнюдь не отнятую жизнь, а потерянную. Закусив губу, Эрик доводит скальпелем до конца и отрывает оттянутый кусок кожи, небрежно бросая его куда-то поверх углей. После чего макает палец в тлеющее кострище и втирает золу в кровоточащую рану, морща нос. Потом открывает банку и, подцепляя пальцами муравьёв, стряхивает их на свой живот. Дальше помогать не надо: они сами найдут дорогу к крови. Стивенс откидывается на спину на татами, закидывая руки за голову, смотрит прямо перед собой, в потолок и медленно крутящийся под ним вентилятор. Будет неприятно, и самую малость — мерзко, упившихся крови насекомых он раздавит пальцами сильно потом; это единственный способ сделать шрамы настолько выпуклыми, так учил его старый пигмей отсюда же, из лесов Гвинеи, во время одного из заданий.

В значение обрядов племён и лоа Эрик не верит, понимая, что видения в песке под цветком в Ваканде — лишь наркотический приход, у его почти ритуального шрамирования другое назначение.
Это — единственный способ помнить.

Эрик прикрывает глаза, втягивая носом воздух. Запахи стоят специфические — пепел и кровь, ему надо снова накрепко отпечатать в памяти. Горизонтальная резаная рана на бедре Стивенса, обозначающая его собственную почти-смерть, станет третьим по счёту подобным шрамом. И он собирается не допустить появления четвёртого — никогда.