Кем он для меня был? Эдакой эфемерной фигурой старика-люпина, сердцевиной прицела, возможно, Санта Клаусом и Бароном с перекрестков, кем-то неживым, нарисованным, кем угодно, но не тем, с кем придется расшаркиваться и церемониться, искать подходы, юлить, подбирать слова; я ошибся? Ошибся, наделив Росомаху эмоциями, сожалением, чувством вины, чувством долга перед семьей? Я не знал, кого видел перед собой сейчас, скорчившегося престарелого, умирающего волка, терявшего жизнь с каждой каплей крови, пролитой на грязный от осени пол, неживую ветошь, сыплющую проклятиями и слюной, вспенившейся от агонических конвульсий? Всё было слишком просто, до раздражения, до томящегося желания повторить еще и еще, пока не приестся, я ненавидел и не понимал одновременно, мне было больно до эйфории, совершенно точно, я сорвал джекпот и хотел проделать этот фокус разок - другой, распробовав вкус легкой победы.
Рыжая звонко вскрикивает и наивно пытается прикрыть свои (мои) глаза ладошками, ей совсем не весело, тошно и страшно, будто я вдруг сделал то, чего никогда не воображал длинными бессонными ночами, то, ради чего не жил более полувека, нечто этакое, скинул всех козырей, хотя проиграл партию целиком еще до того, как сел за стол. Стало странно и жарко, кожа пошла волдырями, вскипяченная кровью, с уголков рта стекла рвотная масса бурого цвета, я попытался ухватиться за спинку стула, чтобы сохранить равновесие, но промахнулся и повалился мешком вниз, на вожделенную прохладу пола, цепляясь пальцами за стыки, перемазанные неровно скрипящей под ногтями субстанцией, блестящей алмазной крошкой в полузакрытых глазах.
Джин маялась и металась в моей голове и в каждом желтом блике, в осколках стаканов и бутылок, лезла из зеркал, перечеркнутых трещинами на множество разных камер - клеток, для таких же, как мы, внезапно осознавших, что застарелая установка сработала безотказно, стоило только надкусить, я сам тлел и таял, обессиленно отползая в темноту, подальше от чертовых отблесков, рвущих мозг на лоскуты, тряпки, отслужившие свой век.
Мне не было больно, нет, совсем, мне было никак, я стал сторонним наблюдателем, с интересом разглядывающим мою шкуру, покрывающуюся рваными ранами, металл костей, багрянец на лампах тюлем, смех каркающий, чей-то чужой из углов, мои пальцы хватаются за провисшую кожу, в попытках приладить ее на места, но швы расходятся еще больше, вываливая нутро мне под ноги, вою беззвучно, надкусив кончик языка, соленая кровь из порванных глаз, ее руки холодные, могильно-ледяные заботливо оглаживают мои позвонки свежим ветром, шепчет, глупая, зачем ты меня успокаиваешь, я даже не успел испугаться, скорее, увлечен инфернальным процессом распада на мясо, есть в этом нечто чудесное, волшебное, такое божественное, первобытное, интересное мне, я в восторженной коме, забив на скончавшегося на другом конце зала Логана, сжимаю растрепанное сердце в кулаке, сорвать бы его с петель и сожрать, пока удается иногда шевелить вывихнутой от истерического смеха челюстью, или мне уже это лишь чудится, как и яркая вспышка над опущенными веками, чей-то голос над ухом обеспокоенный, такой знакомый, снова пара белесых вспышек, острый укол между ребрами, вопль, кажется, принадлежащий мне, вновь огненная волна по телу, мягкая темнота и перманентно затихающий зуд по костям. 
2016
Шри-Ланка. Пригород Галле. Южное побережье Индийского океана.

- Что ты тут делаешь?
- Я тут типа живу, - выныриваю из синей глади бассейна точно ленивый кит, познавший, наконец, дзен. Вода стекает по моему лицу, по подбородку, цепляю пальцами кафельный бортик, подтягиваясь вверх, синяя гладь нехотя изгибается за мной, настырно пытаясь стащить обратно в свои убаюкивающие объятия меня или, на худой конец, бермуды.
- Это рай на Земле, - согласно кивает чувак в плетеном кресле неподалеку, он опускает соломенную шляпу на лоб, затягиваясь каннабисом. - Есть одна тема, старик.
Кривлюсь мимоходом, сажусь на бортик, мешаю ногами галлескую воду: "Не так, чтобы."
- Сюда завезли партию оружия, - не поворачиваю головы к своему собеседнику, сюда какой только херни не завозили, знаешь ли. - Ли, я в раю.
Плюхаю ступней немного сильнее, брызги воды несутся мне в лицо, нос, летят на пёструю футболку старого барыги, тушат его окурок в узловатых мозолистых пальцах.
- Твой рай скоро превратится в театр боевых действий, ballā, - плюет себе под ноги, резко встаёт и уходит. Смотрю на линию горизонта, утопающую в зелени чайных плантаций, примыкающем коротком терракотовом перешейке, сползающую в бескрайний лазурит океана.
- Сам ты собака.
Спустя четверть часа натягиваю майку, надеваю вьетнамки и спускаюсь к дороге, путь мой будет лежать к набережной, все самое интересное традиционно происходит там, вот она - прелесть портовых городишек, хочешь разнюхать новости, седлай мобед и кати к пристани.
- Ли, брат, - звоню недавнему гостю, вожделея подробностей свежего замута; барыга этот славен в узких кругах своими связями с Мадрипуром, какими-то кентами из Гидры и, в целом, известен своим мутным прошлым, слышал даже, будто Ли спёр какой-то клинок у Горгона, увёл прямо из-под носа, загнав русским по сходной цене; обо мне этот барыга знал достаточно, но он предпочитал не приставать с расспросами. Кроме нас, в Галле отщепенцы не задерживались, я этому очень способствовал, санитар леса, мать его. - Кто почтил нас своим сраным вниманием?
- Сухогруз Резец Будды, - Ли чавкает в ответ дурианом. - Найдешь в трюме кое-что интересное. Только не поджигай шлюпку, зарево будет до Аляски.
- Контрабанда из Ваканды? - вполглаза слежу за дорогой, идущей вдоль цейлонских плантаций.
- К-9, - гыгыкает барыга, отключаясь.
Прибрежный город разлагается под жаркими вздохами бриза, точно засыпающее закатное солнце запарилось, истекает от жары в океан глазуньей на сковороде. Набережная встречает меня гомоном доброй сотни языков, липким плеском рыбы в чанах, звоном монет и корабельных цепей; я здесь давно примелькался, торговцы вскидывают мне навстречу ладони или горланят прозвища, которые сами для меня придумали: "Аве, Цезарь, Аве, Дакен, Аве, Marten".
Прячу арендованный белый мопед под навесом среди торговых рядов, рыбак Чан любезно разрешает мне оставлять транспорт у него в лавке в надежде, что я женюсь на его юной Чи и увезу ее в Калифорнию, как мечтает сама ланкийка; "я увезу тебя, детка, так далеко, где кончается мир, туда, где неон ласкает скулы и пальцы, увезу в мир демократии, Эппл, в мир арендованного жилья, страховых агентов, зелёных карт".
Перехватив на скорую руку рыбное роти, дабы не сгинуть в чайных джунглях с голоду, прогулочным шагом двигаюсь в сторону старого порта, в воздухе висит душный флер рыбацкой пристани вперемешку со специями, сам воздух Галле, если вдыхать его с особой интенсивностью, оседает карри на нёбе так, что язык приобретает оранжевый оттенок; впрочем, сегодня в этом мускатном безобразии ощущается едва уловимый импринт чего-то чуждого, но уже услышанного мной однажды, довольно давно; это нечто не было здесь раньше, но я был там, откуда оно пришло. "Лора?" - на долю секунды мне делается хорошо и плохо одновременно: бросает в пот, я покрываюсь мелкой сыпью, шерсть на загривке встаёт дыбом. Ещё через короткий миг все во мне стихает, вынуждая мои нервы натянуться в стальные нити: запах сестры не составит труда отличить из тысячи схожих, оттенки ее секретов я всегда буду помнить особенно четко, словно был с ней вчера; Лоры здесь нет.
Прохожу между старыми контейнерами, оставшимися здесь, кажется, со времён Вьетнамской войны, замедляю шаг, вслушиваясь в голоса, доносящиеся с пристани, там ведёт погрузку ободранное судно, всю скромную процессию охраняет десяток наемников с автоматами да один орёл с луком в двух тысячных от единственного здесь фонарного столба.
Люпинский душок настойчиво следует за мной, или я иду по его пятам.

@loldaken